Почему в Китае низкая инфляция? Экономическая политика, базирующаяся на стимулировании потребительского спроса, является патовой: либо повышение экономической и ценовой динамики, либо низкая инфляция и невнятный рост производства

21 июля после десяти лет фиксации курса китайской валюты она была ревальвирована с 8,28 до 8,11 юаня за один доллар США. Одновременно объявили о прекращении привязки к доллару в пользу «валютной корзины». Ряд аналитиков усмотрели в происшедшем переход Китая к гибкому курсообразованию. Однако есть основания предполагать, что в ближайшее время Пекин вряд ли откажется от практики жесткого валютного курса. По крайней мере, официальные разъяснения центрального банка Китая свидетельствуют, что наиболее радикальные шаги из всех намеченных, возможно, уже сделаны.

В этом отношении следует обратить внимание на неизменность цели монетарной политики — «поддержание стабильности юаня (Renmimbi) для стимулирования экономического роста». Тогда как задачей начавшейся валютно-курсовой реформы объявлен переход к «управляемому плавающему режиму на основе рыночного предложения и спроса с учетом корзины валют».

По-видимому, логическим объяснением этих формально противоречивых ориентиров является традиционная осторожность китайских реформ, а также желание снять напряжение в торговых отношениях с США. Что касается первого, то, согласно официальной интерпретации, «управляемый плавающий валютный курс» поддерживается в Китае с 1994 года, при том что диапазон его колебаний был уменьшен для скорейшего преодоления азиатскими странами финансового кризиса 1997 года.

Во взаимоотношениях же с Соединенными Штатами Китай вынужден пойти хоть на какую-то ревальвацию своей валюты. Имея устойчивый и растущий дефицит торгового баланса (порядка 6,5% ВВП в первом квартале с.г.), Вашингтон уже несколько лет безуспешно пытался подтолкнуть своего торгового парнера к усилению юаня. Последний же упорствовал. Но лишь до тех пор, пока всерьез не забрезжила угроза «торговой войны»: Сенат США выразил готовность обсудить введение пошлины в размере 27,5% на весь импорт из Китая, если последний не откажется от жесткой привязки юаня к доллару. Проблема, безусловно, лежит не столько в плоскости «недооцененного» юаня, сколько конкурентных преимуществ Китая, связанных главным образом с дешевой рабочей силой и более высоким уровнем безработицы. Последняя, по экспертным оценкам, составляла в 2002 году 16% против 6% в США (2003 год).

В подобных условиях двухпроцентная ревальвация и формальный отказ от привязки к доллару выглядят скорее тактическим политическим ходом, нежели изменением валютно-курсовой стратегии. Тем более что центробанк Китая не указывает структуру валютной корзины и не планирует жестко привязывать к ней свои курсовые ориентиры: в обоих случаях речь идет лишь о выборе решений, «согласующихся с реальной ситуацией внешнего экономического развития Китая». Показатели же корзины валют при этом предполагается использовать только для «учета», а не для жесткой фиксации курса юаня.

Уже эти факты позволяют усомниться, что Китай действительно намерен отпустить свою валюту «в свободное плавание». В ближайшее время она, скорее всего, по-прежнему будет привязана к доллару с незначительной корректировкой курса сообразно степени внешнего давления США и других стран «семерки».

На этом фоне ревальвация украинской гривни и настойчивые рекомендации по ее дальнейшему усилению (как элемент экономической стратегии) имеют мало общего с валютно-курсовой политикой Китая. Обратите внимание: устойчивый приток валюты отнюдь не мешает развитию КНР и поддержанию чрезвычайно низкого уровня инфляции. Тогда как для Украины валютные поступления обернулись в текущем году едва ли не национальным бедствием, для ограничения которого правительство готово идти на отсрочку возврата валютной выручки и устойчивую ревальвацию гривни.

Похоже, ревальвация рассматривается в качестве основного — если не единственного — инструмента снижения в Украине ценовой динамики. Однако экономический опыт Китая позволяет усомниться в корректности подобного подхода: в 2000—03 годах номинальная устойчивость юаня сочеталась с 8,2% роста ВВП и однопроцентной инфляцией. При этом положительное сальдо счета текущих операций и прямых иностранных инвестиций колебалось в диапазоне 6—7% ВВП — уровень, сопоставимый с отечественным.

В Гонконге устойчивый приток валюты также не провоцирует ревальвации местного доллара. Более того, в течение последних пяти лет его экономика росла в условиях дефляции, при том что положительное сальдо счета текущих операций составляло в среднем 7,8% ВВП. В 2000—04 годах среднегодовое снижение общего уровня цен в Гонконге достигло –3,9%, тогда как темпы роста ВВП превышали 4%. При этом курс местного доллара с 1983 года жестко привязан к доллару США и уже 22 года удерживается в пропорции 7,8 : 1 (режим currency board).

Что касается инфляции в Китае, то после 1995 года ее среднегодовой уровень (по показателю дефлятора ВВП) ни разу не превышал 6%, а в 1998, 1999 и 2002 годах его экономика также росла в условиях дефляции. Этому, по мнению экспертов, в значительной степени способствовали: рост конкуренции, вызванный активной антимонопольной политикой и постепенным снижением торговых барьеров (с 42,9% в 1992 году до 12,3% в 2002-м); реформа госпредприятий и рост частного предпринимательства; снижение внешнего спроса вследствие финансового кризиса 1997—98 годов и незначительный бюджетный дефицит (1% ВВП в 1996-м и 2,5% в 2003-м). Снижение ценовой динамики также поддерживалось умеренной монетарной политикой: темпы роста денежной массы в 1993—2003 гг. снизились с 47 до 20%.

Однако отличительной особенностью китайской экономики, позволяющей сочетать низкую ценовую динамику с рекордными темпами роста, считается устойчиво высокая норма инвестиций. Ее среднее значение в течение последних десяти лет составляло 40% ВВП. При этом в 2003-м вес инвестиций в валовом продукте превышал 44%. В Гонконге, кстати, норма инвестиций хотя и ниже, но также удерживается в районе 30%.

Обратная зависимость между инвестициями и динамикой цен объясняется тем, что инвестиционные расходы — в отличие от потребительских — прямо и непосредственно влияют на производственный потенциал экономики. Последний в условиях их роста увеличивается, автоматически расширяя предложение товаров и услуг и снижая их ценовую динамику. При этом обеспечивается повышение производительности труда. Именно оно, по мнению ряда экспертов, является для Китая вторым по значимости фактором замедления инфляции (после инерционного роста цен).

Потребительские же расходы подобными свойствами не обладают. Их увеличение неизбежно сопровождается инфляцией, ускоряющейся по мере загрузки наличных мощностей. Поэтому экономическая политика, базирующаяся на преимущественном стимулировании потребительского спроса, является в известном отношении патовой: либо повышение экономической и ценовой динамики, либо низкая инфляция и невнятный рост производства.

Сегодня подобную ситуацию можно наблюдать в отечественной экономике. Например, повышение цен на говядину и свинину началось еще в прошлом году, когда 17-процентному увеличению личных доходов населения сопутствовало снижение на 7—9% поголовья крупного рогатого скота и свиней. Последующая «социализация» бюджета и резкое увеличение расходов населения (33,2% за пять месяцев текущего года против 19,2% за аналогичный период минувшего) лишь усугубили прошлогодние тенденции.

Учитывая, что после начала экономического роста (2000 год) поголовье крупного рогатого скота в Украине сократилось на 33, а свиней — на 34%, было бы некорректным сводить сегодняшний дефицит мяса исключительно к особенностям бюджета-05. Однако не более эффективными представляются и попытки его кардинального преодоления посредством ревальвации гривни, увеличения импорта и «борьбы со спекулянтами». Не решить вопрос и посредством товарных интервенций, которые не столько формируют, сколько сглаживают ценовую траекторию.

Животноводство требует инвестиций. Их активизация — весьма непростая задача, тем более накануне вступления в ВТО. Но если правительство все-таки попытается ее решить, то одной лишь валютно-курсовой политикой ему не обойтись.

Если прямые положительные эффекты инвестиций на экономический рост представляются достаточно очевидными, то их влияние на ценовую динамику может оказаться менее наглядным. Дело в том, что между уровнем инвестиций и ростом цен существуют не только прямые, но и обратные связи, разграничить которые не всегда просто. Например, повышение цен нередко стимулирует инвестиционные расходы. Последнее, очевидно, имело место в 70-х годах прошлого века, когда резкое подорожание нефти вызвало потребность в энергосберегающих технологиях. Вместе с тем указанные зависимости не отменяют дезинфляционных эффектов инвестиций, даже если они проявляются с некоторым запаздыванием.

Рис. 1—3 иллюстрируют сглаженную динамику инфляции (дефлятор ВВП) и нормы инвестиций в экономиках Китая, Гонконга и США в период 1961—2003 годов. Во всех трех случаях разнонаправленная динамика цен и инвестиций достаточно очевидна. При этом в случае Китая и Гонконга статистические ряды приведены, соответственно, с трех- и четырехлетним сдвигами.

Что касается отечественной экономики, то в ней норма инвестиций после начала экономического роста удерживается в диапазоне 19—21% ВВП. Это, как минимум, в два раза меньше, чем в Китае. Неудивительно, что в подобных условиях равные уровни валютных поступлений в двух странах сопровождаются различными эффектами. Поскольку украинская экономика в большей степени опирается на потребительские расходы, в ней обмен иностранной валюты на гривни сопровождается меньшим ростом инвестиций. Вследствие чего и показатели инфляции оказываются выше. Попытки же их монетарного снижения при неизменной норме инвестиций ведут к замедлению экономической динамики.

И ситуация, похоже, усугубляется: за последние два года в Украине наметилась тенденция к снижению валовых накоплений. Если в первом квартале 2003 года производство отечественного ВВП сопровождалось их ростом (2,7%), то за аналогичный период прошлого года и года текущего реальные валовые накопления уменьшились, соответственно, на 5,6 и 8%. При том, что по итогам 2004-го они сократились на 2,2, а потребительские расходы выросли на 12,2%.

Экономическая динамика, очевидно, зависит не только от соотношения инвестиционных и потребительских расходов, но также и структуры валютных поступлений. Последние в отечественной экономике поддерживаются преимущественно положительным торговым балансом. Тогда как в Китае его объем меньше чистого притока прямых иностранных инвестиций: если первый в 2003 году составлял 36,1 млрд. долл., то вторые — 47,2 млрд. Между тем, доминирование прямых инвестиций уменьшает давление на внутренние цены, поскольку связанный с ними производственный импорт стимулирует совокупное предложение и относительно снижает внутренний спрос.

Инвестиционная активность в немалой степени определяется и качеством рыночных институтов, перераспределяющих финансовые потоки. В этом отношении нагляден показатель рыночной капитализации компаний, допущенных к торговле своими ценными бумагами на фондовых биржах. В Китае он превышает 30% ВВП, тогда как в Украине его уровень раза в три меньше. И наоборот, в Гонконге уровень рыночной капитализации еще пять лет назад приближался к 400% ВВП и был почти вдвое выше, чем в Великобритании, и в 3,7 раза больше, чем во Франции и Японии. С учетом же услуг банковского сектора суммарный показатель финансовой глубины в Гонконге достигал 600% ВВП, в 2,5 раза превышая аналогичный показатель США (242%).

В Украине значения показателей финансовой глубины (рыночная капитализация и уровень монетизации. — С.К.) растут достаточно быстро. Сегодня их суммарный уровень составляет примерно 50% ВВП, тогда как в 2001 году он был раза в два меньше. Между тем, по международным стандартам указанное значение все еще является достаточно скромным и соответствует среднему уровню, который наблюдался в группе стран с низкими среднедушевыми доходами в начале 90-х. В Китае он сегодня составляет около 150% ВВП (без учета безнадежных кредитов). Неудивительно, что в подобных условиях отечественная экономика не может демонстрировать динамики, характерной для Китая: устойчиво высокие темпы роста, низкая инфляция и стабильный валютный курс.

Чтобы преодолеть указанные проблемы, в Украине требуется коррекция экономической политики в части наращивания инвестиционного спроса. Иначе придется смириться с высокой динамикой цен или замедлением производственного роста. Поскольку критериями экономического успеха у нас традиционно считаются низкая инфляция и укрепляющийся валютный курс, нет ничего удивительного в том, что правительственный прогноз роста ВВП на текущий год был снижен с 8,2 до 8,0%, а теперь обсуждаются 6,0—6,5%. При этом, очевидно, следует быть готовыми к обострению госбюджетных проблем.

Отдавая должное правительству в мобилизации бюджетных поступлений, уже сегодня можно заметить, что принятые им социальные обязательства превышают ресурсные возможности. На что указывает интенсивность заимствований Минфина. В первом полугодии он успел на 1 млрд. грн. превысить годовой лимит выпуска ОВГЗ (6,2 млрд. грн.); получить 249 млн. долл. от Всемирного банка, а также начать подготовку к размещению облигаций внешнего госзайма на сумму в 600 млн. евро. При этом объем полученных и ожидаемых внешних заимствований превышает их годовой лимит еще примерно на 0,5 млрд. грн.

Между тем открытым остается вопрос с приватизационными поступлениями: из запланированных на год почти 7 млрд. грн. бюджет за первые пять месяцев получил лишь десятую часть. С учетом качества «реприватизационной кампании» и замедления динамики производства, полнота и своевременность поступлений оставшихся 6,3 млрд. грн. представляются весьма проблематичными. В силу этого финансирование повышенных социальных обязательств правительства, похоже, и дальше будет сопряжено с ростом государственных заимствований и частичным их проеданием. Последнего, впрочем, не избежать и при 100-процентном выполнении приватизационных планов. Просто в этом случае на потребление будут направлены инвестиционные ресурсы.

Можно было бы предположить, что рост сбережений, вызванный увеличением личных доходов, способен компенсировать отставание в динамике инвестиций. В этом отношении весьма примечательно, что за пять месяцев с.г. сбережения населения увеличились на 9,4 млрд.грн., против 1,1 млрд. за аналогичный период года минувшего. А банковские вклады граждан выросли на 11,8 млрд.грн., что превышает в долларовом эквиваленте 2 млрд. долл. Ресурсы, безусловно, немалые. Однако их дезинфляционный потенциал явно уступает инфляционному напору потребительских расходов, долларовый эквивалент которых за указанный период превысил 20 млрд. долл.

Следует также учесть, что отнюдь не все сбережения населения трансформируются в инвестиции. В январе-мае с.г. доля кредитов, выданных под инвестиционные проекты, составила 26%. Тогда как оставшиеся 74% из 12,3 млрд.грн. были привлечены заемщиками для поддержания своей текущей деятельности.

Приходится также учитывать и более высокую эластичность потребительских расходов, поскольку по сравнению с корпоративным сектором население более чувствительно к любым экономическим изменениям. По этой причине, а также вследствие естественных технологических ограничений, инвестиционная реакция всегда отстает от потребительской. И повышение цен оказывается вполне естественным. В условиях же опережающего роста потребительских расходов его потенциальные темпы увеличиваются. Этому также способствует и временной лаг между моментом возникновения сбережений и началом их производственной капитализации.

Опережающая динамика потребительских расходов может, по-видимому, поддерживаться достаточно долго. Многое зависит от теоретических предпочтений правительства и его политического выбора. Другое дело, о каком качестве экономического роста в этих условиях может идти речь. В Гвинее, например, норма инвестиций в 1997—2003 годах снизилась с 17,7% ВВП до 9,9%, а в Малави — с 12,2 до 8,1%. При этом в Гвинее темпы роста ВВП упали с 3,7% в 1999-м до 2,2% в 2003-м, а в Малави — с 4,2 до 1,7%.

Текущая ситуация в украинской экономике кризисной, безусловно, не является. Пяти-шестипроцентный рост соответствует средней динамике развивающихся стран и потому способен поддерживать место Украины в сложившейся системе международных рейтингов. Однако рассчитывать на лучший результат в условиях расширяющегося разрыва между потребительскими и инвестиционными расходами вряд ли правомерно. К тому же недостаточный потенциал совокупного предложения и впредь не будет оставлять альтернатив выбора между инфляцией и темпами роста. Решение же данной проблемы — и опыт Китая об этом свидетельствует — связано в основном не с особенностями монетарной политики, а с уровнем национальных инвестиций и скоростью их роста.