Анатолий Гальчинский: «Нас ждет поэтапное преобразование действующей валютной системы, и сейчас речь может идти лишь о промежуточных решениях»

Мировой экономический кризис, фактически начавшийся в августе 2007 года, продолжает свою разрушительную миссию. По американским оценкам, только в Соединенных Штатах в 2008 году потери составили 12,9 трлн. долл. Граждане этой страны стали беднее на 20%.

Сейчас уже не спорят о том, достигнуто «дно» кризиса или нет, возобновится позитивная динамика экономических процессов в будущем, 2010 году, или еще позже, в 2011-м. Все понимают, что кризис затрагивает не только сферу финансов, но и всю экономику, что его последствия коснутся многих аспектов социального обустройства общества, геополитических реалий современного мира. Такова природа структурных кризисов — кризисов институционального обновления, которые органически соединяют в себе переломные моменты, связанные с действием хорошо известных экономической теории малых, средних и длинных циклов.

И все же беседу с профессором А.ГАЛЬЧИНСКИМ, главным научным сотрудником Института мировой экономики и международных отношений НАН Украины, бывшим в свое время председателем совета НБУ и советником президента Украины по макроэкономике, мы решили ограничить проблемами мировой валютной системы. Поводом для нее послужил предстоящий саммит лидеров «большой двадцатки» (G-20), который в начале апреля состоится в Лондоне и на котором проблема реформирования мировой валютной системы будет центральной.

— Анатолий Степанович, можно ли ожидать от предстоящего саммита действенных решений по реформированию валютной системы? В каком направлении будут осуществляться эти реформы и будут ли?

— Сначала несколько замечаний по этому поводу. Первое — необходимо различать согласованные действия ведущих стран мира, направленные на локализацию кризиса, возможную амортизацию его разрушительных действий, и меры по системной реконструкции существующей архитектуры валютных отношений. Последние пока еще не осмыслены даже теоретически.

Второе — валютная система весьма консервативна. Ее системная перестройка — это длительный процесс. По большому счету, переход от золотого к бумажно-кредитному стандарту растянулся почти на 40 лет — от мирового кризиса 1930-х годов до объявления в 1971 году официального дефолта доллара как единственной в то время валюты, сохранявшей конвертируемость в золото. Скорее всего, нас ждет поэтапное преобразование действующей валютной системы, и сейчас может идти речь лишь о промежуточных решениях.

Третье — перестройка валютной системы обязательно должна коснуться не только ее глобальных механизмов. Валютная система имеет трехуровневую архитектуру. Она включает в себя институциональные механизмы национальных валютных структур, институты валютных отношений глобального (межгосударственного) уровня, а также региональные валютные структуры. Нынешний кризис выявляет принципиальные противоречия на каждом из этих уровней. Поэтому, определяя логику системных преобразований, очень важно обеспечить комплексность изменений.

И, наконец, четвертое. Мы должны понимать, что G-20 может высказывать только рекомендации. «Двадцатка» (или «восьмерка») не имеет легитимных прав производить институциональную коррекцию, ее никто не уполномочивал на это. Соответствующие изменения могут быть реализованы лишь на уровне ООН или на уровне международной конференции с участием всех государств.

— Насколько обоснованными в этой связи представляются идеи по поводу «Бреттон-Вудса II», возврата к его принципам?

— Что касается идеи «Бреттон-Вудса II», которая активно муссируется в массмедийном пространстве, то это, в моем понимании, не только иллюзорная, но и деструктивная идея. Мир кардинальным образом изменился. Изменяется логика глобальных отношений. Если раньше речь шла о прогрессирующей централизации мирового экономического пространства, то теперь доминантой является системная децентрализация. В этой связи нам нужно двигаться по пути не отмены, а усовершенствования механизмов действующей Ямайской системы. Ведь принципы Ямайки — не моно-, а мультивалютных отношений — остались нереализованными.

«Бреттон-Вудс» — это нечто противоположное, это логика унификации, логика «уходящего мира». Нужно понимать, что далеко не все участники G-20 готовы согла­ситься с этим. Что вызывает у меня пессимистические ожидания, когда речь идет об инновационном потенциале предстоящих решений «двадцатки».

— Вы говорите о необходимости разграничивать глобальный, региональный и национальный уровни мировой системы. Но как быть с проблемой мировых денег? Каковы перспективы решения этого вопроса?

— Очень важный вопрос. Но давайте подумаем над тем, нужны ли мировые деньги как обособленная денежная единица вообще, а если нужны, то в каком качестве?

В современном мире вот уже почти 30 лет не существует официально признанных мировых денег. Да, в свое время усилиями Бе­лого дома «Бреттон-Вудс» посадил в это кресло американский доллар. Дж. Кейнс, который был одним из авторов проекта послевоенной валютной системы, предлагал принципиально иное решение. Но после дефолта в августе 1971 года Ямайское соглашение упразднило соответствующий статус американской валюты. Теперь функцию мировых денег может взять на себя любая национальная денежная единица — все зависит от доверия к ней, ее стабильности.

— А как в этой связи оценивать официальную позицию России, которую будет отстаивать на саммите «двадцатки» Д.Медведев, по поводу создания мировой «наднациональной» или «суперрезервной» валюты? По­добные идеи высказываются и на других уровнях.

— В моем понимании, эта позиция совершенно не адекватна существующим реалиям. Резервной может быть только валюта, которая задействована в реальных трансакциях, выполняет функцию платежного инструментария.

По большому счету, в условиях плавающих курсов, если бы эта система функционировала в полном объеме, в создании валютных резервов вообще не было бы необходимости. И функция «суперрезервной валюты» стала бы излишней. Зачем дер­жать «под матрасом» в иностранной валюте в качестве мертвого неработающего капитала почти 5 трлн. долл.? Я называю сумму официальных золотовалютных резервов на начало 2008 года. Ведь это почти 10% мирового ВВП. Почти 90% этой суммы сосредоточены в закромах всего десяти стран с высоким уровнем профицита платежного баланса. А что делать другим странам, в которых не сбалансированы платежные расчеты?

Любая страна может и обязана иметь на «черный день» страховые резервы. Но эта проблема совершенно иного контекста. Такие резервы могут формироваться и на невалютной основе.

Что же все-таки необходимо глобальной валютной системе? На верхнем эшелоне денежной системы нужна элементарная вещь — механизм соизмерения стоимости национальных валют, обыкновенный масштаб их сопоставления. Такой инструмент существует; он сформулирован в пределах Ямайской валютной системы. Это — условно-расчетная единица МВФ, специальные права заимствования (SDR). Ее необходимо совершенствовать, сделать работающим эталоном стоимости национальных валют. Но SDR — это не «наднациональная валюта», она не может стать посредником обмена, взять на себя функцию платежного инструментария. Хотя такие идеи в свое время вынашивались. Потом стало понятно: в таком посреднике нет никакой необходимости. SDR — это всего лишь используемый МВФ виртуальный масштаб покупательной способности валют. В ней же частично учитываются резервные пассивы фонда. Делается это лишь с целью их сопоставимости.

— Почему же SDR не работает, ведь соответствующая единица учреждена несколько десятилетий назад?

— Все эти годы реальным конкурентом SDR был американский доллар, который фактически перебирал на себя функцию эталона стоимости. Занимая доминирующие позиции в МВФ, США делали все, чтобы помешать SDR реализовать соответствующую функцию. Это и понятно: все эти годы МВФ был, по сути, филиалом американского министерства финансов. Знаю об этом не понаслышке, знаю, на какой авеню в Вашингтоне и в каких кабинетах решались вопросы стабилизацион­ных кредитов для нашей страны.

Чтоб SDR заработала, необходима глубокая реформа МВФ. Международный валютный фонд не должен быть институтом «Pax Americana». Он не должен сочетать функции регулятора международной валютной системы и одновременно кредитора, быть «банком последней инстанции». Д.Медведев ошибается и в этом вопросе.

Кредитные функции фонда в пол­ном объеме необходимо передать Всемирному банку. Я думаю, что реформирование международных финансовых институтов, в том числе и МВФ, должно осуществляться именно в таком контексте. Необходимы новые правила игры.

Главное — МВФ не должен оставаться иерархической структурой, акционерной компанией, где все решается «по капиталу». Реше­ния в МВФ должны приниматься на основе ооновского принципа: одна страна — один голос. Почему Россия не вносит такого рода предложения? Понятно, что в этом случае у нее в фонде будут адекватные права, скажем, с Молдовой. Германии и США, как и другим чле­нам «двадцатки», это тоже невыгодно.

Между тем, ключевая проблема XXI века — это проблема демонтажа политического и экономического гегемонизма. Человечест­во почувствует себя более уверенным, если все нынешние «монст­ры» предстанут перед нами «рядовыми товарищами». Перед Богом каждый народ имеет равную ценность. Давайте и в реформировании международной валютной системы начнем исходить из этого принципа — принципа международной толерантности.

Главная цель этих реформ — привести институциональную струк­туру валютной системы в оптимальное состояние, что в конечном итоге и обеспечит ее эффективное функционирование. Давайте начнем поиск именно в этом направлении. Украина как член МВФ должна занять в этом вопро­се достаточно активную позицию.

— И все же, какова, на ваш взгляд, перспектива доллара как международной денежной единицы? В конце прошлого года вышла книга Дж. Сороса «Новая парадигма финансовых рынков. Кредитный кризис 2008: что он означает». В ней автор утверждает буквально следующее (цитирую): «Ны­нешний кризис знаменует собой завершение эпохи кредитной экспансии, основанной на долларе как всемирной резервной валюте». Действительно ли нынешний кризис — это конец доллара?

— Подобные идеи Дж. Сорос выс­казывал и раньше. Речь идет о хорошо известных работах американского финансиста «Кризис глобального капитализма» (1999), а так­же «Мыльный пузырь американского доминирования» (2004). Я не разделяю подобную категоричность и не считаю, что пришло время хоронить доллар, начать «сбрасывать» долларовые активы.

После кризиса обязательно изменится конфигурация мировой валютной системы. Но это совершенно не означает, что в ее структуре доллар «потеряется». Посмот­рите, что происходит сейчас: несмотря на то, что США стали основным детонатором кризиса, находятся в его эпицентре, доллар не теряет в своем весе. Доверие к доллару сохраняется и сегодня.

— Долго ли это продлится? Ведь история не знает примеров, когда бы при таких, как сегодня у США, дефицитности бюджета и внешней задолженности валютная позиция страны оставалась бы стабильной.

— Американские долги — это действительно проблема не только США, но и мирового экономического сообщества. Но, с другой стороны, какова природа этой задолженности? Я абстрагируюсь от военных расходов. Экономический потенциал США является достаточным, чтобы их финансировать на внутренней основе.

Для понимания проблемы американской внешней дефицитности необходимо учитывать происходящую в настоящее время перестройку структуры глобального высокотехнологичного прост­ранст­ва, незавершенность этого процесса. И я полностью согласен с позицией Алана Гринспена, который в своей книге «Эпоха потрясений. Пробле­мы и перспективы мировой финансовой системы» (2008) рассматривает дефицитность платежного баланса и соответствующий рост государст­венного долга США и других стран, находящихся в эпицентре соответствующих процессов, как отражение не только экономических, но и технологических преференций мирового финансового капитала. Это — заслуживающая внимания позиция.

Потоки капитала всегда логичны. Они направляются туда, где самая высокая производительность труда, где лучше всего защищена частная собственность, а главное — где концентрируются перспективы технологических инноваций. Посмотрите на статистику: в период кризиса (с января 2008-го по январь 2009-го) вложения Китая в американские облигации не уменьшились, а наоборот, выросли почти в полтора раза — с 493 млрд. до 740 млрд. долл.

Убежден, что спустя несколько лет после кризиса американская экономика уверенно поднимется на новую, более высокую ступень технологического развития. Китай вряд ли сможет стать в ближайшее десятилетие реальным кон­курентом США в сфере технологи­ческих новаций. Что же касается Европы, то ее лидеры и дальше будут «советоваться» по поводу того, как «догнать и перегнать Америку», не затронув ее самолюбия. Очень важным является то, что экономика США, по моим оценкам, начнет подниматься раньше экономик ЕС и Японии. Когда речь идет о соотношении валют, мы должны учитывать прежде всего эти системообразующие факторы.

— Многие аналитики акцентируют внимание на неизбежной (после кризиса) регионализации международной валютной системы. Уникальным в этом считается опыт Европейской валютной системы. Ныне существует ряд и других такого же плана проектов. Насколько важен именно этот аспект валютных трансформаций?

— Думаю, что подобного рода преобразования весьма логичны. Они соответствуют общим принципам децентрализации глобальных процессов. Проблемным здесь является вопрос соотношения национальных денег и региональных валют. Мне уже приходилось высказываться по этому поводу на страницах газетных изданий, в том числе и в «ЗН».

Я весьма скептичен в оценке механизмов евровалюты, основанной на логике «евро лучше немецкой марки, французского франка или другой национальной денежной единицы». Формирование механизмов евро было сугубо политичес­ким решением. Евро учреждался как антипод дол­лара. Однако все, что несет на себе печать «анти», всегда искусственно, несовершенно. Евро не стал локомотивом экономического развития стран еврозоны. Скорее, наоборот: в последнее десятилетие зона евро превратилась в регион с самыми низкими в мире темпами экономической динамики.

Я не говорю о частностях. Са­мая большая трагедия Европы — здесь все процессы протекают слишком медленно, отнимают очень много времени и энергии. Для современной сверхскоростной экономики это весьма существенный недостаток.

Серьезно затормозились темпы инновационного процесса. Ес­ли в 1950—1970 годах соотношение производительности труда (по ВВП) стран Западной Европы к США выросло с 41 до 63%, то в период 1980—2000 годов этот показатель застыл на уровне 64—65%. Особен­но неприятным стал факти­чес­кий провал Лиссабонской программы 2000 года, которая была нацелена на исправление ситуации. Однако в действительности произошло противоположное: в 2000—2007 годах производительность труда в США росла в 1,5—2 раза быстрее, чем в ведущих странах ЕС.

Естественно, что речь идет не только о недостаточной эффективности евровалюты. Но влияние противоречивой системы евро в этом отставании для меня совершенно очевидно. Более того, существовавшая на начальных этапах формирования европейской валютной системы система ЭКЮ, в которой сохранялись национальные деньги, вероятнее всего, была куда более дейст­венной.

В этой связи не разделяю насаждаемую опять-таки крупными государствами идею регионализации на основе «ведущей» национальной валюты. Когда говорят о перспективах многополярности мира, то, как правило, имеют в виду формирование зоны доллара, евро, юаня, российского рубля…

Но в истории это уже было. В свое время существовали зоны фунта стерлингов, французского франка, американского доллара, испанской песеты, португальского эскудо. Но то были времена классического колониализма. Сейчас же, слава Богу, иные времена.

Моя позиция в вопросах структурной перестройки денежной системы иная. Как ученый, я активно отстаиваю идею вертикальной диф­ференциации мировой валютной сис­темы, где в качестве базисной основы должны оставаться национальные деньги. Думаю, что страны Центральной Европы и Балтии, уже провозгласившие свои планы вступления в зону евро, далеко не все взвесили в этом вопросе. Пози­ции Великобритании, позиции фунта стерлингов мне представляются более перспективными.

— Давайте коснемся еще одной столь же значимой проблемы — режима плавающих валютных курсов. Ведь многие противоречия валютных отношений сконцентрированы именно в этом сегменте международных экономических связей.

— Конечно, в идеале стабильная стоимость национальной валюты и ста­бильные валютные курсы — это экономическое благо. Из истории денег известен такой уникальный пример. Стабилизирован­ный в 1560—1561 годах королевой Англии Елизаветой фунт стерлингов сохранял свою неизменную стоимость
(4 унции чистого серебра) почти 370 лет — вплоть до Ве­ликой депрессии 1930-х годов. Ис­следователи английской истории считают, что валютная стабильность фунта стерлин­гов была определяющим элементом не только экономического, но и политического величия Англии.

Могу сказать и о другом. В период расцвета золотого стандарта, с 1870-го по 1913 год, инфляция в США увеличивалась в среднем на 0,2% в год. Речь идет, по сути, об абсолютной стабилизации ценовой динамики. Фантастика!

Однако то была эпоха индустриализма, эпоха преимущественно внутренне ориентированных экономик. Эта эпоха уходит в прошлое, уже ушла в прошлое и эпоха фиксированных курсов. Реформы нельзя делать, повернувшись лицом в прошлое. Осуществляя институциональные преобразования, нужно смотреть в будущее, хотя бы интуитивно чувствовать перспективу.

В чем преимущество гибких валютных курсов? Это действенный инструмент интернационализации экономических отношений. К тому же гибкая система валютных курсов активно стимулирует конкурентный потенциал каждой страны, выступает в качестве механизма формирования экономического равновесия на мировом рынке. Жесткая валютная система этого делать не в состоянии.

Снова обратимся к данным статистики — она все знает. Соглас­но экспертным оценкам, в 1900 году экспортная квота в структуре мирового ВВП составляла 9,7%. Она практически не изменялась в течение первой половины ХХ ст.: в 1950 году составляла 10,1%, в 1960-м — 10,5 и в 1970-м — 12,2%. В последующий период ситуация начала существенно меняться. И уже в 1980 году удельный вес экспорта товаров и услуг составил 14,5% мирового ВВП, в 1990-м — 19,9,
2000-м — 24,7%. В 2006 году мировой ВВП равнялся 47,8 трлн. долл., а экспорт — 14,8 трлн., или 30,3% ВВП. Вот вам и статистическая иллюстрация преимуществ гибкой системы валютных курсов.

Конечно, в мировой экономике сохраняются ощутимые платежные диспропорции. Однако это не повод утверждать о неадекватности регулирующего потенциала плавающих курсов. Этот потенциал искусст­венно девальвируется повсеместным вмешательством государства в соответствующие механизмы.

Между тем фиксацией курсов можно решать только краткосрочные проблемы. Мы могли убедиться в этом на примере нашей страны. Нашей серьезнейшей ошибкой в курсовой политике было то, что, начиная с 2000 года, мы тупо придерживались политики жесткой привязки гривни к доллару. Внеш­не все это выглядело весьма респектабельно, на деле же негативы только накапливались. Сейчас все это прорвалось наружу. Убежден, что процессы в валютной сфере и в экономике Украины в целом были бы сегодня менее болезненными, не допускай мы подобных ошибок.

— Но ведь существует и проблема спекуляций. Миллиардные потоки спекулятивного капитала связаны с курсовыми колебаниями. Почему вы ничего не говорите об этом, почему мы должны закрывать глаза на это?

— Вы правы и в этом вопросе. Но отнеситесь спокойно к тому, что я сейчас скажу. При плавающем курсе спекулятивные потоки капитала действительно используются в качестве инструментария выравнивания платежных балансов. Я совсем недавно ознакомился со статистикой Банка международных расчетов. Так вот, если в 1998 году среднесуточный оборот внебиржевых деривативов (а это во многом спекулятивный капитал) составлял 475 млрд. долл., то в 2007-м — 2544 млрд. За десять лет — рост в 5,4 раза.

По существующим оценкам, спекулятивный капитал составляет ныне 90, а возможно, и больше процентов финансовых потоков. Что приводит к неприятному обособлению производственного и финансового секторов. К этому не могут приспособиться банки. Они все в большей степени превращаются в институты обслуживания не производственного сектора, а спекулятивных потоков. Конечно, это очень плохо.

Но давайте и на эту проблему взглянем по-другому. Одно дело, когда мы в прошлом говорили о 15—20% спекулятивных трансакций, и совсем иное — когда подобные трансакции формируют до 90% финансовых потоков. Что это значит? Возможно, речь идет о принципиально новом экономическом феномене, который нами пока еще не познан. Может, это и есть та слагаемая виртуального капитала, которая, наряду с виртуальной собст­венностью, виртуальной стоимостью, виртуальным ценообразованием формирует основы принципиально новой экономики — экономики знаний, экономики символов и цифровых знаков. Возможно, к этому ряду понятий необходимо приплюсовать и определение виртуальных денег, природа которых нами еще не понята. Предстоящие реформы международной валютной системы должны учитывать и этот аспект проблемы.

— Как можно подытожить нашу беседу? С чем вы хотели бы обратиться к читателям «ЗН»?

— У К.Маркса есть такое выражение: кризисы никогда не бывают перманентными. Кризис не только разрушает, кризис расчищает путь для нового. По Шумпетеру, кризис — это «процесс творческого разрушения». Кризис — это этап идентификации и выбраковывания отжившего, это всегда шанс для сильного, жизнеспособного. Очень важной является информационная функция кризиса. Кризис всегда ставит перед обществом новые вопросы, формирует инновационные сигналы и одновременно указывает на то, что вне кризиса себя не проявляет. Кризис — это своеобразная точка в пути, когда возвращение назад уже фактически невозможно.

В этих условиях нужно адекватно реагировать на обе стороны кризиса — разрушительную и конструктивную. Выживает тот, кто не опускает руки, кто сохраняет оптимизм. Все мы должны стремиться к этому.