Языковой вопрос как зеркало этническо-государственной зрелости. Украинско-балтийские параллели

Перечитал снова историю Украины. Боже, до чего же она печальна и безрадостна. До чего неудачна и беспросветна. Чего греха таить — и плохие мы, и несчастные. Больше несчастные...

А.Довженко. Дневник

Эта оценка Довженко украинского исторического процесса как оправдательный аргумент постоянно использовалась да и используется для толкования всех наших невзгод, основное место среди которых занимает проблема национальной тождественности, нашедшая отражение в языковом вопросе. Но так ли уж мы несчастны, следует ли нам на самом деле обижаться на всех и вся? А может, стоит внимательнее присмотреться к себе? Попытаемся найти ответ на этот вопрос в сравнительном обзоре языковой проблемы у наших соседей (народов Балтии), которые преодолели подобный нашему, не менее тернистый путь.

Прежде всего нам интересна Литва, поскольку в составе этого государства мы находились с начала ХIV в. и до 1569 г., то есть около 240 лет. Но все это время не литовцы ассимилировали украинцев как повелители подданных, а наоборот — украинцы литовцев. Литовская аристократия подверглась нашему культурному влиянию и переняла древнерусский (старобелорусский) язык как признак культурности, более того — этот язык в Великом княжестве Литовском стал официальным и оставался таковым вплоть до 1686 г., когда его сменил польский. Еще целых сто лет после заключения Люблинской унии колонизационному влиянию в Литве противостояло культурно-языковое наследие украинских земель. Каким же сильным духовным потенциалом обладало последнее, если, не имея национальных государственных корней, было способно так долго противостоять польскому влиянию, за которым стояла мощная государственная машина!

Что касается литовского языка, то он в Литве оставался только языком крестьян. Хотя в XV в. его иногда и использовали в публичной жизни, например в судах, а с 1547 г., после появления «Катехизиса» Мартинаса Мажвидаса, началось книгопечатание на литовском, однако местная шляхта была двуязычной: польско-литовской и польско-белорусской, следовательно, часть высшего общества вообще не знала родного языка. Поэтому неудивительно, что когда в XIX в. язык начали связывать с национальной тождественностью, эти люди признали себя частью польского народа.

После присоединения Литвы к Российской империи еще около ста лет продолжалось влияние на литовцев польской культурной среды, которое со временем вытеснила русификация. В 1864 г. официальным и преподаваемым в школах стал язык русский. С 1865-го по 1904 год были запрещены печатные издания на литовском языке латиницей, что практически означало полный запрет литовского книгопечатания.

Интересен еще один момент языковой проблемы в Литве. Первой политической силой, выдвинувшей лозунг литовской независимости, была Литовская социал-демократическая партия (1896 г.), которая в повседневной жизни использовала... польский язык.

Латыши и эстонцы за период Средневековья и Нового времени так и не смогли создать собственную государственность, и потому их земли были не только лакомым кусочком, но и ареной постоянных военных баталий для немцев, шведов, поляков, датчан и русских, в которых последние в конце концов и победили. Языковая же ситуация в бурном вооруженном противостоянии для двух маленьких народов была благоприятной только под властью Швеции в XVII в.: в Тартуском университете, основанном в 1632 г., преподавали эстонский и латышский языки, Карл ХІ (1660—1697 гг.) финансировал издание Нового Завета на эстонском и Библии на латышском (однако на латышском языке книги начали издавать иезуиты еще в XVI в. в Латгалии). Несмотря на это, преимущество в культурно-языковом противостоянии имел немецкий язык, который пустил глубокие корни в латышско-эстонском обществе, был официальным и языком преподавания в школах вплоть до 1880 г., то есть еще около 150 лет после порабощения этих народов Россией. Вследствие этого русификация латышей и эстонцев началась на 20 лет позже, чем литовцев, только в 80-х годах ХІХ в. Немецкий язык в области администрирования и образования вытеснил русский, национальные языки преподавали только в первых двух классах. Кроме того, для усиления и ускорения русификации в школах преподавали учителя, специально присланные из России. С 1889 г. осуществлена русификация университета в Дерпте, где до этого господствовал немецкий. С 1868-го по 1904 г., как и в Литве, было запрещено печатать на латышском языке латиницей.

Подобная языковая ситуация имела и знакомые нам последствия. Так, один из деятелей эстонского национального движения Й.Корв не только поддерживал русификацию, но и утверждал, что эстонцы должны раствориться в славянских народах, а его коллега Грензстейн выдвинул даже теорию «национальной недостаточности» эстонцев.

Теперь посмотрим на Украину. Благоприятная ситуация литовской эпохи, конечно, претерпела определенные изменения после Люблинской унии 1569 года и перехода украинских земель под власть Польши, страны с сильной и продолжительной культурной традицией. Но влияние польской культурной среды не имело особо агрессивного характера. Об этом свидетельствует то, что под властью Короны были основаны и свободно функционировали не только украинские образовательные учреждения, такие, как Киево-Могилянский коллегиум, Острожская школа и сеть братских школ, но и свободно функционировало книгоиздание, начиная с «Апостола» (1574 г.) И.Федорова и заканчивая деятельностью киевских типографий. Отсутствие агрессивности со стороны Речи Посполитой в этом вопросе в какой-то мере можно объяснить и значительной родственностью польского и украинского языков. Какой она была в то время — сказать трудно, но сейчас этот показатель равен 63%. Несмотря на это, во времена польского господства в Украине начались процессы ассимиляции, но они имели не принудительный, а (как ни странно) добровольный характер. Со временем полонизации поддались высшие слои литовского общества и даже часть украинского.

Официальные же нападки на украинский язык начались только десять лет спустя, после поражения И.Мазепы и его шведского союзника, положившего начало наглому и бесцеремонному урезанию Россией государственных прав Гетманщины. То есть, в отличие от наших соседей, мы фактически подверглись натиску только одной внешней языковой среды — русской. К тому же эти притеснения начались только тогда, когда за плечами у нас уже был длительный государственно-культурный путь, который должен был способствовать сопротивлению украинского общества чужеземным языковым экспансиям. В 1720 г. Синод Русской православной церкви запретил издание церковных книг, отличных от московских и петербургских, то есть тех, которые печатались на украинском языке. В 1783 г. языком преподавания в Киево-Могилянской академии стал русский. В ХІХ же веке языковая ситуация на украинских землях была идентична ситуации в Прибалтике. В 1862 г. были закрыты все школы с украинским языком преподавания. В следующем году министр внутренних дел Валуев запретил издание книг для школ и народного чтения на языке, которого «не было, нет и быть не может». 18 мая 1876 г. этот запрет в Эмском указе Александра ІІ был распространен на всех украинских писателей, постановку украинских пьес и публичное исполнение украинских песен.

Следовательно, у украинцев в вопросе лингвоцида ситуация не только схожая со странами Балтии, но даже несколько лучше. Так, в отличие от литовцев, в государстве которых — Великом княжестве Литовском — за все время его существования не было произнесено ни одного литовского слова, наши государственные образования — Киевская Русь, Галицко-Волынское княжество, Гетманщина — пользовались собственным языком. В отличие от латышей и эстонцев, чья государственность началась только в начале ХХ в. и которые до этого находились под систематическим культурно-языковым гнетом соседей, истоки нашей государственной традиции восходят к эпохе раннего Средневековья, и до первой половины XVІІІ в. наша культурная среда имела достаточно времени не только для развития, но и для усиления. В отличие от прибалтов, переживших несколько языковых агрессий, мы столкнулись только с одной.

К тому же лучше ситуация у нас (за исключением Литвы) и в вопросе соотношения коренной этнической группы с некоренными народами в общей численности населения. В странах Балтии это соотношение составляет: в Литве литовцев 80%, в Латвии латышей 52%, в Эстонии эстонцев 60,5%. В Украине же украинцев 72,7 %.

Тем не менее, в языковом вопросе мы имеем диаметрально противоположную картину.

Маленькие балтийские народы, численность которых колебалась от одного до двух с небольшим миллионов, несмотря ни на что, не затерялись в дебрях истории, не растворились и не ассимилировались в агрессивном оккупационном окружении. Литовцы же не только сумели взлелеять искру национального языка, долгое время тлевшую только в крестьянской среде, и возродить ее уже в условиях безгосударственности, но и даже сохранить всю первозданность и архаичность, присущую ранним индоевропейским языкам (в то время как украинцы растеряли весь языково-культурный потенциал, который в литовскую эпоху цвел буйным цветом). Вопросы языка и культуры стали для народов Балтии неотъемлемой составляющей не только национально-освободительных движений ХІХ в., проходивших под лозунгом «Думать, говорить и писать только на родном языке», но и национально-государственного возрождения начала и конца ХХ в. Вопреки всем стараниям завоевателей, они не только сохранили любовь и уважение к собственному национальному культурному наследию, но и смогли дать решительный отпор агрессивно-невежественному натиску русификации.

Украинцы же, насчитывающие несколько десятков миллионов, ей поддались.

Кстати, попытки объяснить такую ситуацию принадлежностью украинцев и русских к одной религиозной конфессии, опять-таки учитывая опыт прибалтов, кажутся слабо аргументированными. Дело в том, что в первой половине ХІХ в. эстонское крестьянство, надеясь получить от русского царя льготы на землю, начало массово переходить в православие и перед Первой мировой войной количество православных в Эстонии составляло 212 тыс. (19 % населения). Более того, один из отцов-основателей эстонской государственности Константин Пятс по вероисповеданию был православным. Сегодня в Эстонии около 60 тысяч православных, 30 тысяч из которых принадлежат к Русской православной церкви. Интересно другое. Половину остальных православных этой балтийской страны, приверженцев Эстонской апостольской православной церкви, составляют... этнические русские! Следовательно, эстонцам православие не мешает ни язык беречь, ни государство строить.