Полуобъединенная Европа

Вечером 9 ноября 1989 года гуру европейской дипломатии — западногерманский министр иностранных дел Ганс-Дитрих Геншер, встречался в Варшаве с не менее известным польским диссидентом Адамом Михником. В самом начале разговора в комнату вошел помощник министра и передал своему шефу записку. Прочитав ее, Геншер объявил Михнику: «Граница через Берлинскую стену открыта». Разговор, конечно, пришлось свернуть, и Адам Михник поехал в редакцию «Газеты Выборчей», чтобы на первой странице поместить известие о большом празднике: в многолетней борьбе между человеком и колючей проволокой победу одержал человек, а колючая проволока потерпела фиаско.

Сегодня Михник, видимо, мог бы со спокойной душой написать, что человек в его родной Польше или в соседней Словакии не только победил колючую проволоку, но и закрепил эту победу — прежде всего в виде членства этих стран в Европейском Союзе. Так уже сложилось, что именно членство в ЕС и НАТО стало мерилом успеха конкретно взятой центрально- или восточноевропейской страны со времени падения там коммунизма. Бывший министр обороны Германии, хороший знаток Украины Фолькер Рюэ любит говорить, что история евроинтеграции — это история успеха, и нет ничего удивительного в том, что Украина тоже хочет быть причастной к этому успеху. Однако ситуация выглядит таким образом, что тот, кто не успел запрыгнуть в евроинтеграционный поезд, автоматически попадает в категорию стран-неудачников. А неудачников, как известно, жалеют, однако не очень-то уважают, и им значительно труднее договариваться о каких-либо важных вещах.

Хотя, как считают некоторые наши собеседники из круга европейских политиков и дипломатов, есть определенные преимущества и у тех, кто не вписался в 20-летний период после падения стены: как среди элит стран Центрально-Восточной Европы, так и в обществах ощущается некая опустошенность от того, что главная планка — членство в Европейском Союзе и НАТО — взята. Соответственно стимула двигаться и развиваться дальше нет.

Так или иначе, довольно показательно, что именно к 20-й годовщине падения Берлинской стены Евросоюз завершил эпопею с Лиссабонским договором, — факт, спровоцировавший скептиков евроинтеграционных процессов провести не совсем приятные аналогии между Союзами — Европейским и Советским. Некоторые европейские газеты в минувший понедельник вышли с карикатурами, на которых было изображено что-то вроде желтого серпа и молота в кругу евросоюзовских звездочек, и комментариями типа: «Через 20 лет после падения Берлинской стены Советский Союз обрел реинкарнацию в Европейском».

Показательно и то, что на приеме, организованном Ангелой Меркель (опять-таки, по случаю падения стены), главная тема неформальных разговоров сводилась, по некоторой информации, к обсуждению ключевых кандидатур на пост первого в истории президента Евросоюза и человека, которому Генри Киссинджер смог бы наконец позвонить и узнать о позиции ЕС по тому или иному вопросу, — фактически министра иностранных дел объединенной Европы. В первом случае речь шла о нынешнем премьер-министре Бельгии Хермане ван Ромпуе, во втором — о министре иностранных дел Британии Дэвиде Милибэнде.

Очевидно, что в этом евросоюзовском междусобойчике персоны вроде Дмитрия Медведева должны были бы чувствовать себя не слишком комфортно. Рискну предположить, что где-то так оно и было. Во время прямой трансляции бросалась в глаза растерянность российского президента, тогда как президенты и премьеры ЕС дружески здоровались и общались. Эдакое живое свидетельство того, что реальное объединение Европы на самом деле еще не состоялось. И объединение Германии вообще было не совсем объединением.

Хотя нужно ли поддаваться общему тренду и ставить знак равенства между падением Берлинской стены и объединением Германии? Ведь слияние Востока и Запада в едином порыве было, возможно, последним, о чем думали восточные немцы в ноябре
1989-го, когда решили штурмовать мгновенно ставшую беззащитной стену. В тот момент они стремились к элементарному — свободе передвижения. И лишь со временем лозунг «Мы — нация» трансформировался в лозунг «Мы — единая нация», до сих пор вызывающий у некоторых западных немцев полушутливую оборонительную реакцию «Мы — тоже».

Да, собственно, то, что произошло в октябре 1990 года в Германии, а со временем — и в общем в Европе, объединением можно назвать лишь условно. Это было присоединение. Присоединение Восточной Германии к Западной. Центрально-Восточной Европы (то бишь «новой») к Европе «старой». И в первом, и во втором случаях процесс происходил одинаково — в виде «пересадки» западногерманских «органов» в готовое к хирургическому вмешательству восточногерманское «тело». Либо в виде трансплантации западноевропейских стандартов на восточноевропейскую почву.

Пикантность ситуации заключается в том, что сейчас некоторые германские умы вынуждены все чаще спрашивать себя: а не окажется ли в ближайшем будущем, что на самом деле Восточная Германия (и Восточная Европа в общем) присоединила к себе Западную, а не наоборот. Не наблюдаем ли мы уже сегодня некоторые признаки того, что Запад Европы все больше походит на ее Восток? Не становимся ли мы свидетелями того, как под влиянием щедрых финансовых вливаний с Востока Западная Европа все больше подвергается коррупционным схемам — классической беды ГДР и постсоветского пространства? Мечтали ли те, кто с восторгом слушал Вацлава Гавела или Леха Валенсу о жизни в такой объединенной Европе, в которой даже бывших премьеров или канцлеров можно будет покупать за определенную сумму российских нефтедолларов (не говоря уже о рядовых брюссельских бюрократах)? И не наблюдается ли ситуация, когда восточные немцы, как и восточные европейцы в общем, «заразили» западных своим подходом к базовым ценностям, которые можно сформулировать следующим образом: свобода не так уж и ценна, если нет возможностей ее реализовывать в полном объеме. Как написал кто-то из германских публицистов: какой смысл обладать свободой передвижения и не иметь денег на поездки за границу?

В конце концов Западная Германия, как и Западная Европа, не могла избежать восточногерманского влияния хотя бы потому, что за 20 последних лет полтора миллиона восточных немцев оставили свои дома и перебазировались на все еще более зажиточные и перспективные западногерманские земли. Это, конечно, меньше, чем два с половиной миллиона, переехавшие с Востока на Запад Дойчланда с 1949-го по 1961 год, и все же цифра довольно серьезная. Тем более что процесс внутренней миграции в пользу Западной Германии активно продолжается. И среди создателей объединенной Германии — не только молодые «осси», о 89-м годе знающие разве что по рассказам родителей (поскольку родились уже после падения стены) и принадлежащие, как свидетельствуют различные опросы общественного мнения, к единой категории восточных немцев, считающих себя гражданами объединенной Германии. Среди тех, кто строит Германию, есть немало людей, которые по-прежнему страдают так называемой остальжи, то есть ностальгией по ГДР. В частности, это и бывшие сотрудники тамошнего монстра безопасности «штази». Многие из них сейчас работают в системе министерства внутренних дел, полиции, такси. Западные немцы даже любят шутить: «Назовите таксисту ваше имя, и, возможно, он сам будет знать, по какому адресу вас отвезти». Что показательно, многие восточные немцы не смеются над такими шутками и даже считают их оскорбительными. Соответственно возникает резонный вопрос: насколько ментальность этих людей, их подход к жизни и их методы работы изменились за 20 лет? На самом деле прошло не так-то и много времени.

То, что вместо полноценного объединения состоялось присоединение на условиях Западной Германии, спровоцировало у восточных немцев чувство, которое до сих пор не позволяет берлинской стене упасть окончательно. Это ощущение унижения. Как рассказала накануне знаменательной даты директор Алленсбахского института Ренате Кёхер, 42% восточных немцев воспринимают себя гражданами второго сорта. Создается впечатление, что комплекс униженного иногда проявляется даже у канцлера Германии, которая, по идее, должна была бы олицетворять собой преуспевающего представителя объединенной Германии. Ангела Меркель все еще не может забыть, как ее поразило высокомерие германского политика Отто Шилли, в свое время заявившего, что «осси» приходили на Запад только за бананами. «Конечно, мы были в восторге от средиземноморских фруктов, ведь до тех пор редко их видели», — с грустью созналась она в нетипично откровенном для немецкого канцлера интервью британской The Guardian.

Кстати, упомянутый г-жой Меркель «экзотический» фрукт в дни 20-летия падения стены неоднократно фигурировал в том или ином виде на берлинских улицах. В частности, и на символическом домино в виде двухметровых фишек с детскими рисунками, расставленных в нескольких частях города. Такие банановые ассоциации не случайны. Как заметила автор книг «Как мы избавились от коммунизма и даже смеялись» и «Кафе Европа: жизнь после коммунизма», хорватка по происхождению Славенка Дракулич, люди на Востоке Европы очень часто воспринимали демократию и свободу как свободу делать покупки на Западе. И, видимо, многие из них, попав в западные шопинг-моллы или обычные супермаркеты, именно там — среди массы различных товаров, к которым можно было прикоснуться рукой, а не попросить что-то через продавца, — впервые в жизни столкнулись и со свободой выбора.

Комплекс униженного — то препятствие, которое не позволяет Берлинской стене упасть и дальше восточной границы Евросоюза. Это унижение связано, собственно, с тем же, что восточные немцы отвоевывали для себя 20 лет назад, — свободой передвижения. Сколько бы ни просили некоторые европейские послы не классифицировать визовые ограничения на въезд в Евросоюз как вторую Берлинскую стену, она есть. Самое примечательное в этой ситуации, что такую стену между ЕС и Украиной возводят представители страны, которая на себе ощутила, что значит отсутствие свободы передвижения. Ведь именно Германия занимает самую жесткую позицию в том, что касается подготовки так называемой дорожной карты в контексте диалога о безвизовом режиме между Украиной и ЕС.

Между тем кому как не немцам знать, что самую большую угрозу их безопасности представляют не иммигранты из Восточной Европы. Стоит ли, например, забывать, что основные исполнители атак 11 сентября, которые, в свою очередь, спровоцировали главную войну Запада сегодня в Афганистане, прибыли в Соединенные Штаты как раз из европейских стран, в частности и Германии? И радикализировались они, как исследовал в свое время известный обозреватель New York Times Томас Фридман, уже после некоторого времени проживания в Гамбурге и других городах демократичной и зажиточной Старой Европы. Возможно, самые серьезные и опасные стены сейчас на самом деле проходят внутри тех образцовых стран, на основе которых, собственно, и строилась объединенная Европа, а не между ними и Востоком Европы? И самые униженные люди — это вовсе не те, кто болеют остальжи или страдают совком? И случайно ли вместе с положительной цикличностью, когда на смену коммунистическому Советскому Союзу через 20 лет пришел демократический Союз Европейский, наблюдается и цикличность тех же угроз, которые пугали 20 лет назад. Как и накануне падения стены, снова маячит на горизонте ядерная угроза (только теперь уже не со стороны СССР, а со стороны Ирана и Северной Кореи), а Запад, как 20 с хвостиком лет назад «империя зла», застрял в априори проигрышной войне в Афганистане. Еще одно доказательство того, что история учит не так уж и многому...