АВТОРИТАРИЗМ ИЛИ ДЕМОКРАТИЯ?

Ведущей тенденцией второй половины XX века является переход от тоталитарных и авторитарных систем власти к демократии. Как правило, этот процесс происходит в результате глубоких внутренних кризисов экономических, политических структур общества, краха идеологии и системы ценностей и поэтому напрямую связан с проблемами модернизации и является ее инструментом. В разных странах смена авторитарных режимов происходит различными путями, и именно особенности путей перехода формируют основные черты новорождающейся демократии.

В СССР политика перестройки переросла в стихийную демократизацию, которая смела на своем пути прежние институты власти. Партийно-номенклатурные власти, выступившие вначале инициаторами перемен, в ходе реальной перестройки оказались неспособными к самодемократизации, что вызвало саморазрушение всей социалистической системы.

Демократизация в постсоветских странах детерминирована с разными экономическими, политическими и культурными условиями, национальными традициями. Это и обусловило многовариантность путей продвижения к демократии в них. По этой причине трудно найти единый для данных процессов знаменатель. Тем не менее попытаемся выделить некоторые общие черты развития демократии в государствах СНГ.

Первое. Парадоксально, но факт: в республиках бывшего СССР (за исключением, пожалуй, лишь некоторых из них) и без того крайне ослабевшие или только вновь созданные независимые государства взяли курс на тотальное невмешательство в экономические реформы. Все эти годы подряд реформаторы этих стран, под диктовку международных финансовых организаций, пытались создавать рынок наперекор государству, всячески разрушая его институты и уничтожая рычаги его воздействия на экономику. Минимизация государства в решении коренного вопроса реформ — разгосударствления и приватизации собственности привела к неуправляемости, стихии рынка и созданию условий для первоначального накопления капитала в самых диких и скандальных формах. При слабом развитии малого и среднего бизнеса, особенно в сфере производства товаров, гипертрофированную роль приобрел олигархический капитал, тесно связанный с государственными структурами и орудующий главным образом в финансово-банковской сфере. Основной же массив экономики — промышленность, сельское хозяйство, строительство — претерпел беспрецедентный спад и прозябает в подавленном, полурыночном состоянии, оставаясь, за исключением отдельных лакомых кусков, присвоенных олигархическим капиталом, во власти старой хозяйственной элиты и свойственных ей методов хозяйствования.

Современный рынок так и не возник. Оптовая торговля подмята бартером, дезорганизована неплатежами. Финансовый рынок приобрел спекулятивный характер. Получился не полнокровный рынок, а некий мутант, соединяющий в себе остатки прежнего государственного псевдосоциализма, зачатки акционерного корпоративизма, обширный массив примитивного предпринимательства. И все это густо опутано паутиной «теневых» и криминально-мафиозных отношений.

Второе. Демократизация в этих странах осуществлялась форсированно, но крайне непоследовательно. В результате так и не сложились дееспособные аппараты истинно демократического государства, поэтому его некоторые структуры, особенно правоохранительные, продолжают действовать так же, как и при советской власти. Отсюда — преступность, коррупция, все остальное. Выборы проводятся, есть свобода слова и собраний, в общем-то права уважаются, в какой- то мере соблюдаются демократические процедуры, но приемлемые и предсказуемые демократические формы полностью не выкристаллизовываются, исподволь идет бюрократическая реставрация, усиливается всевластие чиновников. Такое политическое явление ныне в мировой демократической литературе выражается неологизмом — демократура. Как свидетельствует прошедший десятилетний опыт, демократура оказалась источником перманентной неконсолидированной власти, хронической борьбы между ее различными ветвями. Фактически каждые новые выборы проводятся по новым правилам. Каждая партия, каждая олигархическая группировка опасается претензий на гегемонию своих противников. Предпочтения избирателей колеблются самым причудливым образом от одной партии к другой. Исполнительная власть стремится к абсолютизации самой себя, кое-где сконцентрирована и осуществляется персоналистически.

Третье. На фоне беспрецедентного ослабления роли государства во всех сферах общественно-политической жизни либерализация и демократизация осуществляются одновременно. «Демократия общественного мнения», то есть свобода слова и другие «вольности», бьют буквально через край. Государственническая идеология, особенно патриотизм, объявляется «последним прибежищем негодяев». В результате главными врагами демократии становится уже не тоталитаризм (авторитаризм), а формальность и нестабильность самой демократии. А между тем, история развития реальных демократий однозначно подтверждает, что они будут существовать, если есть государство. Выдающиеся современные политологи Ал Стефан и Хуан Линц определили шесть основных элементов для стран, которые переходят от авторитарных или посттоталитарных режимов к демократии. Анализируя опыт последних трансформаций, они пришли к выводу, что если нет государства, то ничего больше нет и не о чем больше говорить. Но либеральные демократы и сегодня настаивают — сначала индивидуальные права, а лишь потом государство. Это их кредо лучше не выразишь, чем Вацлав Гавел: «Восславление национального государства, — пишет он, — как пика развития каждого национального сообщества, как то единственное, во имя чего разрешено убивать и за что стоит умирать, уходит в небытие. Поколения демократов и ужасы двух мировых войн привели человечество к пониманию того, что человек важнее государства… Я вовсе не против института государства как такового. Я просто говорю о том, что есть ценность выше государства. Права человека стоят выше прав государства. Гражданские свободы представляют большую ценность, чем государственный суверенитет». И возникает вопрос: кто должен обеспечить и гарантировать эти индивидуальные права, когда у нас нет государства? Ведь за прошедшие годы кто только не убедился в том, что при слабом государстве господствует, по меткому выражению В. Третьякова, анарходемократия, угрожающая самому существованию этого государства.

И не случайно, переживаемый исторический момент отмечен поистине всеобщим протрезвлением. И правящие верхи, и «низы» почти во всех странах СНГ разом заговорили о необходимости сильного эффективного государства, способного навести порядок и дисциплину. Люди устали от криминального беспредела и бюрократического хаоса, бьющего по элементарным жизненным интересам. Устали от страха перед террористами. Короче говоря, перед нами довольно редкий случай совпадения интересов значительной части «верхних десяти тысяч» и десятков миллионов тех, кто прозябает под ними. То, что порядок совсем не обязательно сопряжен с диктатурой и тоталитаризмом, что демократия в строгом и точном смысле слова есть режим по- своему жесткий и строгий, не имеющий ничего общего с анархией и вседозволенностью, — все это, увы, сегодня плохо укладывается в стереотипы посттоталитарного общественного сознания. Между тем, некоторые ультралиберальные политики заходят сегодня далеко, доказывая возвращение эпохи чуть ли не советского авторитаризма, исключающего демократию вообще.

Считаю, что это отнюдь не так. Власть не была бы властью, если упустит такой шанс. Новоизбранный президент России В. Путин начал именно с упрочения вертикали исполнительной власти — стержня авторитарного режима правления, упрочения единства России, то есть тех фундаментальных ценностей, на которых строится сила народа, нации и общества. Аналогичные задачи решает сегодня и Украина. Подавляющее большинство украинского народа на референдуме поддержало инициативы Президента Л. Кучмы, направленные на усиление вертикали исполнительной власти. В Кыргызстане гораздо раньше перешли в систему президентско-парламентского правления с усиленной вертикалью исполнительной власти.

Ведь известно, что демократия не является универсальной формой организации общества в целом. Это лишь институциональная матрица управления данным обществом. Как справедливо отмечает А. Ковлер: «Демократическое управление, будь оно основанным на власти большинства, консенсусе либо лидерстве меньшинства, при соблюдении определенных прав и свобод граждан делает настоящее управление более эффективным в долговременной перспективе, что — подчеркнем особо — не исключает достижения определенных краткосрочных экономических и социальных целей недемократическими методами. Видимо, указанная простая истина во многом объясняет приливы и отливы демократической волны».

Нарастание авторитарных тенденций в характере тех или иных политических режимов, оказывающих воздействие, наряду с другими факторами, на трансформацию власти в посттоталитарном обществе в демократическую — явление в истории универсальное. Достаточно вспомнить кризис афинской демократии, кризис и трансформацию римской республиканской модели властвования в авторитарно-императорскую, установление итальянских синьорий после краха коммунальной системы. Правление президента де Голля было явно авторитарным, но оно удивительно тонко гармонировало с классическими демократическими институтами. А как полна коллизиями и ошеломляющими крутыми поворотами история развития демократии в России. «Теперь ясно, — совершенно правильно пишет известный философ В. Межуев, — чем является политический кризис в России, что его вызывает. Он разражается в период не ужесточения, а, наоборот, смягчения режима, его либерализации. Самодержавие и власть большевиков рухнули не по причине своей антидемократичности и деспотичности (в своих крайних проявлениях они как раз являли собой образец стабильности и прочности режима), а тогда, когда под давлением внешних и внутренних обязательств они шли на определенные политические уступки, пытались в чем-то ограничить себя, расширить рамки политической жизни (как это было в последние годы царствования Николая II и при Горбачеве). Попытки такого рода и кончались гибелью режима, даже распадом государства… На Февраль Россия ответила Октябрем, на нэп — сталинской коллективизацией и террором, на хрущевскую «оттепель» — брежневским застоем, на горбачевскую перестройку — ельцинским президентством».

Словом, и история, и жгучие проблемы современного развития властных отношений возвращают нас к одной из самых старинных идей политической философии, а именно: к концепции смешанного правления, в пользу которого высказывались еще Аристотель, Полибий, Цицерон. Противоборство авторитарных и демократических тенденций — общая проблема всех стран, где произошло падение тоталитарных режимов и где переход к демократии сопровождается столкновением разных политических сил, результаты которого отнюдь не предопределены. Но не следует авторитаризм как политический институт превращать в некое пугало.

Не абстрактно-теоретически, а реальными политическими процессами убедительно подтверждается, что непосредственный переход от тоталитаризма к демократии невозможен из-за отсутствия в посттоталитарных обществах необходимых для этого политических, правовых и социальных институтов. И потому мы считаем, что между тоталитаризмом и демократией неизбежен довольно длительный этап смешанного правления, когда названные институты будут целенаправленно формироваться.

Так что постановка вопроса: «Авторитаризм или демократия?» не совсем правомерна. На наш взгляд, методологически оптимальным может быть только подход, построенный на принципе «и-и».

Принцип дополнительности практически подтверждается и диалектикой многочисленных антиномий в общественно-политических системах. Так, к примеру, нам всем известно, какими пагубными последствиями чреваты одностороннее, гипертрофированное госрегулирование в экономике и, наоборот, безоглядная, сверхмонетаристская политика в ущерб реальному сектору экономики.

Реалии современной жизни показывают, что даже «классическая» западная демократия далеко не так проста и одномерна, как мы привыкли ее воспринимать. Демократический режим вполне может сосуществовать с явными фрагментами авторитаризма. В этом плане, к примеру, Англия и Япония могут различаться лишь по степени присутствия в них фрагментов авторитаризма. Сегодня классическое институциональное разделение властей на три ветви сплошь и рядом уступает место функционально-прагматическим подходам в решении проблем правления, поискам механизмов сдержек и противовесов.

В условиях, когда победившая партия получает «все» — и исполнительную власть, и контроль над законодательной, и (иногда) косвенный контроль даже над некоторыми важнейшими звеньями судебной власти — на первый план выходит вопрос о реальном, а не институциональном взаимном уравновешивании различных центров власти.

Всем странам СНГ предстоит решить две главные стратегические задачи — построить правовое демократическое государство и перевести экономику на рельсы полнокровного рынка. Сам по себе рынок может сочетаться с любой формой власти. Но демократическое правовое государство не построишь при бесправном и слабом государстве. Противостоять существующему ныне правовому нигилизму и рыночной стихии при отсутствии полноценного гражданского общества может только сильная, смешанная президентско-парламентская власть с мощным бюрократическим аппаратом. Надо полагать, что потребуется минимум два десятка лет для плавного перехода от такой формы власти к парламентской демократии, истинному конституционализму.