Жизненная миссия Николая Ковальского

Среди политически некорректных КВНовских шуток начала 80-х годов прошлого века особенно запомнилась одна — о периодизации российской истории. Она делилась на допетровскую, петровскую и днепропетровскую эпохи. Речь шла о правлении Брежнева и его земляков. Днепропетровск считался школой кадров в последние десятилетия существования СССР, сохранил это реноме и в независимой Украине. Если говорят о днепропетровской школе, то, кроме кадров, упоминают и «засекреченных ракетчиков», но немногие, за исключением узкого круга профессиональных историков, знают о школе историков-источниковедов. И если первые две школы работали еще на Союз, то третья — уже на Украину.

Основателем днепропетровской школы источниковедов — исследователей исторических источников и разработчиков методов их верификации и использования — стал уроженец Острога, выпускник Львовского университета Николай Павлович Ковальский (1929—2006). За более чем четверть века научной и преподавательской деятельности в Днепропетровском университете (1967—1994) своими собственными трудами и публикациями своих учеников он заложил мощный фундамент для дальнейшего развития украинского источниковедения и исследований по истории Украины XVI—XVIII веков. Он поставил днепропетровское украиноведение на историографическую карту Украины, а Украину — на историографическую карту тогдашнего Союза. За его трудами и успехами днепропетровской школы с восторгом и удивлением следили в центрах украинистики за рубежом — от «братской» Польши до «враждебных» США и Канады. В условиях, когда изучение древней истории Украины, а особенно казацкой эпохи, было фактически под запретом, Николай Ковальский сделал невозможное — создал школу историков, посвятивших жизнь исследованиям «националистической» эпохи в украинской истории.

Как вспоминает академик Ярослав Исаевич, «Николай Павлович доказал, что и в крайне неблагоприятных условиях можно было работать, творить настоящую науку. То, что сделал Николай Павлович, — это укор тем, кто оправдывал свою бездеятельность или малую активность ссылками на неблагоприятную атмосферу или даже угрозу преследований... По сути, ему удалось сделать то, чего не удалось ни одному из тогдашних историков, и по крайней мере я не знаю другого историка, который бы воспитал так много добросовестных ученых, обогащавших и обогащающих науку новыми трудами...». Ученики Ковальского и ученики его учеников работают в ведущих учебных и научных учреждениях Украины и мира. Среди них авторитетные знатоки раннемодерной истории Украины доктора исторических наук Юрий Мыцик, Анна Швыдько, Олег Журба, Виктор Брехуненко, Петр Кулаковский, а также 25 кандидатов исторических наук.

Николай Ковальский родился 19 марта 1929 года в семье учителей. Его отец, Павел Николаевич, окончил юридический факультет Киевского университета Св. Владимира, но, не имея возможности найти работу по специальности во Второй Речи Посполитой, стал учителем. Мама, Лидия Александровна Кикец, дочь бывшего директора двухклассного училища в Шепетовке, проработала учительницей в школах Волыни с 1914 года до выхода на пенсию в 1961 году. Семья была интеллигентной, но держалась в стороне от политики. Зато дяди Николая Павловича принимали в ней самое активное участие. Брат отца, Николай Ковальский, перед революцией был активистом украинских партий, в 1917 году стал членом Центральной Рады, работал в ее секретариате, а в межвоенный период возглавлял в Варшаве Украинский центральный комитет. Он стал одной из украинских жертв подавленного немцами, при молчаливом попустительстве Сталина, Варшавского восстания в 1944 году; погиб в Дахау. Брат матери, Ростислав Кикец, после окончания богословского факультета Варшавского университета был секретарем православной митрополии.

С такой семейной историей в советской России, если перефразировать героя «Двенадцати стульев», жить не рекомендовалось. Еще труднее было в послевоенной Западной Украине. Но талантливого юношу влекла наука. Он заканчивает с отличием Острожское педагогическое училище, а в 1947 году поступает на исторический факультет Львовского университета, где тогда еще преподавали досоветские кадры украинских историков и были не только партийные организаторы, но и настоящие специалисты с Восточной Украины. Именно в студенческие годы появилась у Ковальского тяга и к древней истории (современная сводилась разве что к пропаганде очередных постановлений партии) и к источниковедению (ведь что может быть более защищено от неминуемой идеологизации, нежели источник, — настоящий первоатом любого историографического построения). Однако относительная беззаботность студенческих лет быстро ушла в прошлое. В 1950 году студент Ковальский вынужден был перевестись на заочное отделение. Сделал это по собственной, но не по доброй воле. Как писал позже, «перешел на заочное отделение по морально-этическим и «методологическим» соображениям». В детали он не вникал, но заметил, что рассказ о том эпизоде его жизни мог бы стать темой «для раскрытия или изобличения идейного и политического террора, который в эпоху разгула сталинщины осуществлялся против западноукраинской молодежи в вузах Львова, насаждения энкаведизма, сексотства, предательства».

С 1950 года начался путь Ковальского как преподавателя. Ученикам отдавал всего себя. И не имело значения, школьники ли это, у которых молодой педагог был классным руководителем, либо студенты, аспиранты или бывшие ученики, уже доктора, имевшие своих учеников. Таким Ковальский был в школах Острога, в вузах Кривого Рога и Днепропетровска, Острожской академии, где он завершил свою карьеру научного сотрудника и учителя. На теплое, заинтересованное и всегда искреннее отношение к ученикам не влияли ни титулы, ни должности Николая Павловича, который на свом веку был и заведующим кафедрой, и деканом, и проректором.

Главное направление научной деятельности Николая Ковальского определилось во Львовском университете, где после окончания исторического факультета он учился в аспирантуре. Диссертация была о связях западноукраинских земель с Россией в XVI—XVII веках — политически «проходная» в то время тема, открывавшая дверь в более широкий мир украинской раннемодерной истории. Но приступить к ее изучению Николай Ковальский смог только в Днепропетровске, куда переехал из Кривого Рога в 1967 году. Источниковедение, которое в 60-х годах обрело новое дыхание и в Москве, и в Киеве, стало для него отдушиной, нишей, где можно было заниматься незаполитизированной наукой. Оно соответствовало его темпераменту как научного работника, ведь он питал слабость к библиографическим и архивным описаниям. Днепропетровск получил в лице Ковальского победную комбинацию серьезного исследователя, имеющего хорошую школу, и талантливого, настойчивого организатора науки.

Постепенно научная тематика студенческих курсовых, дипломных работ и научной продукции факультета, в которой к тому времени либо доминировали историко-партийные сюжеты, либо исследования по истории ХІХ—ХХ вв., начала меняться. Повеяло романтикой домодерной истории, студенты начали читать источники и работы на иностранных языках. Научными авторитетами на новой для Днепропетровска ниве были не историко-партийные бонзы, а замалчиваемые или запрещенные дореволюционные и зарубежные историки. Некоторые преподаватели истории КПСС с удивлением спрашивали: «А где располагается «Архив Юго-Западной России»?» и изумлялись, когда студенты Ковальского объясняли, что это не учреждение, а многотомная коллекция источников, изданная в Киеве еще до Октября, с которого, как пояснялось в учебниках, только и начиналась «настоящая история» Украины. В кругу Ковальского наука была важнее идеологии. Туда тянулись студенты. Их принимали в аспирантуру не по звонкам и блату. Ковальский изыскивал средства и брал своих студентов на республиканские, всесоюзные конференции. Киевские и львовские коллеги-медиевисты с завистью и гордостью смотрели на воспитанников Ковальского — «ще не вмерла Україна», если в Днепропетровске можно было растить такие кадры. Молодые научные сотрудники, собранные в Гарварде вокруг Омеляна Прицака, также заметили всплеск научной активности в далеком Днепропетровске, который во второй половине 70-х — середине 80-х годов превратился в мощнейший в УССР центр издания научной и учебной литературы по истории раннемодерной Украины. «Только он сам, — писал Ярослав Исаевич о Николае Ковальском в июне 1995 года, — сможет наверняка рассказать, каких усилий стоило, чтобы публиковать в издательстве университета многочисленные книги, посвященные истории Украины».

«Что это за новый Яворницкий у нас завелся?» Эти слова, сказанные сегодня в отношении любого историка, могут восприниматься разве что как комплимент. Но когда они звучали в 1973 году в стенах Днепропетровского обкома компартии в отношении Николая Ковальского, то могли предвещать лишь беду. После принудительной отставки Петра Шелеста происходила масштабная идеологическая чистка и охота на зарубежных и доморощенных «националистов». Сам бывший лидер КПУ был обвинен в идеализации прошлого, а историки и, в частности, занимавшиеся весьма опасной, учитывая тогдашнюю идеологию, историей Украины XVI—XVIII веков, оказались среди первых жертв преследований и репрессий. Отстранили от должности директора Института археологии и развязали многолетнюю травлю Федора Шевченко, изгнали из Института истории Елену Апанович и ряд других «феодалов» — историков Украины раннемодерной эпохи.

При поддержке земляков в Москве днепропетровцы шли во власть в Киеве, оттачивая свое идеологическое оружие на «зачистке» собственной области. Первый секретарь обкома компартии Украины Алексей Ватченко выступил организатором кампании против бывшего выпускника Днепропетровского университета — автора «Собора» Олеся Гончара. В области состоялся процесс над Иваном Сокульским и другими подписантами письма творческой молодежи Днепропетровска, которые были обвинены в национализме. Жертвой идеологических головомоек стало и днепропетровское издательство «Промінь», где была издана книга Николая Киценко «Хортиця в героїці і легендах».

Дошла очередь и до Николая Ковальского. В роковом для украинской историографии 1972 году он опубликовал на украинском языке в русскоязычном Днепропетровске небольшую книжку под названием «Джерела про початковий етап друкарства на Україні». В ней речь шла о деятельности Ивана Федорова — темa вроде бы вполне «кошерная», если иметь в виду постулат о российско-украинской дружбе, но именно XVI век и использованные автором источники, как говорится, «не внушали доверия». «Сейчас никто не знает, — писал в 1995 году Николай Ковальский, — сколько нервов и переживаний мне эта книжечка стоила, как ее не позволяли публиковать за превышение количества печатных листов с двух до пяти. Как ополчился на меня цензор из Киева некто Молодчиков за то, что я без ругательств назвал книгу И.Огиенко «Матеріали до історії українського друкарства» (1924 г.). Как тот же Рогов (известный московский историк. — С.П.), которого я поставил редактором книги, заявил, почему это печатается на украинском языке, ведь ее никто в Москве не прочтет, книга не будет иметь популярности».

И вдруг неожиданно повезло — Днепропетровский университет, ввиду важности ракетной проблематики, которую разрабатывали на технических факультетах, и благодаря мощным покровителям в Москве, вывели из-под контроля Киева и подчинили Министерству высшего и среднего специального образования СССР. Издательские планы теперь утверждали не специально натасканные на борьбу с национализмом чиновники в Киеве, а более либеральные московские бюрократы, не усматривавшие ничего негативного в том, что в Днепропетровске активно занимались «отечественной» историей, пусть даже и не очень близкого времени. Получалось, что объективно изучать историю Украины в Украине можно было только при условии экстерриториальности, и такие условия предоставил внутренним эмигрантам от истории Днепропетровский университет.

Когда в конце 70-х — начале
80-х годов Николай Ковальский вышел на защиту докторской диссертации, в Киеве в Институте истории ему отказали — формально многочисленные монографические публикации носили гриф учебного пособия. Реально тогдашняя украинская академическая элита не нуждалась в докторах по украинской истории досоветской эпохи и боялась их. Снова пригодилась Москва, и несмотря на то, что и там были свои недоброжелатели, защита уже признанного лидера целого научного направления успешно прошла в Московском университете в 1984 году. Николай Павлович, которому всегда были чужды национальная исключительность и предвзятость, на всю жизнь сохранил хорошие отношения с московскими коллегами Владимиром Дунаевским, Еленой Чистяковой, Владимиром Автократовым, Ольгой Медушевской, Анной Хорошкевич.

Днепропетровск и до сегодняшнего дня не имеет архивов, как и библиотечных фондов по истории Украины раннемодерной эпохи. Школа Ковальского стала неожиданным явлением в историографии еще и потому, что родилась в источниковой пустыне. И сам Ковальский, и его ученики могли творить только благодаря хорошей работе межбиблиотечного абонемента университетской библиотеки и командировкам в Киев, Львов, Москву и Ленинград. Помогло и московское подчинение университета. Из общесоюзного министерства прямо на университет выделяли места для зарубежных стажировок, чего были лишены другие украинские университеты. Представился случай поработать в зарубежных (преимущественно польских) библиотеках и архивах, которым смог воспользоваться и сам Николай Павлович, и некоторые его ученики. Важной в этих поездках была возможность установить научные контакты, сообщить научному миру о малотиражных днепропетровских изданиях. Они различными путями таки попадали за рубеж. Их там читали и искали связей с Николаем Павловичем и его учениками. Ответственные за научный обмен московские и киевские чиновники, никогда не слышавшие ни о Ковальском, ни о его школе, не понимали, почему исследователи с Запада — будь то Франк Сысын, либо Патриция Гримстед Кеннеди — так рвались в закрытый для иностранцев Днепропетровск. Трудно было поверить, что там их интересовали не ракеты...

Независимость Украины, на которую внешне незаметно, но существенным образом, формируя украинское сознание, работала школа Ковальского, весьма неоднозначно повлияла на судьбу и самого руководителя, и его учеников. С одной стороны, вышла из подполья украинская раннемодерная история. Ее исследователи, сохранившие стандарты научности и объективности в годы, когда эти черты характеризовались не иначе, как «буржуазный объективизм», стали определять облик новой украинской историографии. Ярослав Исаевич стал академиком-секретарем отделения Академии наук.

Николай Ковальский обратился к мучившим его темам, в частности подготовил серию публикаций о Дмитрии Яворницком, с которым его некогда так опасно сравнивали. Направление, которое в свое время практически собственными силами развивал Ковальский, теперь получило всеобщее признание и государственную поддержку. В Киеве появился Институт украинской археографии (издание исторических источников) и источниковедения во главе с Павлом Соханем и Ярославом Дашкевичем. В Днепропетровске открылся его филиал — первое присутствие в городе гуманитарных учреждений Академии наук со времени погрома 30-х годов. Но вскоре возникли финансовые затруднения, филиалы начали закрываться, а ученики Ковальского перебираться в Киев. Ухудшилась атмосфера в университете, откуда начали выживать «докторов Ковальского» — частично по идеологическим (снова обвинения в национализме!), частично по конъюнктурным и карьерным соображениям.

В 1994 году покинул Днепропетровск и сам Николай Ковальский. Он вернулся в родной Острог. Не доживать, а снова строить на пустом месте украинскую науку. В 65 лет он стал первым проректором по научной работе Острожского высшего коллегиума, а потом академии. Своим научным авторитетом, знаниями, энергией он способствовал возрождению первой в Украине школы нового типа — волынских Афин. Вместе с ним переехали в Острог трое его учеников. Николай Павлович вновь начинал с нуля — без профессиональной библиотеки, архивов, соответствующих условий труда.

Уже из Острога, отвечая на вопрос Евгения Чернова, своего бывшего коллеги по работе в Днепропетровском университете, Николай Ковальский, оглядываясь на пройденный жизненный путь, заметил, что почти всю жизнь занимался исключительно украинской историей, «ведь, по глубокому убеждению автора (это он о себе. — С.П.), за нас это никто не сделает и нечего отдавать нашу историю на откуп «другим»... Без высокопарных слов скажу — это моя Родина, и как ее сын имею жизненную миссию (а для этого мне Господь и дал эти годы) сделать по мере своих сил и не такого уж крепкого здоровья то, что обязан по своей специальности и квалификации. Официально нигде и никогда, кажется, этого не говорил, но это авторское кредо, и хвала Господу, что есть еще силы для выполнения этой миссии. Главное, иметь последователей, учеников этого труда и миссии».

Николай Павлович Ковальский умер 5 октября 2006 года. На днях — 40 дней со дня его смерти. Он умер там, где и родился, — в Остроге, в родительском доме, завершив жизненную одиссею, объединившую воедино географически, исторически и культурно отдаленные части его Родины, сделав ее лучше и человечнее. Осознающей себя и свои источники. Одиссея закончилась, но миссия продолжается...