Все начинается с любви…

В конце августа мне впервые довелось посетить детский дом семейного типа (ДДСТ), созданный в Симферополе в 1995 году. Наталья и Виктор Каленские любезно согласились показать мне дом, познакомили с детьми, а также предоставили возможность поговорить с сестрой Виктора Каленского — Еленой Горелкиной, которая пятнадцать лет назад (23 августа) вместе с мужем Николаем создала один из первых в Украине ДДСТ. Именно пример семьи Горелкиных вдохновил Каленских на открытие своего ДДСТ. «Когда собственные дети выросли и покинули отчий дом, образовалась какая-то пустота. А перед глазами был опыт Елены и Николая», — признаются они. (Кстати, семьи Горелкиных и Каленских являются номинантами на премию «За стремление к милосердию» 2004 года, которая обычно вручается ко Дню Веры, Надежды и Любови).

Беседа с Еленой Горелкиной произвела на меня огромное впечатление. Настолько спокойно, взвешенно, я бы даже сказала — мудро эта женщина рассказывала историю своей семьи, что долгое время я не знала, как начать эту статью…

К тем, кто решился приютить в своем доме детей из сиротских учреждений (прямо скажем — очень трудных детей), граждане Украины относятся по-разному. Одни такими людьми восхищаются, другие их не понимают — крутят пальцем у виска. Третьи ищут, какие же выгоды это дает родителям-воспитателям — деньги, выделяемые на содержание сирот, которые можно потратить на собственных чад; жилье, которое, согласно Положению о ДДСТ, обязано предоставить государство, или еще какие-то блага?

Наверное, так и в самом деле бывает. Безусловно, и уровень, и условия жизни большинства украинцев, нередко вынужденных не жить, а выживать, не слишком располагают к альтруизму. Но все-таки очень не хочется, чтобы излишняя подозрительность и поиск выгоды абсолютно во всем превратились в конце концов в ментальную черту. Слава Богу, что есть люди (и их немало), готовые взять на себя заботу о сиротах.

— Первые ДДСТ появились в СССР в конце 1980-х годов по инициативе председателя Детского фонда, писателя Альберта Лиханова. Чем было продиктовано ваше решение присоединиться к движению, которого в общем-то еще не было?

— Действительно, как мы потом узнали, в 1989 году к движению присоединились единицы. Если помните, в декабре произошло землетрясение в Армении. По радио и телевидению тогда передавали, что, возможно, понадобится помощь — приютить беременных и детей. У нас были свои дети — Саша и полугодовалая Наталья. Мы носили вещи в Красный Крест и Детский фонд, оставили там свои координаты, сказав, что готовы приютить пострадавших, а если понадобится, то и оставить у себя навсегда. Тогда не понадобилось. Но мы продолжали носить в Детский фонд вещи, помогали собирать сумки с помощью. А потом муж принес газету с временным положением: «Вот, посмотри». Так мы и решились.

Хотя, наверное, идея появилась еще раньше. Когда мы поженились, говорили о том, что когда у нас будут свои дети, мы обязательно возьмем кого-то из детского дома.

— Ну а почему все-таки возникла такая мысль?

— Не знаю. Не могу сказать. Наверное, это где-то внутри. У каждого ребенка должны быть родители. Неважно — родные или приемные.

— И сколько детей вы тогда взяли?

— По положению надо было не менее пяти. Такое требование предъявляется и сейчас. В 1989 году за три месяца мы взяли четверых. Тогда семью нужно было создавать в течение года, чтобы этот процесс проходил адекватно.

— А что было в 1991—1992 годах — в переходный период, когда СССР развалился и Украина стала суверенным государством? Ведь, в принципе, на тот момент эти вопросы, пожалуй, ни для кого не были актуальны? Что вы делали тогда?

— Мы жили. Ведь мы-то остались…

— У вас было на тот момент пятеро детей…

— Нет, уже пятнадцать. Это, конечно, был очень тяжелый период. Шла такая девальвация… Государство не успевало нам пересчитывать содержание. Было очень тяжело. Все время «сидели» в долгах. Занимали у Вити с Наташей, у бабушки… где только можно. Ведь детей нужно было кормить. Один предприниматель помог, организовал автобус, и Коля на нем какое-то время пытался подрабатывать. В то время и продуктов не было. Хорошо, что моя мама работала в магазине, договаривалась, оставляла для нас каждый день хлеб, молоко. А одежда… Мы с Ирой Кожухаровой образовали ДДСТ одним решением исполкома. В очередях на нас кричали: «Спекулянтки! Набирают тут, чтобы потом продавать». Сначала было очень стыдно, обидно. Ведь каждому не объяснишь… Взяли участок, сажали картошку всей семьей. В общем, как-то жили.

— А в каком году возобновилась хоть какая-то помощь от государства?

— Мы оставались при горисполкоме, нас и тогда финансировали. Но, независимо от сумасшедшей инфляции, это была одна и та же сумма. Тогда мы обратились к зампредседателя облисполкома. Она сказала: «Пишите свое, крымское положение. Мы рассмотрим и утвердим». Написали, сами продумали систему финансирования — чтобы каждую декаду пересматривать цены, потому что они росли. Правительство пошло нам навстречу, и через год это положение утвердили. Сначала система финансирования была пересмотрена в Крыму, а потом уже — по всей Украине.

— За 15 лет у вас было 23 ребенка. Все они по-прежнему считаются вашими?

— Ну естественно. Кроме того, у нас уже пять внуков, на подходе шестой. Растем…

— До 18 лет дети находятся в ДДСТ. А дальше?

— Государство обязано предоставить им жилье. Но вы же понимаете… Это ведь мои дети.

Девчонки выходили замуж, уходили. Один мальчик в 18 лет ушел сам. У нас с ним были очень сложные отношения. Сейчас живет самостоятельно — ему нелегко, но он так решил. Остальные шестнадцать — при мне. Кто-то уходит. Девчонки пытаются жить самостоятельно. Одна пожила — не получилось. У нее были огромные проблемы… Вернулась к нам. Девочка сложная, пришла к нам с диагнозом олигофрения в степени дебильности. Сейчас ей 21 год.

Остальные учились. Сергей в этом году закончил университет, Юрик — техникум. Толик закончил школу милиции и поступил в юридический техникум. Конечно, они все при мне — своего жилья у них ведь нет. Да и не получается так, чтобы наши дети к 17—18 годам заканчивали школу. Обычно они поздно начинают учиться. Сейчас у нас дети как бы двух поколений: первое — из детских домов, интернатов, а второе — с «улицы»... И, конечно, в школу они попадают не к шести-восьми годам, а гораздо позже.

Вот уже два года действует новое положение, по которому дети находятся в ДДСТ, пока не завершат свое образование. При этом содержание на них идет в семью. Стало полегче. А было время, когда семь выпускников школы жили с нами, и государство ничем не помогало. Содержание, которое поступало на младших, приходилось делить на всю семью.

— А ваши собственные дети как к этому относились? Была ли ревность, вопросы: зачем все это нужно?

— Наталье тогда был всего год, и сказать она ничего не могла. А вот Санька — действительно пострадавший. Перед тем как взять детей, мы с ним договорились, все ему рассказали: так и так, бывают такие дети, которые остались без родителей… Он проникся, согласился. Мы детей взяли, а потом, естественно, начались проблемы.

Санька — наш первенец. До этого момента все игрушки, наше внимание принадлежали ему. Первыми к нам пришли мальчишки (им было по шесть лет, Саньке — четыре), и он поделился всем-всем. Ребята все поломали, его же избили. И так происходило все время: побьют и стоят над ним, смеются. Они не умели играть. Их никто никогда не любил, и они, соответственно, тоже, вообще не знали, что это такое. Санька приходил ко мне со слезами: «Давай их отдадим». Тогда я сказала: «Ну хорошо. Давай сядем и решим кого. Не всех же». Мы посидели с ним, подумали, каждого обсудили — отдавать некого, всех жалко.

В общем всякое было. И ревность… У Саши даже невроз на этой почве был. А Наталья… Если честно, я ее не помню. Помню до года и потом — уже после трех. Потому что эти первые два года, когда мы брали детей, шло становление семьи… она просто выпала.

— А как вы выбирали своих детей?

— Мы в общем-то не выбирали. Тогда ведь такой проблемы, такого количества детей не было. Брали направление в Министерстве образования и науки, ехали в детский дом… Сначала у нас была такая идея: брать будем только тех, у которых нет никого, по крайней мере — их никто не посещает. И эти дети будут только нашими. Смотрели документы, откладывали.

— Этот принцип не изменился? Вы по-прежнему считаете, что лучше брать только тех детей, у которых нет родителей?

— Все получилось совсем по-другому. Первых мы действительно взяли только таких. Но по прошествии времени у детей все равно возникает желание узнать, кто их настоящие родители. Это нормально.

Мы никогда не говорили им, что ваши родители — такие-сякие, они вами не занимались, бросили вас. Бывают моменты, когда я объясняю детям, что поведение их родителей, их жизнь были неправильными. Однажды я вынуждена была ребенка об этом предупредить: если он будет продолжать так себя вести, то его дальнейшая судьба мало чем будет отличаться от судьбы его родственников, которые сидели в тюрьме. Хотя в самом начале… Девчонки спрашивали меня о своих родителях — у обеих мамы умерли. И Толик (он жил в детском доме с года) поинтересовался: «А у меня?» И такая надежда была у него в глазах — пусть лучше умерла, чем знать, что его бросили, что он никому не нужен… Я сказала: «Да, твоя мама тоже умерла». Он был так доволен, что мама его не бросила…

А позже, когда мальчику исполнилось 10 лет, я была вынуждена показать ему личное дело.

— Понятно, что судьбу детей вы изменили к лучшему…

— Мы дали им шанс.

— Дети, которых вы растили, как-то изменили лично вас?

— Конечно.

— Как?

— Знаете, я с каждым ребенком учусь. Это раньше казалось, что я уже много чего знаю. Мы начинали, когда мне было 30 лет. У нас уже было двое своих детей. И выяснилось, что я ничего не знала — ни о детях вообще, ни тем более о сложных детях. Потому что, в общем-то, и у нас семья была благополучной, и в моем окружении таких детей не было.

Потом началась школа, для меня было шоком, что они не хотели учиться, не хотели ходить в школу — вообще ничего не хотели. Мы тогда с Ирой Кожухаровой жили рядом, в соседних подъездах. Я по образованию педагог, но в школе не работала. А у Иры был опыт. По вечерам встречались, и она жаловалась: «Я просто не знаю, что делать. Я вообще не представляла, что такое может быть». Как-то сказала: «Мне немножко легче уже от того, что не только я столкнулась с такими проблемами. Я думала, что это только у меня. Что я совсем не состоялась в жизни — ни как женщина, ни как педагог, что я просто ничего не знаю».

Мы перелопатили с ней кучу литературы — по психиатрии, психологии, по обучению детей с задержкой умственного развития (потому что все дети пришли к нам с таким диагнозом). Дети ничего не умели и не хотели учиться. А школа обычная, и многое нужно было наверстывать дома. Нам самим приходилось очень многому учиться.

Потом Ленинград... Тогда модными были тренинги по ТРИЗ (теория решения изобретательских задач). На один из таких тренингов мы и поехали со старшими детьми. Пригласили специалистов из Ленинграда провести в нашей школе тренинг для родителей, детей, учителей. У нас были конфликты со школой, с учителями, которые не понимали наших детей. «Или уберите Горелкиных из класса, или я ухожу из школы» — доходило даже до такого. Ведь дети действительно очень сложные. В самом начале было очень непросто, но в то же время интересно.

— До пенсионного возраста у вас всегда должно быть не меньше пяти детей. Не считаете ли вы, что это слишком большой срок? Ведь вы же работаете без выходных, без отпуска…

— Сейчас, в связи с тем, что вышло положение о приемной семье, эта проблема как бы снимается. Если уже нет сил и желания продолжать, то можно из статуса ДДСТ перейти в статус приемной семьи — от одного до пяти детей, включая собственных.

— Семья Каленских говорит, что если бы не было вас, вашего примера, они бы не решились взять детей. А у других людей, у которых, может быть, появляется такая мысль, но они не представляют себе, как это, желание может и пропасть…

— Может. Наверняка такие случаи бывают. Очень хорошо, что сейчас проводятся всевозможные тренинги для тех, кто хочет организовать такую семью. Действительно, этим людям нужно очень хорошо подумать, ведь многие просто не осознают, что это такое. Им кажется: «Ах, как это замечательно. Как это благородно. Мы возьмем детей и отдадим им всю нашу любовь». А когда ребенок ничего не берет? Он помнит свою маму, и приемные родители для него всегда будут плохими. Не всегда, конечно, но нужно время. И те, кто все-таки решился, должны это осознавать. Нельзя требовать от ребенка, чтобы он всю свою жизнь был вам благодарен. Ведь, по большому счету, это было вашим желанием взять его…

Но многие на этом ломаются. Им кажется, что, взяв ребенка, его этим облагодетельствовали, и теперь он должен быть благодарен и вести себя идеально. Да никогда этого не будет! С таким настроем брать ребенка нельзя. Нужно как-то по-другому относиться, прежде всего осознать: это — на всю жизнь.

— Поскольку вы занимаетесь этим уже 15 лет, то, очевидно, убеждены в том, что ДДСТ для ребенка лучше, чем интернатные учреждения. Каковы ваши аргументы?

— Мои старшие дети. Мы взяли 12-летнюю Свету и сказали ей, что если она хочет, то можем взять и ее подругу, которую в интернате никто не навещает. Так на следующий год к нам попала Наталья. Ей было 13. Через год девочки попросились съездить в интернат к своим подружкам. Вернулись в шоке: не секрет, что некоторые девочки в 14 лет уже работают проститутками.

Потом, уже после интерната, девчонки приезжали к нам. Все — из одной группы. Наши — нормальные, благополучные, у них есть семьи, дети. Интернатские, кроме одной, — кто бросил своих детей, кого лишили родительских прав, кто продолжает заниматься проституцией — начинали в порту, заканчивают трассой. А многие мальчишки сидят…

Когда брали Наталью, увидели по документам, что у нее есть младший брат. Спросили: «Хочешь?». Сначала сказала «нет», а через год — «хочу». Мы его нашли. Он был сначала в общеобразовательном интернате в Керчи. Потом его определили в симферопольский — для детей с задержкой психического развития. Потом — в гвардейский вспомогательный для умственно отсталых детей. Когда мы приехали, все воспитатели заохали: «Да вы что! Не вздумайте его брать!» В свои 12 лет он прошел все — и разбои (грабил ларьки), и привлекался, и курил, и пил. В интернат попал с диагнозом олигофрения в степени дебильности. На самом деле не было у него такого диагноза! Ему действительно было трудно учиться, но при этом — такая жажда жизни… И еще — огромное чувство собственного достоинства. Если унижали, лез в драку, чтобы постоять за себя. Все равно, кто перед ним — воспитатель, старшеклассник… Так его и передавали из интерната в интернат, пока не попал во вспомогательный.

В 11 с половиной лет Сережа оперировал счетом в пределах двух десятков. Читал по слогам. Мы пригласили учительницу, с которой подружились, когда она учила в начальной школе наших первых детей. Она посмотрела и говорит: «Второй класс школы». Ну как я могу отправить во второй класс почти 12-летнего мальчика? Да он там просто поубивает всех детей — они же будут над ним смеяться.

За полгода мы прошли с ним все, что могли, и его зачислили в седьмой класс вечерней школы. Но чего это нам стоило — знает только сам Сережа да Валентина Петровна и я. Все книжки летали, все вокруг были дураками и сволочами, потому что заставляли учиться. Потом он все собирал, приносил и говорил: «Будем учиться». Он закончил вечернюю школу, а в этом году чуть ли не с красным дипломом (одна четверка) — университет, факультет «Физультура. Спорт и менеджмент». Мастер спорта по каратэ. Он сам говорит, что если бы не попал в семью… Наташа — седьмая в семье, Сережа — восьмой. Почти все их братья отсидели.

— Каким должно быть законодательство и что вообще можно сделать, на ваш взгляд, чтобы люди захотели приютить и отогреть таких детей?

— В принципе желающие есть. Мне кажется, прежде всего нужно формировать общественное мнение в пользу таких семей. То, что не понимают, — еще не самое страшное. Но многие осуждают. Ищут во всем какой-то корыстный мотив. Недавно, например, пришло в наш комитет письмо, что мы такие-сякие понабирали детей, чтобы отмазать от армии своих собственных. Что мы, дескать, за счет этих детей живем, строим дома, покупаем машины и так далее. Такое мнение есть. Причем не только среди обывателей, но и среди некоторых чиновников, упрекающих нас за то, что, мол, создаем брешь в бюджете…

— На самом деле сколько вы получаете на ребенка?

— Около 480 грн. Но эта сумма включает все — и содержание ребенка, и нашу зарплату, и коммунальные услуги. 11 гривен в месяц полагается на одежду.

— Скажите, должно ли быть какое-то ограничение на количество детей? Норма, при которой родитель-воспитатель сможет равномерно распределять свое внимание между детьми?

— Наверное, это индивидуально. Для кого-то и один — много. Мне часто говорят: «Да ты что! Пусть на содержание хоть тысячу дадут — ни одного бы не взял».

Многие мне говорили, что пятерых бы не взяли, а одного-трех — да. Сейчас проще: есть положение о приемных семьях — пожалуйста. Согласно положению, содержание на ребенка в ДДСТ и приемной семье — одинаковое. Только в приемных семьях родители не получают зарплаты и не должно выделяться жилье.

— А как у вас в семье решаются бытовые вопросы?

— Сейчас есть стиральная машина. Раньше, конечно, было тяжело. Особенно если учесть, что тогда у меня пятеро детей страдали энурезом и каждый день вручную нужно было стирать пять комплектов постельного белья. Старшие дети, особенно девочки, помогают по хозяйству. А как иначе?

— Есть ли у вас какие-то семейные традиции, режим, с которым вы знакомите новичков? Как они это принимают?

— Конечно есть. Не сразу, но привыкают. Моим первым детям было по 5—6 лет. Большинство из них в детдоме находились почти с самого рождения. Они не знали вообще ничего. Я тогда и сама этого еще не понимала. Заварила как-то чай, поставила чашки, говорю: «Наливайте». Налили. «Чай несладкий, мама». — «Добавьте сахар». — «Все равно не сладкий». — «Сколько ложек положили?». — «Четыре». Оказалось, они не знали, что еще и размешать надо. Вот такие были казусы. Но это с первыми детьми, из детского дома. А теперешние, уличные, знают слишком много.

— Чем дети болеют?

—Много хронических болезней и, конечно, основная проблема — последствия алкоголизма, наркомании. Что-то лечится, а что-то нет. По положению, мы с детьми должны проходить медосмотр два раза в год. За этим следим и мы, и наша поликлиника.

— Снимаются ли со временем диагнозы, с которыми дети пришли к вам?

— У большинства — да. Но вот, допустим, с Петей мы столько всего прошли... Он почти ничего не помнит до вокзала, где его нашли семилетним. У него всевозможные тики, стойкий энурез, отсутствие речи. Ему не ставят диагноз олигофрения, потому что нет четкой картины. Но в то же время он практически необучаем. Мы его взяли в 8 лет, скоро ему будет 16. Буквы он помнит, в этом году в школе будет считать, может быть, в пределах десятка. Каждый год перед школой мы все повторяем с нуля: он все теряет. Где мы только не были — все ставят ему разные диагнозы, никто не может разобраться — то ли у него отсутствие речи, то ли ее потеря... При этом он абсолютно здоров, высокий красивый 16-летний парень. Я думаю, что ему даже больше лет. Главное, что остальные дети его прекрасно понимают. Он все слышит. Мы показывали его одному профессору, и тот сказал: возможно, было какое-то воспаление мозга и, ко всему прочему, наложился сильнейший стресс. Назначил ему 5-месячный курс лечения. Мы купили все препараты — очень дорогие. Но пока никаких изменений нет.

— А откуда взяли деньги на лечение, операции?

— Выделили из содержания на всех детей, урезали питание. Сэкономили, так сказать…

— Разве подобные случаи не предусмотрены?

— Нет. По идее медицина для таких детей — бесплатная, но это же не соблюдается... Всем понятно.

— Как к вам относятся соседи?

— Здесь хорошо: свой дом, вокруг живут крымские татары, они иначе к детям относятся. А когда жили в квартире на втором этаже, были проблемы. Ведь дети есть дети: бегают, шумят, кроме того, они ходили в музыкальную школу. Писали на нас жалобы, сосед даже наряд милиции вызвал — мы якобы издеваемся над детьми. Детей дразнили. Были проблемы и в школе. Район маленький — все друг друга знают как в деревне.

Дети пошли в школу под разными фамилиями и потом спрашивали: «А почему Саша — Горелкин, а у нас фамилии другие?» — «Для вас это важно?» — «Да». Мы отправились в гороно, там на нас замахали руками: «Нет, нельзя ни в коем случае». Нашли компромисс: теперь пишем «Горелкин», а в скобках указываем настоящую фамилию.

— А когда детям исполняется 16 лет… Никто не захотел в паспорте изменить фамилию?

— Почти все поменяли. Теперь у нас Горелкиных...

— У детей не возникало желание познакомиться со своими настоящими родителями? Не было случаев, чтобы родители приходили?

— Мы сами возили детей. Было у нас две сестрички (сейчас они уже взрослые), которые захотели посмотреть на своих родителей. Поехали, посмотрели. Больше не хотят. Там оказалась еще младшая сестра. Мы взяли ее на каникулы, и потом она не хотела от нас уезжать. Целая трагедия была… Родители настаивали, чтобы ее вернуть. Мы просили, чтобы их лишили родительских прав, потому что они продолжают пить. Но времена другие, родительских прав лишают меньше. Это же деньги… Поэтому Юля так и осталась в той семье.

Сергей с Наташей ездили в Судак. К тому времени их родители уже умерли, остались старшие братья и сестры. Еще один мальчик — его забрали из семьи в полгода — по документам видел, что у мамы — шизофрения, отец — алкоголик. До 21 года хотел поехать и боялся, потом решился. Это ведь большой стресс для ребенка. Маленькая деревня, много родственников, а детей всех сдали в интернат. Каждый оправдывается. Мама живет в сарае. Отец спился, потом ослеп.

Конечно, возникает у детей желание знать — откуда они, кто они.

— У вас нет сожалений по поводу того, что ваша жизнь связана с этим? Ведь она могла бы быть комфортнее, могла бы быть связана с поездками?

— Наша жизнь и так связана с поездками. Сейчас, правда, дорого…

***

Сегодня в Украине — более 100 тысяч сирот. В ДДСТ и приемных семьях, которых в стране около двухсот, обрели семью немногим более тысячи таких детей. Есть надежда, что их будет больше, потому что дети однозначно должны жить в семье, даже если эта семья — приемная.