НОЛЬ ЗА ЦИВИЛИЗАЦИЮ,

или Кира Муратова в конце концов

Долгожданная киевская премьера нового фильма Киры Муратовой состоялась сразу же после традиционной берлинской. Сам автор, представляя новую работу, предупредил, что она строится на «отрицательном обаянии». Этот оксюморон оправдался, но вот остальные предуведомления режиссера достойны доверия лишь отчасти.

О замысле картины «ЗН» сообщало еще в июне 1995 года. В опубликованном тогда интервью К.Муратова, в частности, сказала: «Сейчас я снимаю «Грустные истории». Это будет фильм об убийствах. Убийство - единственное, чего не было в моей жизни... Мною движет любопытство. Я хочу повертеться вокруг этого и создать хотя бы иллюзию понимания. Мне кажется, что убийство - остановка всего. Оно все аннулирует. Я, например, не верю, что Раскольников убил, а потом долго размышлял по этому поводу. Потом не бывает ничего. После - не о чем говорить и думать. Все, что могло произойти, состоялось до убийства. Об этом фильм». «Три истории» возникали болезненно долго. Работа шла с большими перерывами - по мере сбора средств на продолжение съемок. Первую из «историй» - «Котельная № 6» - мне довелось увидеть еще в декабре того же 95-го. Как бы в насмешку над названием новеллы, просмотр состоялся в промозглой проекционной на неотапливаемой и безлюдной Одесской киностудии. Потом кто-то из киевских гостей, кажется, выдавил из себя подобие комплимента, но точно помню неловкое и тягостное молчание остальных. Материал не понравился, очевидно, не только мне. Нынче подтвердилась давняя артистическая мудрость: незаконченную вещь не показывай никому. В завершенном виде фильм обрел то, чего не имел фрагмент, - сюжет. И стало ясно: во-первых, Муратова попросту не умеет снимать плохие ленты и, во-вторых, ей не следует доверять, когда она простодушно объясняет свой замысел чем-то вроде естественного любопытства. На самом же деле ученица С.Герасимова, наверное, обречена делать кино социальное и концептуальное (точнее, концептуалистское). Это тавро наставника, как, например, и ее замечательное умение работать с актерами. В свое время на «социологизм» режиссера совершенно справедливо обратило внимание советское киноначальство и приняло соответствующие (своей природе) меры. Так возникли гонения на Муратову и чернобыльская катастрофа: когда любые датчики сигнализировали о неблагополучии, их в те времена сразу же отключали. Итак, «Три истории» получились художественно ярким и глубокозначимым зрелищем, которое, впрочем, смахивает в указанных отношениях на пожар Рима в постановке Нерона.

Как и положено правоверной постмодернистке, К.Муратова каждую из историй уже в названии маркирует аллюзией из классики. «Котельная № 6», понятно, «вышла» из соответствующей чеховской палаты. Если этот абсурдистский скетч имеет интригу, то вот она. Некий помятого вида господин (Сергей Маковецкий) на тележке, которым в Украине почему-то принято давать имена президентов, прикатывает к приятелю-кочегару ящик с трупом только что убитой им женщины. «Это» было соседкой, которая в конце концов «достала» убийцу тем, что ходила все время голой. Обиталище истопника и он сам весьма колоритны. В кирпичном каземате то и дело озаряемый отблесками пламени, мечется тщедушный, лысоватый и расхристанный субъект, несмолкаемо декламирующий самодельные стихи и воззвания все об одном - радикальном преобразовании земного шара. В специальном отсеке кочегарки ее хозяин содержит в заключении толстого и голого гомосексуалиста - за денежный долг, а чтобы тот все же рассчитался, водит к нему клиентов. При этом еще «голосексуалист» периодически и весьма неплохо исполняет классические оперные партии. В такой-то обстановочке гость и пожалуется кочегару на свою соседку по коммуналке. Пламенный революционер немедленно включает эту тему в свой нон-стоп монолог, разглагольствуя о том, как бы он, не моргнув, изрубил в куски эту стерву и сжег в казенной топке. Тут-то и обнаруживается, что дело уже сделано, а улика доставлена для кремации. Над обнаженным телом прекрасной девы с жуткой раной на горле истопник внезапно трезвеет от своего общественно-поэтического пафоса. Оказывается, что и смену скоро сдавать, и тело быстро не прогорит, да и «портить» такую красивую не стоило. Короче, бунтарь-стихотворец, кочегар всеобщей перестройки мгновенно преображается весьма знакомым, увы, по реальности образом. Вот только неведомо, куда девать обольстительный труп...

Вторая новелла называется «Офелия». Так же, но сокращенно - Офа - кличут здесь и главную героиню, регистраторшу роддома (Рената Литвинова). Странный интерес испытывает она к одной из рожениц: все хочет дознаться, откажется ли та от ребенка. Узнав, что новорожденный отвергнут молодой матерью, Офа выслеживает ее и очень умело удушает своим чулком. Между тем Офу повышают по службе до заведующей архивом. Та же тема интересует ее и здесь: она разыскивает адрес собственной матери, которая, как выясняется, бросила ее во младенчестве. Гротескную толстуху, свою кровную матушку, Офа застает за чтением первоисточника, т.е. Уильяма Шекспира. Поскольку дело происходит в укромном месте у воды, Офе ничего не остается, как пойти на «мокрое» дело в самой буквальной форме. Современная Офелия не желает топиться, она предпочитает топить. Впрочем, и влюбляться в кого бы то ни было она тоже не склонна. «Я не люблю мужчин, женщин и детей, - скажет она своему партнеру-хирургу. - Я люблю животных. И вообще этой планете я бы поставила «ноль». А в постели любовники окажутся по причине вполне прагматической: так Офа будет создавать себе алиби. Мимолетные карикатуры на физиологию и расчет, вытеснившие чувства, на самую идею родительства пронизывают все повествование и довольно остроумны, но, надо сказать, рассчитаны на смех висельников. Например, стоит на улице дряхлая старуха и тоном капризной девочки кричит куда-то вверх: «Мама! Мама! Я забыла зонтик!..» Некоторое время спустя на балкон выходит еще более дряхлая старуха и кричит в ответ: «Дочка, ты забыла зонтик!..» «Диалог» продолжается дальше в духе обычных для стиля Муратовой повторов однообразного. Отвращение к старости как таковой - тема последней новеллы.

«Девочка и смерть» отсылает своим титулом к горьковско-сталинским ассоциациям. А в кадре мы увидим современника той незабвенной эпохи: на открытой террасе, усыпанной спелыми яблоками, ловит последнее тепло осеннего солнышка старикан в инвалидном кресле (новая блистательная роль Олега Табакова). Вокруг резвится оставленная под его присмотром соседская девочка. И в жизни, и на экране это прелестнейшая Лиля Мурлыкина, которой более пяти не дашь. Старик, как полагается, брюзжит, дескать опять обузу повесили. Ребенок, как полагается, скучает и шалит. В отместку за нескончаемые нотации дитя, например, предстает перед дедусей в чем мать родила, а тот разволновался, расхихикался, расчихался, посинел от натуги, пока наконец не пукнул. Но вот дед разошелся и стал попрекать девочку крадеными пирожками, которые ее мама таскает из кафе, где работает, тут ангелок во плоти прибегает к более сильнодействующим контрдоводам. Насобирав по мышеловкам яду, девочка хладнокровно отправляет дедушку в лучший мир как раз во время его телефонного разговора о противоестественности, ненужности и омерзительности старости и стариков. Насмешливо погрозив затихшему запретителю пальчиком, юный киллер риторически спрашивает у трупа: «Низя?..» И бесконечно повторяя это слово, весело уходит в осенний сад...

«Можа! Все можа!» - откликается на финал «Трех историй» заэкранная жизнь, время распавшихся связей между мужчинами и женщинами, родителями и их чадами, стариками и новой генерацией. Прямо скажем, смутные и как бы последние времена на часах истории. «Основные инстинкты» начинают подводить человечество. Даже там, где преимущественной формой контакта индивидуумов была любовь, обосновался гомоцид. О том, думаю, и кино Муратовой, а вовсе не о частных эксцессах со смертельными исходами. Уж слишком очевидно: убийства в фильме следуют по сокровенным связям, что и образует единый сюжет «Трех историй». Но есть у фильма и другой сюжет, сюжет авторской судьбы.

Гнетущая тема смерти возникла у Муратовой в фильме «Среди серых камней» (1983). «Я заразился смертью...», - говорил там один из героев, которого сегодня невозможно отличить от известного российского политика Станислава Говорухина. Кстати, был в той картине и гротескный безумец-запретитель, нескончаемо вопивший: «Я запрещаю! Я все запрещаю!..» (Видимо, это его прикончила Лиля Мурлыкина в «Трех историях»). Социалистические корни авторского пессимизма были тогда понятны и оправданны. В «Перемене участи» (1987) и «Астеническом синдроме» (1989) такое мироощущение достигло своих пределов. Ими у Муратовой оказались дети и животные - только эти существа всегда были в ее фильмах зоной надежд. Часто жертвами, но никогда не «плодами» цивилизации. Это им посвятила Кира Георгиевна две свои самые светлые и оптимистичные ленты - «Чувствительный милиционер» (1992) и «Увлеченья» (1994). И вот - «Три истории»...

Что уж там говорить о девчушке-киллере, даже животные, само естество жизни, впервые у Муратовой представлены отталкивающими. Так, новелла «Девочка и смерть» начинается с долгого уморительно смешного кадра, в котором кошка, укравшая куриную тушку, тащит ее в укромное место, на ходу жадно пожирая и в гиперзвучании омерзительно-утробно урча. В пародийном плане тему «естественности» обсуждают и воплощают собой многие персонажи этого фильма. Резерв оптимизма у художника, видимо, окончательно исчерпан, и он ставит планете - «ноль» и по истории, и по поведению, и по естествознанию. «Три истории» неразличимо соединяют реальную эсхатологию цивилизации с индивидуальной мизантропией автора. Однако нужно знать и логику Киры Муратовой, которая некогда риторически вопросила: «А может, предельная степень пессимизма - это и есть оптимизм?» Посмотрим, сможет ли «конец концов» обернуться «началом начал».