Жизнь в бою

Меняет ли нас война? Нет, речь не о тех изменениях в поведении, которые так же очевидны, как очевидны первая седина или морщины. А о подспудных, неумолимых и всеобъемлющих, которые влекут человека, подобно приливной волне, вынуждая его цепляться за все, что подворачивается под руку, да так, что выворачиваются вековые камни и срываются склизкие ракушки, обнажая подлинный рельеф дна.

Человек меняется. Но только в отношении к чему-либо. Хотя бы и к себе предыдущему. А если это "что-то" - из ряда вон выходящее (или входящее), то обычное поведение человека непроизвольно приобретает черты аномальности в глазах других.

Это такое странное явление, при котором человек обнаруживает, что он необычен, хотя сам этого не ощущает. Так говорят другие. Например, все говорят, что он - настоящий герой. Уважают, почитают, восторгаются. А он считает, что вел себя как обычно, т.е. как должен был. В чудовищных, однако же, обстоятельствах. Неописуемых без преувеличения.

Я такого человека лично знаю. И вы таких знаете, и многие - тоже. Прошли эти люди, как говорится, огонь, воду и медные трубы. И еще много чего, чему и названия-то пока нет.

Потому что у нас - война.

Нет и не бывает никогда и нигде какой-то явной демаркационной линии. Вот тут у нас - война, а вот тут - уже совсем не война, можно торговать, воровать, пилить и врать, как обычно.

"Обычно" кончилось. Война - везде, с наворованным далеко не убежишь - вот какая вселенская тоска в глазах части опытных политиков. А другая, молодая часть тоже тоскует. Планировали отжать у первых при попытке к бегству, а по итогам - и тут пролет.

Что уж о нас с вами? Потрясения задевают если не нас самих, то других - близких и далеких нам людей. Рикошетом прилетают к нам. Рикошет бывает губительнее, чем прямое попадание.

Конечно, живут некоторые в своем мирке: в сугубом отморозе и нечувствительности к страданиям других. Это примитивная система психологической неуязвимости, предохраняющая от угрозы небытия. То есть ощущение неуязвимости она дает, а саму неуязвимость - нет.

Существование в войне, независимо от того, происходит ли оно в состоянии сознательного участия или неучастия, не только трансформирует личность человека, но формирует у него синдром "уцелевшего", т.е. различные посттравматические стрессовые синдромы. В последние годы в мировой психологии все это нашло лишь узкоклиническую трактовку, отразившуюся в понятии "посттравматическое стрессовое расстройство" (ПТСР). Страдают и те, которые думают, что удачно спрятались в самоизоляции. Причем последствия могут быть более тяжелыми, чем при открытых формах расстройства.

Если у нас тотальная война, то мы все - участники боевых действий. Все участники Майдана по сути принимали участие в боевых действиях. То, что подавляющее большинство осталось в живых, и осознание степени риска пришло погодя, общей картины ПТСР ничуть не меняет. В этом случае даже обостряет. Но я вернусь к воевавшим на Майдане чуть погодя.

Все военнослужащие и добровольцы вне обозначенной зоны АТО вдоль границы, постоянно подвергавшиеся провокациям и диверсионным нападениям, находятся в состоянии не меньшего стресса, чем вступающие в боестолкновения. Если вы изо дня в день видите, как вертолетное звено противника разворачивается в боевой порядок, но все никак не открывает огонь, а ночью вас слепят прожекторами, и тревожащий огонь имитирует снайперский террор, то однажды вам просто захочется выбежать в чисто поле, и наплевать уже будет, что оно - минное.

Все добровольцы, переживающие за своих подопечных. Все семьи, ждущие своих, все друзья-товарищи…

Да что там, дело же не в перечислении благородных людей и сообществ. Организм человека так устроен, что физиологически трус и негодяй может страдать не меньше, чем хороший человек. И, может быть, лучше было бы, чтобы этот негодяй успокоился и не отравлял жизнь окружающим своей панической атакой, ведь окружающим и без того не по себе, по своим причинам.

Всем нынче как-то не по себе. Мы бодримся, поддерживаем друг друга, ссылаемся на погоду, давление, возраст, семейные неурядицы и ПМС, но неприятным, изо всех сил неосознаваемым, фактом является то, что мы все - на войне, и так или иначе - в состоянии боевого стресса.

Симптомы боевого стресса значительно варьируют в зависимости от обязанностей, тяжести и характера травмирующего переживания, но проявляются единой характеристикой - чувством непереносимой тревоги.

Критерий непереносимости, конечно, крайне субъективен. Но я бы в данном случае его описал так: тревога не исчезает ни при каких обстоятельствах, что бы вы ни принимали, никакое уменьшение в разы не есть избавление от нее. Хотя купирование натурально воспринимается как облегчение.

Ведь участие в боестолкновении - не единственный стрессор. У отвечавших за захоронение и регистрацию погибших наблюдаются гнев, тревога и соматические недуги. Повышенные раздражительность и одновременно сентиментальность, нарушения сна, повторяющиеся кошмары.

Скверно говорить, но большинство получивших ранение проявляют меньше симптомов тревоги и боевого истощения (это не означает, что их вовсе нет), чем люди без физических травм (за исключением глубоких увечий и ампутаций). Так как парадоксальным образом ранение устраняет источник тревоги.

Здесь часто кроется непреодолимое, иррациональное желание рвануться в бой, даже без команды. Разумеется, мотивации высшего порядка присутствуют. Но следует помнить, что, тем не менее, голова приказывает телу через физиологию и обмен веществ. И никак иначе. Если обстоятельства меняют обмен веществ в теле, то одна из задач мозга - объяснить задним числом, почему это происходит.

Эти низменные вещи, на фоне вполне обоснованных разговоров о настоящем героизме, важны для нас именно тем, что, приземляя, материализуя собственные негативные состояния, мы оказываемся ближе на пути к выздоровлению. Если же считаем свои драмы исключительными и запредельными, непреодолимыми ударами судьбы, если холим и лелеем их, то сами становимся ходячей болезнью и заражаем окружающих.

В боевой обстановке чувства защищенности и нормальности, знакомые человеку по относительно безопасной и надежной мирной жизни, подрываются до основания. В предопределении способности человека адаптироваться к боевой обстановке важную роль играют несколько культурных факторов.

Это, прежде всего, ясность и приемлемость целей войны. В значительной степени ответственность за тяжелое психологическое состояние общества лежит на высших представителях украинской власти. Неназывание войны войной, маловнятное бормотание по поводу уже вполне очевидных "договорняков", ведение вполне себе бизнеса как со страной-агрессором, так и с ее марионетками (не сомневаюсь, что мы с течением времени еще многое узнаем по этому поводу) - все это крайне угнетающе действует на людей. Объяснение всего этого якобы сердечной заботой о гражданах на оккупированных территориях - аморально.

Усугубляется проблема тем, что объективно на данном этапе действительно необходима консолидация общества вокруг власти. Что делает противник? Он всячески персонализирует власть, подчеркивая личные недостатки, в то время как наша задача - объявить все личные антипатии (они естественны, мы же живые люди) даже не второ-, а третьестепенными. И сделать мишенью недостатки системы. Конечно, здорово было бы, если бы власть все же поскорее совершила политическое самоубийство вместе со старой системой, выполнив свои клятвы "камикадзе". Мы же для этого их и выбирали. Но не будем обольщаться, а просто продолжим свое.

Есть исключения в духе пресловутого "Кровавого Пастора", но общий зачет - явно не в пользу власти. Дела в этой сфере худо-бедно изменяются к лучшему, но, во-первых, под яростным нажимом гражданского общества; во-вторых - с такой черепашьей скоростью, при которой иным "речникам" лучше жевать, чем говорить.

"Чувство локтя" со своим подразделением. С этим фактором все лучше и лучше, но на офицеров по работе с личным составом и прочих военных HR возлагается огромная ответственность, учитывая мобилизацию и тех, кто был и остается крайне далек от патриотических чувств.

Наличие личной чести. Это вопрос общей культуры нации, воспитывавшейся преимущественно в системе товарно-денежных отношений. Тем не менее, как старые архетипы украинской воинственности, какой бы она ни была, так и естественное для стремительно развивающегося общества стремление к высшим ценностям делают свое дело, и у нации складывается (или возрождается) довольно стройная система новой этики, в том числе бытовой.

В итоге - если цели успешно вписываются в систему ценностей человека, соответствуют его оценке происходящего, то это человека поддерживает. Ну а нет - так нет.

В качестве факторов трансформации личности можно выделить три типа. Я напишу о них простыми словами.

Это некая общая "ушибленность" войной, но личность остается прежней. Эмоциональная неустойчивость, вспыльчивость, крайняя раздражительность, тревожность и настороженность. Повышаются ранимость, недоверчивость к окружающему миру. Особенно в отношении государственных структур. Эти люди - любимая мишень противника в психологической войне.

Если характер "уродуется", человек превращается в психопата. Напомню: это не болезнь еще, а поведенческие реакции. Вспышки гнева чаще, агрессия с разрушительными действиями, хочется бить стекла и лица. Хочется мстить обществу вообще за все, всем без разбору - какое они вообще имеют право оставаться в живых.

Боевая психическая травма или боевой стресс - это внешне не так ярко, как психоз, но всерьез и надолго. Как снаряд, оставшийся в земле с прежней войны. Может быть многолетним фундаментом сельского сортира, а может попасться любителю металлолома. В нем есть свой плюс, как во всяком стрессе - повышается устойчивость организма к воздействию других стрессов, закрепляются новые стереотипы, имеющие значение для сохранения жизни. В словах - холодная враждебность. Чем примитивнее личность, тем выше риск "бегства от реальности" во всех формах. Включая суицид. В зоне риска - люди, остававшиеся без ротации более двух месяцев. Первый призыв.

Боевой стресс при надлежащем лечении может вернуться в более мягкую форму ПТСР и исчезнуть, но это зависит от типа личности. Здесь, как я и обещал, вернусь к Майдану и обществу в целом. Люди чувствительные, с высоким художественным воображением, творческие, переживают боевой стресс хуже всего из-за естественной сложности своих натур. То есть наиболее благоприятный исход течения реакции боевого стресса в большей степени присущ людям, у которых отсутствуют признаки каких-то своеобразных характеров. Но для них, людей несложных, в большей степени пагубным является испытание "медными трубами", что в старое время символизировало почести, лесть, статус "из грязи в князи" и прочие искушения, в том числе должностями, в том числе и депутатскими.

"Медные трубы" создают иллюзию окончательного решения всех твоих вопросов на свете, без участия личных качеств, даже с возможностью пренебречь ими. И пренебрегают охотно, поскольку это уменьшает личностные энергозатраты. Но в результате человек нравственно деградирует довольно быстро, при этом внешний лоск в нем, наоборот, усиливается. Происходит это, как говорилось выше, незаметно для самой личности, но заметно для окружающих.

По ощущениям - целостный жизненный мир человека, его жизненный путь сейчас разрывается, расщепляется на отдельные фрагменты, утрачивающие связанность друг с другом. Следует помнить, что это всего лишь ощущения, как бы мы ни привыкли им доверять. Ощущение разрывания - это то, что с нами делает враг. Но пока мы это чувствуем, мы - едины.

Наша связанность друг с другом, как ни парадоксально, - это именно та боль войны, от которой мы все хотим избавиться. Но, во-первых, это форматирующее, базовое переживание, и пустота, которая может придти ему на замену, - гораздо страшнее. Мы преодолеваем боль через солидарную ответственность, а в пустоте это невозможно. Звук биения миллионов сердец не распространяется в вакууме. Задача врага - наше одиночество. Наша задача - его гибель. Формулируя внутреннюю задачу именно так, по максимуму, вы понимаете в итоге, куда именно направить все напряжение стресса - на победу. Легчает мгновенно.