ПРЕССА: РАБОТА ПОД ПРЕССОМ

Цензура на телевидении – это факт, не требующий доказательств. По крайней мере для тех, кто работает на телевидении. Нет смысла включаться в дискуссию о степени влияния органов власти на прессу и о тотальном их влиянии на электронные СМИ. Слепому нельзя доказать, что он видит, пусть даже все вокруг уверены в том, что он – симулянт. Так же не требует публичных доказательств тот факт, что пресса в большинстве своём и в меру своих сил старается сопротивляться цензуре. В этом может убедиться каждый, кто внимательно отслеживает освещение политических новостей на телевидении (по двусмысленным интонациям, одежде наконец). Естественно, в журналистской среде растёт спонтанное сопротивление перспективе поглощения «единым информационным пространством». Сегодня это – главная тема бурных обсуждений в курилках и кафешках.

Нынешняя цензура в корне отличается от всего того, что было раньше, глобальностью и системностью подхода. Телеканалы почти всегда симпатизировали тем или иным партиям либо финансово-политическим группам, выделявшим на их содержание и развитие т. н. «безвозвратные инвестиции». Из высоких кабинетов или пресс-служб главных ведомств страны всегда звонили редакторам теленовостей с теми или иными «просьбами», временами весьма настоятельными и не терпящими возражений. Редакционная политика всегда лавировала в определённых рамках, порой довольно изменчивых, в зависимости от степени напряжённости политической ситуации. Но никогда ещё «стратегическое медиа-планирование» не было сосредоточено в одном государственном органе – одно для всех. Никогда нормальная журналистская работа в политической сфере не подменялась тотально отработкой «редакционных заданий». Никогда общая телевизионная картина окружающей действительности не зависела от решений отдельной группы лиц.

Теленовости перестают быть отражением реальных общественно-политических событий, а становятся генераторами некой виртуальной реальности. У зрителя отбирают последнюю возможность получить объективную картинку – путём сравнения и сопоставления информации из различных источников. Остаётся только НЕ ВЕРИТЬ ВСЕМ. И ещё – читать между строк.

Говорить о цензуре конкретно в нынешних условиях довольно сложно хотя бы потому, что эта штука теперь является уголовно наказуемым преступлением, а следовательно подобное обвинение требует веских доказательств. По сути, доказать вмешательство, например, конкретного чиновника администрации Президента в процесс творчества конкретного журналиста на сегодняшний день практически невозможно. Отсутствуют документальные свидетельства такого вмешательства. Пресловутые «темники» документом считать невозможно, поскольку они не имеют ни выходных данных, ни подписей, ни печатей. Да и редактора обычно правят тексты журналистов ещё прямо в электронной версии, на компьютере, так сказать, не оставляя следов (тем более что это – их прямая обязанность, и отличить цензуру от обычной редакторской правки не всегда просто). Гипотетически может быть только выстроена цепочка свидетельских показаний людей, на разных этапах имевших непосредственное отношение к разработке «рекомендаций», их продвижению и донесению до исполнителей и, наконец, реализации. Естественно, должна быть как добрая воля свидетелей давать такие показания, так и ущемление цензурой интересов конкретных людей, т. е. пострадавших. Возможно, когда-нибудь такие люди найдутся, но в настоящий момент нет ни «разработчиков», ни «посредников», ни «исполнителей», как нет и потерпевших, если не считать миллионы ущемлённых в конституционном праве на объективную информацию граждан.

Есть только не желающие мириться со сложившейся ситуацией работники пера, диктофона или микрофона. Однако универсальная когда-то формула «не нравится – увольняйся» сегодня не работает. На телеинформационном рынке практически отсутствует имевшийся ранее и так широко разрекламированный «плюрализм зависимостей» разных СМИ. Если газетчик ещё имеет определённую свободу выбора, то тележурналист (имеются в виду в первую очередь именно информационщики), уходя с работы по политическим соображениям, не только встречает одинаковые «правила политической игры» в любой другой редакции, но и рискует оказаться вообще без работы по специальности благодаря вынужденной «корпоративной солидарности» топ-менеджеров, попадая в разряд «неблагонадёжных». Остаётся либо согласиться с предложением руководителей «смириться и терпеть», с тем чтобы, сохранив свои рабочие места, в будущем иметь шанс возвратиться к нормальной работе и восстановить утраченную репутацию, либо – бороться.

Тезис о том, что борьба за свободу слова – дело политиков, а не журналистов, верен лишь отчасти. Если у политиков по каким-то причинам ничего не получается – это, конечно, проблема самих этих политиков и людей, за них голосовавших. Но и независимо от этого каждый журналист всё равно думает о своей репутации, о доверии аудитории к тому, что делает именно ОН, а не вся журналистика в целом. Ведь именно честное имя – его главный капитал. Потому он в большинстве своём готов сражаться за «свободу своей профессиональной деятельности» тем или иным способом, тихо или публично, путём конфронтации или компромиссов. Чтобы, реализуясь в полной мере сейчас, быть востребованным и в дальнейшем. Свобода слова вообще состоит из интересов конкретных людей – как потребителей, так и поставщиков информации.

Существуют радикальные методы борьбы. Журналисты, как и представители любой другой профессии, имеют право на забастовку, если считают, что в чём-то ущемлены их профессиональные интересы. Такие протестные действия могут иметь как мягкую форму (отказ от выполнения редакционных заданий, противоречащих общепринятым профессиональным канонам, журналистской этике или действующему законодательству), так и жёсткую – временное прекращение работы целых коллективов или даже всеобщая забастовка.

Первый вариант втихую используется повсеместно, хотя чаще всего носит локальный характер. Заинтересованные в сохранении профессиональных кадров руководители часто дают возможность отдельным журналистам «не запачкаться» выполнением откровенных «заказух», сваливая «грязную работу» на других, более зависимых, «социально незащищённых» или неразборчивых. Таким образом отдельный журналист, самоустранившись, имеет возможность сохранить часть своей с трудом заработанной репутации (что, правда, не освобождает его от моральной ответственности за работу на контролируемом СМИ). Однако такие единичные проявления несогласия с системой контроля над творческим процессом никак не способствуют борьбе с самой системой, а более того – в какой-то мере способствуют её укреплению. Просто на ответственных с точки зрения конфликта интересов власти и общества участках журналистской работы происходит естественный отбор кадров с заниженной моральной планкой, в чём система прямо заинтересована.

А что касается забастовок – этот путь выглядит сомнительным как с точки зрения реализации, так и конечной цели. К сожалению, то, что во всём мире определяется пафосным термином «корпоративная солидарность», до сих пор не имеет сколько-нибудь глубоких корней в украинской «журналистской тусовке». И проблема не столько в отсутствии «духа коллективизма» (скорее, имеется подсознательное органическое неприятие «коллективизма» как такового, как пережитка «совка»), сколько в непонимании периодически появляющихся лидеров «движения сопротивления», что люди готовы объединиться не для отстаивания абстрактных идеалов (как-то свобода слова), а только для защиты своих личных, в данном случае – профессиональных интересов. Ну нет у сотрудников СМИ авторитетного профсоюза, который бы понимал и выражал интересы большинства, работающего в новых, постоянно меняющихся условиях. Следовательно, и «штрейкбрехерство» является не позорным фактом, а оправданной нормой. Не говоря уже о том, что журналисты составляют в лучшем случае десятую часть всего творческого коллектива телекомпании, а значит, решаясь на радикальные методы, они должны нести ответственность за возможные негативные последствия и для всех остальных: продюсеров, режиссёров, операторов, инженеров, осветителей, водителей и т. д.

Чего же может достичь забастовка? Общественного резонанса – безусловно. Несколько дней подряд в троллейбусах только об этом и будет разговоров. Привлечения внимания международных структур – конечно же. В декларациях Совета Европы появится новый значительный пункт. Горячих парламентских дебатов – нет сомнения. Лидеры оппозиции не преминут добавить к своим выступлениям ещё один убийственный аргумент против власти. Возможно, для кого-то эта цель оправдывает средства. Но для конкретных СМИ в условиях тотального контроля преимущественно двух «независимых» конкурирующих центров эта ситуация грозит даже не столько репрессиями по отношению к «заговорщикам» (и этим тоже, но может не сразу), сколько весьма конкретными санкциями по отношению к топ-менеджменту. «Плохой» менеджер, допустивший «разброд и шатания», будет заменён на «хорошего», который на примере предшественника уже ничего подобного не допустит – любыми методами. А кроме прочего один (или каждый) из двух вышеобозначенных «центров влияния» получит возможность спекулировать на проблеме в надежде перераспределить телепространство в свою пользу. То есть «хороший» (эффективный для власти) собственник может потеснить или сменить «плохого» (не эффективного).

Впрочем, вариант открытого сопротивления всегда остаётся в запасе у журналистов, как крайняя мера.

Если же рассматривать протестные настроения в журналистской среде не как проявление глобальной борьбы за свободу слова, а как естественное желание каждого в отдельности свободно и честно выполнять свой профессиональный долг, то общую позицию можно выразить одним – НЕЖЕЛАНИЕМ ЛГАТЬ. Не говорить о 15 тысячах демонстрантов, когда на площади – 50. Не утверждать факт преступного блокирования транспортных путей оппозицией, не упоминая о массовых препятствиях междугороднему автобусному сообщению милицией. Не рассуждать о последствиях захвата телецентра или здания администрации Президента депутатами, не раскрывая истинных причин этих радикальных действий (прямыми цитатами!). Не замалчивать действительно значительные события, выпячивая только второстепенные, являющиеся лишь следствием первых.

Для того чтобы не лгать, есть только два пути – молчать или говорить правду.

Главная ложь заключается в том, что ежедневно выходящие на экраны большинства телеканалов ИНФОРМАЦИОННЫЕ ШОУ называются НОВОСТИ. С реальностью они имеют так же много общего, как «Большой куш» или «Окна». На самом деле, в ключевых ситуациях, это уже давно не является новостями. Это – механизмы манипуляции общественным мнением, то, что принято называть опошлённым и утрированным термином «ПИАР». Безусловно, в этой ситуации можно постараться уйти от освещения общественно значимых событий или свести его к минимуму. По этому пути уже пошли некоторые телеканалы, и в этом нет ничего предосудительного. Каждый старается сохранить заработанную годами марку так, как может. До лучших времён (интересно, что все уверены, года через два такие времена обязательно наступят). Другое дело, что этот путь абсолютно не устраивает власть. Её особо не интересует «социалка», «международка», экономика, культура или спорт (да и тут есть широкий простор для «ножниц» – кто работает, тот знает). Ей напротив нужна «единая информационная политика» на всех телеканалах. Именно политика! Потому любое отступление от заявленных ранее телевизионных форматов власть рассматривает как своего рода «ренегатство». Горе тем, кто ранее умудрился «вляпаться» в телевизионную политическую аналитику! Кто-то успел «соскочить», а кто-то вынужден тянуть этот воз и дальше.

И всё же, возможность говорить правду остаётся. Как бы банально это ни звучало, но для этого нужна политическая воля. Самой власти. Практика давно уже развенчала гебельсовский тезис о том, что чем больше ложь – тем больше ей верят. Каждые новые выборы показывают это со всё большей убедительностью. В современных условиях массовой коммуникации СМИ уже нельзя использовать как механизм искривления реальности. Свою эффективность они могут проявить только в качестве зеркала. Никто не мешает власти генерировать новые идеи, выставлять их на обсуждение общественности, подставлять под удары критики оппозиции и, заранее просчитав реакцию, наносить ответные удары. Какое СМИ позволит себе проигнорировать резонансное заявление президента, премьера или спикера парламента, если оно действительно будет резонансным? Кто откажется дать «синхрон» представителя власти, если он не будет навязан как истина в последней инстанции, а будет использован только как одна из точек зрения на решение проблемы? Кто допустит публикацию любого компромата, не заручившись при этом основательным комментарием обвинённой стороны? Власть должна научиться РАБОТАТЬ С ПРЕССОЙ, а не РАБОТАТЬ ПРЕССОЙ. Точнее, восстановить эту утраченную за годы правления способность. Безусловно, такая работа требует более тонких подходов к осуществлению собственной политики, филигранной точности действий и гениальных пиар-находок, что гораздо сложнее, чем прямой диктат на подконтрольных СМИ. Нужно манипулировать общественно-политическими процессами, а не общественным сознанием. Нужно создавать реальные информационные поводы, то есть что-то делать самим, а не замалчивать действия других. Нужно управлять страной, а не её изображением на экране. И тут существует только одна большая проблема – категорическое нежелание власти слушать и понимать СМИ как самостоятельный общественный институт. И воспринимать позицию журналистов в отрыве от позиции собственников и топ-менеджеров информационных структур.

А ведь иначе у журналистов не остаётся ничего, кроме права на иные формы протеста.