Вопреки всему

"Сміються над усіма, над собою найперше. Бо вільні душею. Раби не сміються - ті плачуть". Так в романе Павла Загребельного "Я, Богдан" размышляет Хмельницкий о своих казаках, привыкших смеяться даже перед лицом смерти.

Впервые прочитал это произведение в армии. Когда возвращал книгу в полковую библиотеку, "клубарь" Вася (боец, совмещавший в нашей в/ч должности библиотекаря, почтальона, киномеханика и сторожа солдатского клуба) суетливо накрыл "Роман-газету" ворохом "боевых листков" и сообщил заговорщически шепотом "Замполит вчера приказал ее изъять!"

Пожал плечами: не увидел в романе ничего крамольного. Позже, перечитывая, остановился на фразе "Раби не сміються - ті плачуть", вспомнил давний эпизод и, улыбаясь, подумал: "Может именно это напугало в далеком 88-м моего бывшего вечно хмурого политрука?".

Народ непобедим, пока люди не утратили способности иронично относиться к себе и насмешливо - к трудностям. Кривляние недопустимо в храме, клоунада неуместна в парламенте, суде (или, скажем, генштабе), зубоскальство оскорбительно на похоронах. Но ни одна война не умертвила любовь, ни одна власть не может ввести запрет на радость. Ни один кризис не в силах отменить первые цветы и первые книги, стихи и песни, праздники и свадьбы. Запах елки, вкус поцелуя, тепло детской ладони в твоей руке. Никто и ничто не способно лишить нас умения радоваться рождению ребенка, весеннему дню, собственным удачам, победам друзей, близких, соратников и успехам страны. Пусть эти успехи трудны и редки. Обстоятельства могут лишь принудить нас радоваться реже и сдержаннее. Но ведь жизнеспособность государства зависит, в том числе, и от количества способных с улыбкой достоинства принимать выпавшую на нашу общую долю беду.

Беда, увы, множит и уныние, и злорадство. Но кто сказал, что нынче стыдно улыбаться и шутить? Разнузданное транжирное веселье в стране, которая болеет, воюет, хоронит - постыдно. Грешно потешаться над чужим горем. Но смех не способен оскорбить величие или принизить трагизм эпохи. Скорее, чрезмерное самоистязающее уныние, непреходящий скорбный плач по любому поводу способны превратить животворное в полумертвое. Величественный, жизнеутверждающий эпос в скверный, невеселый комикс.

Ирония не отменяет критичного взгляда на вещи. Она делает его точнее, избавляя от критиканства. Неутраченная способность радоваться очищает от примесей отношение к врагам, превращая неистовую ненависть в истовый гнев.

Как не выкинешь из песни слов, так и не вымарать из летописи войны армейских шуток. Эти шутки порой соленые, как солдатский пот, и черные, как пропитанные пороховой гарью лица. Но они не позволяют людям войны сойти с ума перед лицом безумной смерти.

Трое военных, четверо "цивильных". Мы ехали в район Дебальцевского креста. "Зачем воину каска? Чтобы было куда сложить мозги…" - съязвил боец, пристраивая под ноги кевларовый шлем. Эту шутку дружным хохотом встретили пассажиры в камуфляже и гробовым молчанием пассажиры в штатском. Он имел право так шутить. Он оставался там. Мы возвращались в Краматорск.

Офицер под Марьинкой, рассказывая о радиообщении с соседями-артиллеристами, "слегка обеспокоившими наш блокпост дружеским огнем", имел право шутить о том, что "не всегда градус водки равен градусу угла наводки".

Близость войны не мешала военным улыбаться при взгляде на пулевые отверстия в дверях прямо возле вывески "Гостиница "Мир" в Северодонецке. И язвительно комментировать тексты объявлений на стене той же гостиницы - "По поводу обоснованности взимания туристического сбора в зоне АТО просьба обращаться к администратору", "С оружием в ресторан не входить!".

У всякого времени свой юмор. Но всякое время оставляет для него место. Мы живем, пока шутим. Как говорил бессмертный Горин: "Умное лицо - это еще не признак ума, господа. Все глупости на земле делаются именно с этим выражением лица. Улыбайтесь, господа, улыбайтесь…"

Даже бедность государственной казны часто обогащает сокровищницу юмора населения. Не знаю, что именно вызвало к жизни воспоминания о юности. То ли массовый успешный набег унылой части граждан на продуктовые магазины. То ли массовый успешный стеб на эту тему в исполнении неунывающей части граждан. Набирающая стремительную популярность страница fb "Первый всеукраинский фестиваль паники и истерики "На дне" - яркое подтверждение того, что рабов здесь меньше, чем хотелось бы нашим врагам.

вопреки 3

"Я не платитиму квартплату. Рік. Принципово. Потім поміняю сто доларів і заплачу за весь Сихів. До речі, я живу не на Сихові )"

"Хочу искренне и навзрыд попросить прощения у всех мужчин, которых я безбожно отшила из-за маленького размера их зарплаты в 500 долларов. Простите. Мой номер прежний"

вопреки 2

Представители моего поколения были молоды и веселы, когда наше молодое государство приступило к первым невеселым экономическим и политическим экспериментам. Мы еще застали "успешные" эксперименты государства старого. Мы помним время, когда самой захватывающей книгой считалась сберкнижка после обесценивания вкладов. Мы помним, как уносили зарплату в полиэтиленовых пакетах, и пока мы довозили "ценный груз" до дома, его реальная ценность успевала упасть в разы. В какой-то момент мы стали "миллионерами". И нас это не радовало. Но нас это смешило. Мы чувствовали себя героями комедийного триллера "Купононосильщик".

"- У вас нет колбасы? - У нас нет рыбы, а колбасы нет в соседнем отделе…" Этот анекдот, кем-то считающийся свежим и воспринимаемый как предвестник скорого будущего, на самом деле "бородат", он - привет из относительно недавнего прошлого. Наш рацион состоял из жареной картошки и бутербродов с той колбасой, которую удавалось купить (обычно "Шахтерской"). После того как килька в томате, кабачковая икра, морская капуста и даже плавленые сырки плавно перешли в разряд дефицитов.

В какой-то период времени было предельно легко отвечать на вопрос "Что планируешь делать на выходные?", потому что выходные мы с молодой супругой проводили в очередях за "костными наборами", подсолнечным маслом и яйцами. И не всегда удачно, поскольку некоторые более предприимчивые граждане "брали" яйца тазами, а масло ведрами, и запасы вожделенного продукта иссякали.

вопреки 1

Еще во времена Союза я легко совмещал "неприятное с бесполезным", работая одновременно на хлебозаводе и в редакции. В сумме набиралось количество дензнаков, необходимое для удобоваримого существования. Удобство состояло в том, что здания находились друг напротив друга, и можно было не тратиться на проезд. Ночью я грузил буханки или фасовал сухари, днем постигал азы избранного ремесла, а утро посвящал здоровому сну. На рабочем столе. Разминая после пробуждения затекшую спину, признавался сам себе, что "столовая жизнь порою жестче, чем половая". А еще я тогда учился в университете, писал и читал стихи, влюблялся и мечтал. Любые жизненные трудности являлись преодолимыми и казались временными.

Сочувствую более молодым кофеманам, потому что им не понять, насколько упоительным кажется напиток, предвкушать который приходилось пару часов в очереди в кафетерии ЦГ возле метро "Большевик". Выбор невелик - в окрестностях было всего две "кофейные точки". Недоступная - "модное" кооперативное кафе с "богатыми" пластиковыми стульями. Доступная - грязный "генделык", где разливали бурду из трогательной кастрюльки трогательным половничком. У этого "кофе" был ярко выраженное буряковое послевкусие. И мы хохотали: "Что бы ни варили украинцы, получается борщ!"

Мы помним время, когда единственным "социальным" куревом были окурки, продаваемые в трехлитровых банках в подземных переходах, и мы величали продавцов "банкирами". Но сами игнорировали подобный "банкинг", ходили на работу пешком, "отдавали обед врагу", а на сэкономленное поштучно покупали импортные табачные изделия загадочных производителей. Именно на такую сигарету эпоху назад я выменял у случайной знакомой свою трудовую книжку. У меня на работе был дефицит бланков, у нее на работе - дефицит денежных средств. И зарплату ей выдавали… трудовыми книжками. То было время точного товарного обмена. И абстрактных мечтаний.

В видео следует включить титры

Дети, посаженные деревья, построенные дома, взятые высоты, успехи и ошибки, победы и глупости - все было впереди. Повторюсь, мы были молоды, и потому веселы. Мы были изобретательны и энергичны, потому что были веселы. У нас не оставалось времени на нытье.

Веселость была якорем, позволявшим зацепиться за жизнь. А мы, жизнерадостные, были спасательным кругом для тех, кто постарше. Тогда не мог понять, почему отец и мама, пережившие войну и голод и, казалось бы, привычные к более тяжелым лишениям, сложнее, чем я, переносят умножаемые день ото дня временные трудности. Понимаю сейчас. Дело не только в том, что они не были молоды. И не только во внушительной дистанции, отделявшей сороковые от девяностых. Происходившее воспринималось ими как конец старой эпохи. Нами - как начало новой. У них ломался уклад, мы строили планы.

Нам казалось, что мы пишем жизнь с чистого листа. Для себя и для страны. Это позже оказалось, что нам подсунули ту же тетрадку, только с конца. В 2014-м тетрадь оказалась полностью исписанной. Она загорелась от пламени Майдана и дотла догорает в огне войны. Чистая тетрадь досталась нам только сейчас. И ей-богу, не стоит начинать эту летопись с написания жалоб. В ней найдется место и скорби, но она точно не должна стать жалобной книгой.

Мы, в чьей юности уже были пустые полки и опустошенные глаза, еще не такие старые. А многие из тех, кто помоложе, чья юность начинается с войны, такие же жизнерадостные, как и мы четверть века тому. Вопреки всему.

Мы не должны разучиться радоваться и смеяться. "Бо вільні душею. Раби не сміються - ті плачуть".

Разучившихся смеяться в рай не пускают.