Журавль в небе, или Взлеты и падения «народного Астора»

Дух страны, ее история и культура, ее узнаваемость неразрывно связаны со знаковыми именами. И это не только полководцы, политические деятели, гении экономической мысли, футболисты и боксеры… Для Аргентины, как и для Бразилии, таковыми являются, соответственно, футбольные гении Марадона и Пеле. В культуре аргентинцев танго находится и сейчас на заоблачных высотах. Этой визитке страны более века. Я расскажу об удивительном человеке, который изменил танго, не изменяя ему…

Астор Пьяццолла. Когда впервые услышала его имя и его «Либертанго», эти звуки показались мне магическими. Звуки имени и звуки музыки как некое единство отозвались в душе загадочным средневековым пафосом. Мое воображение нарисовало сурового худощавого человека в черном, с трагическим взглядом и профилем Мефистофеля, охотника за душами…

Как оказалось потом, реальный Пьяццолла, которого земляки многие десятилетия называли «убийцей танго», был начисто лишен демонизма. Круглолицый, с внешностью «своего парня», ничем не выдающей драматизма и глубины его музыкального гения, Пьяццолла походил скорее на школьного учителя или бухгалтера, чем на рокового похитителя душ. Тем не менее, его имя и его «Либертанго» не солгали — музыка Пьяццоллы оказалась одним из самых сильных и глубоких эстетических переживаний моей жизни.

В созвучиях его странного имени и его страстной музыки меня тогда впечатлила некая неотвратимость — это вам не Карлитос Гардель с его слащаво-безысходным, душещипательным эмигрантским мелосом, уходящим корнями в простодушный мещанский фольклор. Это вам не кафешантан и, на самом деле, уже не танго. Это совсем не то, что танцевали в борделях и ночных клубах Буэнос-Айреса, в светских салонах Парижа. Это De Profundis, завораживающая, торжественная, прекрасная музыка, взывающая из глубин и возносящая дух.

Чтобы создать что-нибудь новое, надо иметь мужество разрушить старое. Пьяццолла на протяжении почти всей своей жизни оставался непонятым и не принятым на родине, в Буэнос-Айресе. Там он подвергался и резкой критике, и нападкам, и остракизму со стороны ревнителей жанра — сторонников традиционного танго, — а таких в его время в Аргентине было большинство.

Но не будем слишком большими снобами и воздадим кесарю кесарево. Традиционное танго, несмотря на его стилистическую простоту и низкое происхождение, и сейчас еще полно неотразимого обаяния. Вызывающее и грациозное, чувственное и элегантное, оно — парадигма и символ Буэнос-Айреса. И неудивительно, что нашлось немало портеньос (дословно – «жители порта», т.е. эмигранты, для которых долгие годы порт Буэнос-Айреса был местом жительства), готовых отказать Пьяццолле и в таланте, и даже в месте под солнцем, только потому, что он замахнулся на святая святых. Его критиковали за то, что он деформировал традиционное, такое дорогое, неприкасаемое танго. Убийца танго!

Но убить танго никому не под силу, даже такому одаренному его реформатору. Да, Пьяццолла изменил его, порой до неузнаваемости. Повторимся, изменил танго, не изменяя ему.
Маэстро дал старому мотиву новую жизнь, наделил его высоким звучанием, поднял чувственный шлягер до уровня высокого искусства. Но нет пророка в своем отечестве, и современники-соотечественники не оценили ни дара Пьяццоллы, ни его истинных заслуг перед танго. Они упрямо отказывались ходить на концерты гениального маэстро, оставаясь в плену милых сердцу традиций: «Я курю и жду возлюбленного, которого я люблю…»

Однажды, увидав из-за кулис, что на его концерт в одном из залов Буэнос-Айреса собралось аж три слушателя, Пьяццолла со свойственным ему сарказмом сказал: «Сегодня мы выиграли — нас четверо против троих». Он имел в виду четверых участников своей музыкальной группы.

* * *

Буэнос-Айрес не похож на остальную Аргентину — добрую старушку с ее просторами, необозримой пампой, оглашенной копытами бесчисленных стад и табунов, с мистическими Андами, с пронзительно задушевными песнями метисов-гаучо, с вечными льдами и суровым, элементарным бытом Патагонии, с простотой, открытостью, искренностью и однозначностью.

Буэнос-Айрес простотой не отличается, он имеет претензию на особую высоту, и вы непременно это почувствуете в сдержанной и ироничной вежливости «портеньос». Да, они такие: страстные и высокомерные, задушевные и чванливые одновременно. Их любовь и уважение нужно заслужить.

Когда в конце XIX века далекая Аргентина стала «землей обетованной» для миллионов переселенцев из Европы, четырехсотлетний Буэнос-Айрес из заброшенной провинциальной столицы превратился в некий Вавилон, наводненный массами бедного и разноязыкого люда, оторванного от дома, растерянного и надеющегося.

Большинство эмигрантов были мужчинами. Одинокими. Условия их жизни в перенаселенных припортовых трущобах мало чем отличались от жизни на сибирской каторге, разве тем только, что аргентинские искатели лучшей доли были свободны и полны надежд. Немудрено, что эмоциональная тональность традиционного танго так напоминает наш тюремный песенный фольклор — тут тебе и маменька родная, и на могилку никто не придет, и луна, и вероломство, и безнадежная любовь, и месть, и страсть, и честь. В общем, как писал когда-то один советский журналист, вернувшись из Аргентины, «рядом со сборником либретто для танго отчеты средневековой инквизиции кажутся легким, развлекательным чтивом».

Неповторимую культуру Буэнос-Айреса сформировали космополитизм и та особая роскошь сиротства, заброшенности, маргинальности, которая не только лишает самого дорогого — дома, семьи, традиции, но и дает нечто окрыляющее — надежду, мечту, журавля в небе... Кто сказал, что синица в руке лучше, чем журавль в небе? Кулак – это сжатые от боли, или гнева, или алчности пальцы руки. Кулаком не сыграешь даже на бубне, не говоря уже о гитаре или банденеоне.

Танго — это культура, рожденная на самом дне, в грязи и нищете эмигрантского припортового борделя, окрыленная надеждой на лучшее будущее, за которым в заморский Буэнос-Айрес, город «добрых ветров», съезжались обездоленные и искатели приключений.

Сам Пьяццолла родился в семье итальянских эмигрантов. Он любил танго, он вырос из танго, знал его и посвятил ему всю свою жизнь, всю страсть и магию своего таланта. И сегодня – через много лет после своей смерти – этот убийца танго, как называли его на родине, стал одним из столпов классической музыки. Он сделал для этого жанра то же, что Иоганн Штраус-младший для вальса: поднял салонную песенку на божественный пьедестал высокого искусства.

* * *

Астор Пьяццолла родился в 1921 году в маленьком городке Мар-дель-Плата. Когда отец Висенте Нонино Пьяццолла подарил восьмилетнему Астору его первый бандонеон, судьба будущего музыканта и реформатора танго была решена. Свое первое танго Пьяццолла сочинил, когда ему исполнилось 11 лет.

Он с детства много путешествовал с родителями и много жил за границей. Судьба свела его с легендарным Карлосом Гарделем — иконой и идолом традиционного танго. Гардель его приметил и «в гроб сходя, благословил». Знаменитый маэстро услышал игру юного Пьяццоллы и пригласил принять участие в качестве бандонеониста в его гастрольном турне. Родители посчитали, что Астор еще слишком мал для того, чтобы гастролировать, и отказали знаменитому артисту. Гардель улетел на гастроли, и этот полет стал последним в его жизни: идол танго погиб в авиакатастрофе. Пьяццолла остался жить для того, чтобы стать убийцей гарделевского танго. Судьба играет человеком, а человек играет на бандонеоне.

Двадцатитрехлетний Пьяццолла оставляет Мар-дель-Плату и перебирается в Буэнос-Айрес. Здесь он знакомится с Анибалем Троило — известным композитором танго, дирижером и бандонеонистом. Молодой Пьяццолла с наслаждением вливается в богемную жизнь латиноамериканского Парижа: ночами играет на бандонеоне в барах и кабаре, а дни проводит за учебой. Он пишет оркестровки для бандонеона и учится классической музыке у Альберто Хинастера — академического композитора, ставшего впоследствии одним из самых выдающихся латиноамериканских композиторов XX века. Астора приглашают играть в лучших оркестрах Буэнос-Айреса. В эти годы он знакомится с музыкальным авангардом XX века и начинает экспериментировать с ритмами, тембрами и гармонией традиционного танго.

Атмосфера танго, его обрядовость, его маргинальность и экстремизм, его трагизм вызывают особый интерес молодого Пьяццоллы: «Танго рождается в борделях. Танго — это ночь, это вор, это полицейский, это проститутка. Все исковерканное — это танго». Таким он почувствовал его и таким донес его до нас в новой ипостаси — трагичным, демоническим, контрастным, темным и высоким одновременно. Потому что любовь способна облагородить и вознести даже самое низкое и исковерканное. Такова непостижимая магия любви.

В 1946 году Пьяццолла создает первый музыкальный коллектив, выступающий с его новаторской музыкой. Разгорается бурная полемика: танго или нет? Ритмы, мелодия и оркестровка Пьяццоллы раздражали и возмущали ортодоксов от танго, считающих новаторство проявлением непочтительности и снобизма, а саму музыку – гибридной и неблагозвучной. «Это правда — я недруг танго, но танго, как они его понимают. Они продолжают верить в кумушку, а я нет, они верят в фонарик, а я не верю. Если все меняется, то и музыка Буэнос-Айреса рано или поздно изменится».

В 1953 году Пьяццолла и его музыка становятся протагонистами первого большого скандала: концерт в одном из университетов Буэнос-Айреса заканчивается потасовкой между студентами, симпатизировавшими Пьяццолле, и ортодоксальными преподавателями.

Разочарованный и уставший от враждебности соотечественников, Пьяццолла оставляет танго и уезжает из Аргентины. Он забрасывает свой бандонеон и отправляется зализывать раны в Париж. С 1955-го года он изучает композицию под руководством Нади Буланже — французского композитора, дирижера и преподавателя классической музыки. В этот период влияние классики на его стиль становится особенно сильным. Тем не менее именно Надя Буланже убеждает Астора в том, что его путь в музыке – это танго, именно она возвращает Пьяццоллу к бандонеону.

В Париже маэстро экспериментирует со струнными аранжировками и записывает несколько новых композиций, среди которых «Чао Париж», «Цыганское танго», «Новая гвардия». Видавший виды Париж принимает Пьяццоллу на ура, в отличие от ортодоксального Буэнос-Айреса, продолжающего повторять, что в концертах Пьяццоллы нет души, что под его танго нельзя танцевать. В непредвзятой, космополитической столице прекрасного музыка аргентинского маэстро находит страстных поклонников. На новом этапе истории танго Париж дает ему путевку в жизнь, открывая миру Пьяццоллу.

После успеха в Париже Пьяццолла вновь берется за реформацию танго, полный решимости доказать, насколько высокими музыкальными достоинствами может обладать этот популярный стиль, будучи подвергнутым изысканной обработке. К сожалению, на родине эти изысканные обработки, такие, например, как «Сюита Тройлана», снискали Пьяццолле прозвище «безумец». Аргентина по-прежнему не хотела слушать земляка. В Буэнос-Айресе, куда маэстро возвращается из Парижа на короткое время, он, как и раньше, изгой. Пьяццолла странствует, живет в Нью-Йорке, в Риме и сочиняет. Теперь он уже не стремится покорить своих упрямых соотечественников, а просто творит, экспериментирует, концертирует — он в авангарде современных музыкальных тенденций.

11 июня 1983 года Пьяццолла наконец добивается триумфа в Буэнос-Айресе. Такое желанное, выстраданное и запоздалое признание, наконец, приходит к маэстро на родине. Переполненный зал знаменитого театра «Колумб», затаив дыхание, внимает «народному Астору». «Лето в Буэнос-Айресе», «Варадито», «Прощай, Нонино» звучат и резонируют в сердцах восторженной публики. «Я имею честь говорить, что моя музыка — это Буэнос-Айрес», — сказал Астор Пьяццолла в тот вечер, и он не ошибся.

Последние девять лет жизни были весьма плодотворными для Пьяццоллы. Он сочинил более 300 танго, десятки мелодий к кинофильмам и музыку к театральным спектаклям, балетам… 4 июля 1992 года Астора Пьяццоллы не стало. Умер он на родине, в столице, которая столь долго его отвергала и третировала. Но сегодня Аргентина гордится Пьяццоллой, и на родине композитора уже никто не сомневается, к какому жанру следует отнести его музыкальные творения – к жанру бессмертия.