Конец еврофедерализма?!

По моему мнению, на страницах массмедийных изданий излагаются несколько упрощенные оценки Лиссабонского неформального саммита ЕС, состоявшегося на днях, на котором был одобрен проект нового Соглашения реформ Евросоюза. Украина стремится и обязательно станет полноправным членом ЕС, поэтому для нас определение соответствующей перспективы является крайне необходимым: с повестки дня евроинтеграционного процесса, по сути, снята обанкротившаяся, как мне кажется, идея авторов Евроконституции относительно федерализации Европы — создания (в форсированном режиме) объединенной Европы как сверхдержавы. На самом деле уникальность европейской интеграционной модели с самого начала своего зарождения всегда заключалась в противоположном. Она утверждалась и усовершенствовалась как модель межгосударственных отношений. Не иллюзорные принципы «целостности европейского народа», «ассимиляции европейских наций», достижения «коллективной идентичности за пределами наций», а «Европа наций», объединенная Европа, центром интеграционной перспективы которой, ее главным субъектом и носителем остаются «государства-нации», Европа, не демонтирующая, а наоборот, углубляющая национальную и социальную идентичность каждого народа — таковы принципиальные ценности евроинтеграционного процесса, делавшие и делающие его привлекательным для больших и малых европейских народов, для «старой» и «новой» Европы.

Эти принципы особенно значимы для молодых независимых государств, в частности и для Украины. Мы еще только делаем первые шаги на пути окончательного самоутверждения, укрепления украинской нации, воссоздания своей идентичности, и по этим объективным причинам перспектива надгосударственности Евросоюза не могла быть для нас однозначно привлекательной. Можно высказать сожаление по поводу того, что нынешние власть имущие не отдают себе отчет в этом. Украине прежде всего необходимо выполнить долг перед самой собой, реализовать себя как государство-нацию, утвердить свои реальные независимость и суверенитет. В нашей внешней политике, в частности в политике евроинтеграции, это должно быть неопровержимой доминантой. Ныне эта противоречивость, судя по результатам Лиссабонского саммита, устраняется. Это, по моему убеждению, принципиально значимое для нас обстоятельство. Рассмотрим его более предметно. Оно далеко не однозначно, сложно, а потому требует специального анализа.

Предпосылки политической институционализации ЕС

Нужно различать объективность евроинтеграционного процесса и субъективность логики еврофедерализма, противоречащую изначальной деголлевской идее создания ЕС как «Ев­ропы наций». Речь идет об одной из возможных форм политической институционализации ЕС. Стремление утвердить последнюю имеет несколько объяснений. Известный английский ученый, профессор знаменитого оксфордского университета Ларри Зидентоп в своей работе «Де­мократия в Европе» определяет такую позицию двумя обстоятельствами. Это, прежде всего, уступки «вульгарным формам экономического детерминизма», в частности рыночному фундаментализму, когда «самобытность наций и ассоциирующиеся с ними гражданские традиции мало чего стоят по сравнению с преимуществами экономической интеграции и рационализма». «Как это ни досадно, — отмечает ученый, — но именно таким образом рынок начал узурпировать (неприсущие ему) функции».

Вместе с тем речь идет о формировании в процессе утверждения многополярности мира механизмов противодействия Европы американскому гегемонизму, реализации принципа, в соответствии с которым только глубоко интегрированная и политически объединенная Европа способна «не только выстоять, но и победить в конкурентной борьбе с американскими ценностями и американской практикой». «Создание новой сверхдержавы в Европе, — подчеркивает Л.Зидентоп, — могло бы подорвать политическое и экономическое влияние США в мире». По сути, такой позиции придерживается и Г.Киссинджер. «Независимо от того, насколько бескорыстными считает сама Америка свои конечные цели, — отмечает известный американский дипломат, — очевидные намерения доминировать постепенно объединят мир против США и заставят их ограничить свои претензии».

Проблема федерализации Евросоюза имеет и иную подоплеку. Она связывается ее идеологами с глобальной перспективой самоотрицания государства, самоликвидацией state-nations и формированием новой поствестфальской структуры мировых отношений. Впервые за пятьсот лет, теряя свой суверенитет (как внутренний, так и внешний), пишет по этому поводу один из едва ли не самых авторитетных в мире социологов, американский ученый И.Валлерстайн, государство начало развиваться по нисходящей траектории; оно перестает быть «основным центром принятия решений». На этом акцентирует и З.Бжезинский. Глобализация, отмечает он, «стимулирует противоречивые процессы, приводящие к эрозии традиционных государственных суверенитетов», грозит «потерей национального контроля над основными экономическими и социальными ценностями». Сошлюсь и на авторитет американского ученого А.Этциони. «Существующая политическая система, — отмечает он, — не соответствует современным требованиям». Она «неспособна справиться со все большим валом транснациональных проблем».

Если государство девальвируется (исчезает), то какой может быть его альтернатива? Ответ очевиден: прежде всего — разворачивание региональной институционализации в виде утверждения нового феномена страны-системы (государства-региона). Речь идет о том, что модифицированные США «государства Шенгена», Великий Китай, как и Великая Россия, будут перенимать на себя функции «нового Карфагена», утверждать себя сверхдержавами и в этом смысле субъектами новой глобальной институциональной архитектуры. Логика еврофедерализма корреспондируется и с этими определениями. И все же — должны ли мы, склонив голову, рукоплескать этому процессу, рассматривая его в качестве объективной необходимости, в ход которой нужно, закрыв глаза, как можно быстрее интегрироваться? У меня лично возникают по поводу этого принципиальные сомнения, тем более что базируются они не только на чисто внутренних эмоциях и сомнительных аналогиях из нашего прошлого, но и на выявлении принципиальных научных разногласий в вопросе объективной обусловленности соответствующей перспективы. В конце прошлого года вышла в печать моя книжка «Глобальні трансформації: концептуальні альтернативи», в которой сделана попытка научно обосновать альтернативную позицию. В ней системная глобализация мира рассматривается не с позиций унифицированного ориентализма, а по противоположной логике — по логике демассификации общества, все большей автономизации его структурных звеньев, дающих возможность человеку полнее реализовать принципы индивидуализма и личной свободы. В современном цивилизационном процессе это основная доминанта развития.

Речь идет о конструкции глобализации, утверждаемой на основах не «тупой» унификации (утверждение сверхдержав-регионов), а «дифференцированного единства», логики конвергенции. В процессе ее части (структурные звенья интеграционного процесса, а это — state-nations), которые сближаются и взаимодействуют — не теряются, не теряют своей оригинальности, а остаются самими собой. Таковыми я вижу и принципы евроинтеграции. Я убежден, что кризисные процессы в Евросоюзе, как и вызовы современных глобализационных процессов, придают особую актуальность поиску механизмов именно такой логики реализации объективных по своему смыслу интеграционных процессов как на глобальном, так и на региональном уровнях. Она — на порядок сложнее принципа «государство-регион», но и более привлекательна, более конструктивна. Европа во все времена выступала как мировой центр общественных инноваций. Определяя политические перспективы ЕС, нужно все сделать, чтобы сохранить соответствующую прерогативу.

Какова судьба государства?

Рассматривая перспективы государства, мы должны понимать, что в современном мире действительно происходит глубокая системная реконструкция ее функций. Такая реконструкция связана не только с сугубо глобальными процессами, а прежде всего с утверждением основных принципов постиндустриального информационного общества. Это — неопровержимая истина. Но речь идет совсем не о том, что государство исчезает, самоотрицается. На самом деле исчезает традиционное (классическое) государство индустриального общества, обычное для нас государство модернистской культуры. Одновременно на наших глазах в больших муках — еще, естественно, в полной мере не определив своих базовых основ, рождается государство нового типа — государство постновой современности. Нам нужно разобраться прежде всего в этом. Проблема возможной федерализации ЕС прямо и непосредственно корреспондируется с этим процессом.

Когда я дискутирую по этой проблеме, то мои коллеги-ученые небезосновательно указывают на противоположное: в современном мире государство теряет свою традиционно определяющую функцию — функцию экономического роста. Так и есть, это правда. Более эффективным субъектом соответствующей функции становятся транснациональные корпорации, которым государство только мешает. Это же можно сказать и о международных институтах, в т.ч. и о Евросоюзе, у которых существуют объективные возможности системнее, чем государство, взаимодействовать с соответствующими корпорациями в вопросах экономики. Реальные перспективы ЕС, скорее всего, лежат именно в этой плоскости. Это объективно привлекательно и для Украины.

Но я не называю процессы девальвации экономической функции «эрозией» государства в общем. На самом деле происходит функциональная реструктуризация государства — вытеснение (пока что — ослабление) ее экономических преференций и обретение приоритетности гуманитарными прерогативами. Это в полной мере корреспондируется с логикой современного цивилизационного процесса, в соответствии с которой место человека в той или иной общественной иерархии перестает определяться сугубо экономическими и материальными постулатами. Эти постулаты отодвигаются на задний план общественных отношений. А знание и информация, непосредственным носителем которых является человек, получают статус основной формы богатства общества, его базового производственного ресурса.

Нельзя не учитывать и других гуманитарных преференций, пренебрегать тем, что основы нового — справедливого, как нам этого хочется, — мироустройства будут формироваться прежде всего в сфере нравственно-мировоззренческих трансформаций, в процессе которых ведущую роль будут играть мировоззренческие, этические, психологические, моральные и религиозные ценности отдельных народов. Поэтому, учитывая и этот аспект постиндустриального развития, можно сказать, что сосредоточенность государства на проблемах нематериальной сферы — это, скорее, процесс ее осовременивания, а не деградации.

Есть в этом и более фундаментальные проблемы — проблемы развития культуры, нации и сохранения идентичности личности. Эти понятия также тесно переплетаются как друг с другом, так и с state-nations. Неопровержимая истина — то, что в процессе глобализации происходит взаимообогащение культур. Но такое сближение ни в коей мере не означает формирования каких-то унифицированных, кем-то навязанных стандартов. Нет и не может быть культуры всех культур. Это — смерть культуры. Это — глобально-культурологический империализм, который безрассудно насаживался логикой вестернизации и фактически, как это ежедневно доказывает мировая практика, пришел к полнейшему краху. Формула постновой современности базируется на противоположном — сближение культур не путем их универсализации, а наоборот — на основе саморазвития и самообогащения.

Нация и государство

Не корреспондируется с очерченной концепцией глобального общества по принципу «государство-регион» и идея преодоления национальных отличий, «преобразование в перспективе каждого человека в идеале и на практике в гражданина мирового сообщества» (Грамши). «В ближайшие сто лет, — отмечает американский ученый П.Бьюкенен, — национальная принадлежность станет редкостью. Все нации и все государства будут признавать единый глобальный авторитет. Фраза, которая была модной в середине XX в. — «гражданин мира», — приобретет до конца XXI в. свое историческое значение» Когда мы говорим о принципах еврофедерализма, то фактически имеется в виду, как об этом шла речь выше, то же самое.

Но для нашей действительности логика «единого глобального авторитета» — устарела. Это логика без будущего, логика возвращения в прошлое. Ее противоположность — принцип дифференцированного единства глобального общества, его демассификации, конвергенции как синтеза центров. На этом акцентировалось выше. Говорится о том, что сохранение национальной идентичности людей — один из принципиальных признаков основы основ нынешней современности: индивидуализации общественного процесса, в частности и глобального развития, его персонификации и очеловечения. Чтобы уничтожить народ, отмечал А.Солженицын, нужно отделить его от корня. Я рассматриваю искусственно навязанную общественному сознанию идею «ассимиляции нации», несмотря на всю европейскость, как один из инструментов такого «обособления». В связи с этим известная позиция В.Соловьева, а именно, что «разные нации являются живыми членами социального организма, всей человеческой общности», является, в сущности, ответом на затронутую проблему. Нации не только являются живыми членами человеческого сообщества, но и будут оставаться такими в достаточно отдаленной перспективе.

Я хочу вернуться в связи с этим и к классическим определениям взаимозависимости развития государства и нации. Государство — фундамент нации. Становление наций происходило на основе ликвидации феодальной раздробленности, формирования государством единого рынка, содействия развитию и защите духовно-национальных ценностей и национальной ментальности. Понятие «государство-нация» отображает соответствующий симбиоз.

Рассматривая проблему утверждения украинской национальной идентичности, я неоднократно касался этого вопроса в своих публикациях, в частности и на страницах «ЗН», за что каждый раз получал достаточно весомую порцию критики. Однако именно такое толкование национального государства, его определение как state-nations в полной мере вписывается в европейские политические традиции. Ж.-Ж. Руссо, идейный предвестник Великой французской революции, ставил проблему суверенности нации, национального характера в центр процесса создания государства. По его мнению, высшая власть в государстве должна выражать общую волю нации, под которой подразумевались все жители тогдашней Франции, а именно понятие «представитель нации» отождествлялось с понятием «гражданин Франции». В этом контексте содержание понятия «нация» получило политическую окраску, обозначая своеобразный социальный контракт между равными и свободными гражданами. Убежден, что именно в такой форме системная структура state-nations, сохраняя и на уровне современных глобальных процессов свои общечеловеческие ценности, останется базовой конструкцией мировой институционной архитектуры в обозримой перспективе. Только недальновидные политики могут этого не понимать.

Национальное самосознание — это далеко не та черта личности, которую нужно преодолевать в процессе глобального, в том числе евроинтеграционного процесса. Мы должны воспринимать человека таким, каким он есть, не нужно идеализировать его. Личность вообще не требует идеализации. Тот, кто верит в человека, каким он есть, отмечал известный австрийский философ К.Поппер, должен отстаивать право каждого лица самостоятельно обустраивать свою жизнь приемлемым для него способом, однако не таким, который ущемляет права других. Все это проблемы достаточно принципиального значения, которые нельзя не принимать во внимание, оценивая перспективы новой европейской архитектуры и место в ней state-nations. «Право индивида на культуру, — отмечает ученый с мировым именем Ю.Габермас, и в этом он тысячу раз прав, — следует из того факта, что каждой личности присущ интерес к ее личной идентичности — то есть к сохранению образа жизни, а также к сохранению форм, служащих центральными компонентами идентичности для нее и других членов культурной группы». Государство служит основой соответствующих компонентов.

К демократии меньшинства?

В этом же контексте я рассматриваю и проблему гражданского общества и демократии. Сейчас ставится вопрос выхода гражданского общества за пределы правового поля национального государства. Речь идет также об утверждении единых еэсовских принципов гражданского общества и демократии. В этом может быть и определенный смысл. Однако нельзя ни на минуту забывать, что гражданское общество базируется, опять же, на приоритете частного над общественным. Его основная функция — дать шанс каждому, гарантировать человеку право выбора и вместе с тем — неприкосновенность частной жизни. В связи с этим только государство-нация содержит потенциал оптимизации предпосылок реализации соответствующей функции.

Это же можно сказать и едва ли не о самом важном — о проблемах демократии. Трансформации, касающиеся места государства-нации в новой глобальной архитектуре (в том числе и в политической системе ЕС) и адекватной перестройки непосредственно самого государства как главного субъекта соответствующих трансформаций, прямо корреспондируются с преодолением системного кризиса действующих демократических стандартов. Этот вопрос не новый. Он в течение последних десятилетий широко дебатируется на страницах научных изданий. Нам постоянно говорят о глобализации демократии. Сложно с этим спорить. Однако нужно понимать, что на самом деле происходит противоположное — близится конец демократии индустриального общества, демократии фабричных труб, демократии массовой культуры и массового общества, демократии большинства. Трансформации современной эпохи ставят под вопрос, отмечает известный американский ученый О.Тоффлер, все традиционные представления о демократии, требуют от нас их переосмысления в соответствии с реалиями
ХХІ в. Речь идет об утверждении качественно новых принципов демократического плюрализма, о демократии консенсусного общества, демократии «решающего меньшинства». Если в эпоху индустриализма суверенность личности еще не создавала предпосылок для того, чтобы отдельный индивид сам по себе возвышался над обществом, то современная эпоха меняет эту ситуацию на противоположную. Потому и новая модель демократии должна строиться на основе изменения субординации человек—общество, с учетом того, что постмодернистский мир развивается на принципах приоритетного первенства личности, и что в этой ситуации принципы демократии большинства становятся все более неадекватными.

Какими могут стать механизмы демократии «решающего меньшинства», мы пока не знаем. Они не имеют аналогов в общественной практике, остаются не осмысленными и в сугубо теоретическом контексте. Но понятно, что затронутая проблема, как и другие, рассматривавшиеся выше, прямо и непосредственно касается как современных модификаций государства, так и перспектив глобализационных трансформаций, в частности и тех, которые касаются логики углубления интеграционных процессов Евросоюза. Его будущее — это чрезвычайно противоречивый процесс, который не может абстрагироваться от указанных реалий. В связи с этим я не склонен рассматривать результаты последнего Лиссабонского саммита как вынужденный компромисс только относительно отсрочки перспективы утверждения Европы как сверхдержавы. Разногласия в поле этого процесса сложнее, чем может показаться на первый взгляд. В этой статье я попробовал определить в сугубо теоретическом контексте, как я считаю, наиболее значимые из них. Конечно, эта публикация обращена не к еврочиновникам, формирующим соответствующие перспективы. Она адресована украинскому политикуму. Решая принципиальные вопросы стратегии нашего развития, мы должны знать об отмеченных коллизиях и разногласиях, учитывать их влияние и на наши процессы, на их обоснование и перспективы.