Вилли Брандт: политик, который стал великим... преклонив колени

Осуществление мирного сосуществования является для западных демократий наиболее суровым испытанием за все время их существования.

Вилли Брандт

Утром 13 августа 1970 года на катере, шедшем с Северной стороны в центр Севастополя, практически каждый мужчина среднего или старшего возраста держал в руках «Правду» или «Известия», внимательно вчитываясь в газетные строки. Наконец кто-то из них сказал: «Неужели войны все-таки не будет?» Это то, что автор, тогда еще подросток, видел собственными глазами.

Накануне в Москве между Советским Союзом и Федеративной Республикой Германии был подписан договор, в соответствии с которым немцы официально признавали незыблемость границ, установленных вследствие Второй мировой войны, в частности границу по Одеру—Нейсе, и навсегда отказывались от применения силы или угрозы применить силу с целью возвращения утраченных после войны территорий, где перед тем в течение веков жили миллионы их соотечественников. И всех этих немцев в 1945 году жестоко изгнали из родных мест, независимо от степени личной поддержки каждым из них нацистского режима и участия в преступлениях гитлеровцев. Четверть века, до 1970 года, правительство Западной Германии утверждало, что юридически Немецкий рейх существует в границах 1937 года. И четверть столетия миллионы людей в Советском Союзе, Польше, Чехословакии жили в ожидании новой войны, которая снова может начаться с немецкой земли, как и две предыдущие.

Чтобы подписать такой договор, как Московский, если не полностью исключающий, то по крайней мере очень уменьшающий вероятность развязывания третьей мировой, у любого немецкого политика должно было быть незаурядное мужество. Ведь надо было откровенно сказать миллионам своих соотечественников, что они никогда уже не вернутся в свои дома и должны оставить какие-либо надежды на это. И Германия родила такого политика. Это был Вилли Брандт.

Как Герберт Фрам стал Вилли Брандтом

18 декабря 1913 года в старинном ганзейском городе семи башен Любеке на Балтике 19-летняя Марта Фрам родила внебрачного ребенка. Мальчик получил имя Герберт-Эрнст-Карл.

За несколько лет перед этим его дед Людвиг Фрам, «наследственный» безземельный крестьянин, батрак из аграрного Мекленбурга, осуществил поистине социальный взлет: будучи уже 40-летним вдовцом, научился управлять грузовиком, купленным его помещиком для своего имения, а через какое-то время переселился вместе с детьми в ближайший крупный город — Любек, где устроился работать водителем грузовика. На время рождения сына Марта Фрам работала продавщицей в магазинчике потребительской кооперации, организованной Социал-демократической партией Германии (СДПГ). И это было отнюдь не случайно — ее отец и сама она были убежденными социал-демократами, партийными активистами. Достаточно сказать, что через несколько лет Людвиг Фрам, водитель с начальным образованием, стал «по совместительству» главным редактором городской социал-демократической газеты.

«Об отце мне ничего не рассказывали ни мать, ни дед, у которого я вырос, — вспоминал через много лет канцлер Германии. — Само собою разумеется, что я не спрашивал о нем. А поскольку он, как было очевидно, ничего не хотел обо мне знать, я и со временем не считал возможным разыскивать отцовские следы». Тем не менее через много лет, когда мальчик без отца стал политиком общенационального масштаба, желтая пресса очень заинтересовалась тайной его происхождения. Среди приписываемых ему журналистами родителей были и мекленбургский барон, и известный дирижер, и лидер любекской организации социал-демократов Юлиус Вебер, приехавший в этот город, когда Герберту было уже восемь лет. Когда же какая-то газета «абсолютно достоверно выяснила», что отцом Герберта, к тому времени уже Вилли Брандта, был «болгарский коммунист Владимир Погорелов» (несмотря на то, что в 1913 году в Болгарии еще и близко не было коммунистической партии, а «Владимир Погорелов» — имя и фамилия отнюдь не болгарские, а сугубо русские), терпение его лопнуло. Он обратился к матери, и та сообщила, что его отец — Йон Мёллер из Гамбурга. Только в 1961 году правящий бургомистр Берлина получил письмо от своего гамбургского кузена, сына родной сестры отца. Тот сообщал, что Йон Мёллер от рождения до смерти жил в Гамбурге, на фронте во время Первой мировой был тяжело ранен, стал инвалидом, но вплоть до пенсии работал бухгалтером. До самой своей смерти в 1958 году Йон периодически вспоминал, что у него есть сын в Любеке, все собирался связаться с ним, но так ничего для этого и не сделал...

Едва мальчик научился ходить, дед отвел его в детскую секцию рабочего спортивного общества. А со временем он стал еще и членом рабочего клуба мандолинистов. В возрасте 15 лет Герберт опубликовал свою первую газетную статью, в которой призывал молодых социалистов не «терять время на бессмысленные игры и танцы», а «активно готовиться к будущему участию в политической борьбе». Образование получал сначала в начальной школе, потом в реальном училище. Его успехи в учебе были впечатляющими, поэтому благодаря поддержке одного из учителей, а также деда, мечтающего, чтобы любимый внук достиг в жизни большего, чем он, Герберт в 1928 году смог продолжить учебу в лучшей в городе гимназии Йоганнеум. Именно тогда мать вышла замуж за каменщика из Мекленбурга, а внук окончательно переселился к деду. В гимназии Герберт выучил немецкий литературный язык (дома разговаривали на нижненемецком диалекте). «Это был важный этап в моей жизни, — вспоминал впоследствии Брандт. — Впервые я оказался если не во враждебном, то очевидно в чужом для меня мире» (как выяснилось, он был единственным (!) парнем из рабочей семьи на всю гимназию). Но молодой Фрам никаких комплексов по этому поводу не испытывал. В 1930 году, 17-летним, стал членом СДПГ, а среди одноклассников получил прозвище Политик.

Во время Великого кризиса 1929—1933 годов Германия переживала глубокое падение жизненного уровня большинства населения, к власти рвались две тоталитарные партии — нацисты и коммунисты. Политическая система Веймарской республики доказала свою неэффективность, большинство молодежи разочаровалось в традиционных демократических партиях — буржуазных и Социал-демократической. Не стал исключением и Политик. Он не принимал идеологии нацистов, в теории и практике которых не видел ничего «ни социалистического, ни национального». Чужой ему была и КПГ: «партия, столь откровенно игнорировавшая возможности и потребности Германии, что по указанию Сталина провозглашала бессмысленный лозунг о «социал-фашизме», не могла быть моей партией». Но и нерешительная политика руководства социал-демократов ему тоже не нравилась. Поэтому когда в 1931 году от СДПГ откололось левое крыло, создавшее Социалистическую рабочую партию (СРП), Герберт оказался среди раскольников. «Мы в СРП считали, что ни коммунисты, ни социал-демократы не должны оставаться такими, какими они были, что надо указать им независимый путь, и они таким образом смогут избавиться от своих ошибок. Нам казалось, что на горизонте уже появилось единое и целостное рабочее движение, о котором мы мечтали». СРП была довольно левацкой партией, Коминтерн обвинял ее в троцкизме, и, как писал впоследствии Политик, «не нашлось тогда никого, кто растолковал бы мне, что демократия — это не средство, а цель».

И собственный дед, и другие лидеры любекских социал-демократов долго уговаривали Герберта вернуться в СДПГ. В 1932 году он получил аттестат зрелости, и социал-демократы пообещали ему, что партия будет оплачивать его учебу в университете на факультете журналистики. Но дать стипендию члену СРП социал-демократы, конечно же, не могли, да и не хотели. Политическая принципиальность оказалась весомее, чем мечта учиться: Фрам стал не студентом, а учеником в конторе корабельного маклера — вместо капитанов торговых судов он улаживал определенные формальности в Любекском порту. Но уже через несколько месяцев к власти в Германии пришли нацисты, начался террор против политических противников. Все ненацистские партии запретили. В марте 1933 года СРП провела нелегальный съезд в пивной около Дрездена. Делегатом был и 20-летний Герберт Фрам, точнее, Вилли Брандт из Любека (пользоваться собственной фамилией было нельзя). С тех пор в условиях подполья у него было много разных имен и фамилий. А через 15 лет, когда восстанавливал немецкое гражданство, захотел получить документы именно на имя Вилли Брандта.

Одним из решений дрезденского съезда было создание опорного пункта СРП в Осло. Социалиста, которому это поручили, нацисты арестовали на границе. И тогда аналогичную задачу получил Брандт. Он нелегально перебрался на рыбацкой лодке в Данию, откуда отправился в Норвегию. В кармане у него было только 100 марок, полученных на дорогу от деда. Это была их последняя встреча — в 1934 году старый социал-демократ Людвиг Фрам наложил на себя руки, не сумев пережить разгром своей партии и то, что все больше немцев поддерживали ненавистных нацистов.

Только первые несколько месяцев в Осло Брандт пользовался материальной поддержкой Норвежской рабочей партии, идеологически близкой к немецкой СРП. Он настолько овладел норвежским языком, что смог жить на гонорары от статей, публиковавшихся в норвежских партийных и профсоюзных газетах. К тому времени он как раз изучал журналистику в университете Осло, где был вольнослушателем. Но получить диплом ему помешали партийные дела.

В 1934 году Брандт был делегатом Международного конгресса молодых социалистов, который нелегально проходил в нидерландском городке Ларене. Местная полиция задержала всех его участников, а среди них — пятерых немцев, четырех из которых выдала нацистам. Один из них — ближайший друг Брандта молодой учитель из Гамбурга Франц Бобциен — получил четыре года каторжной тюрьмы, откуда был переведен в концлагерь Заксенгаузен, где и погиб в 1941 году. Самого Брандта спасло лишь то, что он показал полицейским не немецкий паспорт, а норвежское разрешение на временное проживание, благодаря чему был депортирован не в Германию, а в Норвегию.

В середине августа 1936 года с парома в немецком городе Варнемюнде сошел норвежский студент Гуннар Гаасланд, сочувствовавший гитлеровцам и ехавший в Берлин изучать теорию и практику национал-социализма. Это был Вилли Брандт. Первым человеком, встретившим его на немецкой земле, оказался таможенник — его давний знакомый из Любека. Даже через много десятилетий Брандт не мог понять, почему тот его не выдал — действительно не узнал или просто пожалел. Еще более страшный «экзамен» Брандт сдавал через месяц в Берлине, когда его нашел «коллега» — норвежский студент-нацист, приехавший в гости к своим немецким единомышленникам. Но Брандт разговаривал на норвежском языке так, что мог показаться нацисту его земляком!

Четыре месяца Брандт пытался активизировать подпольную работу берлинской организации СРП. Из этого практически ничего не вышло. Нацистский террор был столь жесток, что о каком-то организованном сопротивлении речь уже не шла. Арестовывали не только за какие-то действия против режима, но и за «старые грехи». Перед Рождеством 1936 года Гаасланд отправился из Берлина в Чехословакию, где как раз проходила нелегальная конференция СРП. Европейские левые социалисты решали для себя вопрос — стоит ли создавать вместе с коммунистами антинацистский фронт. В это время как раз началась гражданская война в Испании, где такой фронт уже был, и оттуда доходили слухи, что коммунисты ведут себя со своими социалистическими союзниками отнюдь не по-союзнически. Потому-то Брандт получил новое партийное задание — поехать в Испанию разобраться на месте. Маршрут: Прага—Данциг—Осло—Копенганен—Париж—Перпиньян—Барселона. В Барселоне Брандт подружился с левым социалистом англичанином Джорджем Оруэллом, который спустя несколько лет напишет поразительные антикоммунистические произведения — роман «1984» и притчу «Скотный двор». 3 мая 1937 года Брандт стал свидетелем Барселонского путча, во время которого коммунисты неожиданно напали на своих «союзников» по Народному фронту — анархистов и членов ПОУМ и замучили ее лидера Андре Ниина. Именно эта междоусобица, затеянная коммунистами, стала едва ли не главной причиной поражения Испанской республики.

Летом 1937 года Брандт делает доклад на заседании Лондонского бюро левых социалистов Европы о коммунистической политике в Испании. В его книге «Коминтерн и коммунистические партии», вышедшей в 1939 году в Осло, прямо утверждается, что практика Коминтерна «противоречит элементарнейшим принципам рабочего движения».

В 1940 году во время оккупации Норвегии нацистами Брандт как военнослужащий норвежской армии попал в немецкий плен. Но ему снова повезло — немцы после разгрома Норвегии отпускали пленных домой, как это они делали годом позже, в 1941-м, в Украине. Личность Брандта не была установлена: ему даже выписали бесплатный железнодорожный билет в Осло, откуда он бежал в Швецию, где официально получил норвежское гражданство и принимал участие в руководстве норвежским подпольем, несколько раз нелегально выезжая в оккупированную Норвегию. Именно здесь, в «двойной» эмиграции, Брандт пришел к выводу: правовое демократическое государство — абсолютная ценность для рабочего движения, тогда как классовая борьба отнюдь не является абсолютом. «Шведская социал-демократия еще убедительнее, чем норвежская, продемонстрировала мне, что такое недогматическое и свободолюбивое народное движение, которое осознает свою силу». В июле 1942 года была создана Международная группа демократических социалистов. Брандт стал ее секретарем. А в 1944 году завершился процесс объединения эмигрантских организаций СРП и СДПН. Внук вернулся к своему деду.

Бургомистр осажденного города

«Той весной (1945 года. — Авт.) по поводу своего будущего — будет оно норвежским или немецким — я не стал бы заключать пари», — писал Брандт спустя много лет. Тем более что норвежками были и его первая жена Шарлотта Торкильдсен, с которой состоял в браке с 1941-го по 1948 год и имел дочь Нинью, и вторая — Рут Бергауст-Хансен, с которой жил с 1945 года, но формально вступил в брак лишь в 1948-м. В этом браке у него было трое сыновей — Петер, Ларс и Маттиас.

Между тем Вилли разрывался между двумя своими родинами. Осенью 1945 года в качестве военного корреспондента нескольких норвежских газет он отправился на Нюрнбергский процесс. А в начале 1946-го приехал в Берлин — в форме майора норвежской армии как пресс-атташе военной миссии этого скандинавского королевства в оккупированной Германии.

Выбор был весьма непростым. В 1945 году немецкая государственность была фактически ликвидирована: вся полнота власти в стране принадлежала великим державам-победительницам, которые поделили страну, в том числе и Берлин, на четыре оккупационные зоны. Страна была разрушена. Миллионы немцев, выдворенных из Восточной Пруссии, Силезии, Померании и Чехословакии, не имели крыши над головой и средств к существованию. Из страны на Восток и Запад вывозилось оборудование промышленных предприятий. Весь мир с презрением и ненавистью относился к немцам, которые и в своих собственных глазах превратились из сверхлюдей в людей второго сорта.

И Брандт сделал свой выбор. Со стороны победителей он перешел на сторону побежденных — в 1948 году уволился из норвежской армии, отказался от норвежского подданства и подал ходатайство о возвращении немецкого гражданства, которого нацисты лишили его еще в 1938 году. Он считал, что больше нужен Германии, чем Норвегии. Необходимо было строить новую демократическую страну, восстанавливать Социал-демократическую партию. «Социализм — это нечто больше, чем огосударствление средств производства. Социализм невозможен без свободы и демократии», — утверждал в 1945 году Брандт.

Практически сразу он стал самым близким сотрудником демократически избранного бургомистра Берлина Эрнста Рейтера. Этот левый немецкий социал-демократ во время Первой мировой попал в русский плен, стал большевиком, по заданию Ленина в 1918 году создавал Автономную республику немцев Поволжья. Но уже в 1921 году он был исключен из Коммунистической партии Германии из-за нежелания повиноваться диктату Коминтерна, после чего вернулся к социал-демократам и вскоре стал бургомистром Магдебурга. Во времена правления Гитлера жил в Турции.

«Турок» Редер вместе с «норвежцем» Брандтом, собственно, создали и отстояли Западный Берлин — остров свободы, окруженный со всех сторон землями, контролируемыми коммунистами.

Уже в 1949 году Брандт стал депутатом от Берлина в первый бундестаг только что созданной Федеративной Республики Германии, в 1955-м возглавил западноберлинский «парламент» — городскую палату депутатов, а в 1957 году, после смерти Редера, был избран правящим обер-бургомистром Западного Берлина. Он стоял во главе «осажденного города» почти десять лет — до 1966 года, когда переехал в Бонн, чтобы стать сначала вице-канцлером, а затем и канцлером ФРГ.

В первые послевоенные годы едва ли не главной внешнеполитической задачей Сталина было установление контроля над всей Германией, а для начала — над всем Берлином. На первых послевоенных демократических городских выборах в Берлине коммунисты (так называемая Социалистическая единая партия Германии, в которую в советской зоне оккупации было принудительно загнаны и социал-демократы) набрали всего 17 процентов голосов. Таким образом, советская оккупационная власть и ее немецкие помощники разорвали город — для контролируемого Советами Восточного Берлина были проведены отдельные выборы, где, разумеется, «победили» коммунисты. Обер-бургомистра всего города Редера в восточные районы Берлина просто не пускали. А 24 июня 1948 года, на следующий день после введения в обращение в Западном Берлине западнонемецкой марки, началась «голодная блокада» трех западных секторов города. Она длилась 462 дня. Были не только запрещены какие-либо перевозки наземным транспортом через советскую зону людей и товаров, но и перерезаны все электрические кабели. Сталин рассчитывал, что жители просто разбегутся из голодного города — перейти из западных секторов в восточный можно было свободно. Американцы с англичанами организовали тогда невиданный в истории воздушный мост для спасения 2,5 миллиона людей. Было осуществлено 280 тысяч полетов, доставлено 1,8 миллиона тонн грузов. Жители Западного Берлина не голодали. Тем не менее они мерзли — не хватало угля для отопления домов, электричество подавали всего по два часа в день, а городской транспорт прекращал свою работу в шесть часов вечера. Жена Брандта Рут вспоминает, как в блокадную зиму долгими вечерами они с мужем, одетые в зимнюю одежду, сидели при свете керосиновой лампы возле колыбели своего первенца Петера, укрытого всеми одеялами, которые только были в доме. И все же жители Берлина выстояли — город не пал к ногам Сталина.

Выстояли они и во время второго берлинского кризиса в 1958 году, когда Хрущев ультимативно потребовал от американцев, англичан и французов в течение шести месяцев вывести свои войска из Западного Берлина. Выстояли и во время третьего кризиса, когда 13 августа 1961-го власти ГДР с разрешения СССР за одну ночь окружили Западный Берлин бетонной стеной. На следующий день 600 тысяч западноберлинцев собрались возле ратуши под лозунгами «Преданные Западом» и «Вилли, покажи им!». «Речь шла о праве на самоопределение, — вспоминал Брандт. — Речь шла и о том, чтобы добровольная капитуляция не вызвала цепной реакции, которая могла бы вылиться в новый военный конфликт».

За несколько месяцев до своей гибели президент США Джон Кеннеди, стоя рядом с Вилли Брандтом на трибуне перед сотнями тысяч берлинцев, сказал: «Все свободные люди, где бы они ни жили, являются гражданами Западного Берлина. И потому я, свободный человек, горжусь тем, что могу сказать: Ich bin ein Berliner (Я — берлинец)».

Этот город стал символом холодной войны и вместе с тем символом противостояния советской агрессии в Европе. Символом в определенной степени стал и Вилли Брандт — символом решительности новой демократической (действительно демократической, а не «Демократической») Германии и Запада в целом противостоять советскому тоталитаризму.

Канцлер и его восточная политика

В ночь с 28 на 29 сентября 1969 года в Западной Германии были подведены первые итоги очередных парламентских выборов, в результате которых впервые за время существования Федеративной Республики от власти отстранили христианских демократов, наследников Конрада Аденауэра, который, собственно, эту республику и создал. «Вечные оппозиционеры» социал-демократы создали социалистическо-либеральную коалицию со Свободной демократической партией, а канцлером стал Вилли Брандт.

Он шел к этому много лет. Еще в начале 1950-х Брандт стал одним из самых заметных лидеров «американцев» — крыла СДПГ, которое выступало за полную интеграцию Западной Германии в евроатлантическое сообщество. В 1960 году бургомистра Западного Берлина официально провозгласили кандидатом в канцлеры от социал-демократов, в 1966-м он стал вице-канцлером и министром иностранных дел в правительстве германской «ширки» — широкой коалиции, где социал-демократы были младшими партнерами христианских демократов.

Через несколько лет однопартиец и наследник Брандта канцлер Гельмут Шмидт писал: «Два главных достижения Брандта: в политике внешней — после 20 лет западной политики дополнил ее политикой восточной. Во внутренней политике социал-демократия после практически ста лет оппозиции надолго была введена им в число сил, обладающих властью».

Тем не менее наибольшим из всех достижений Брандта, благодаря которым он вошел в историю, является его ostpolitik — новая восточная политика, ставшая едва ли не самым важным элементом глобальной политики разрядки, в 70-е годы прошлого века пришедшей на смену холодной войне.

Прорыв, осуществленный Брандтом во внешней политике, сейчас, через много десятилетий, на первый взгляд кажется довольно простой вещью — он сводится к четырем основным договорам, заключенным Федеративной Республикой в 1970—1973 годах с СССР, Польшей, Чехословакией и Германской Демократической Республикой. Согласно им, Брандт от лица немецкой нации признавал, что Германия навсегда утратила свои восточные земли, и гарантировал, что его страна никогда не будет пытаться вернуть их силой. Западная Германия практически признавала существование Германской Демократической Республики де-факто, но не признала ее де-юре, как ни хотел этого Советский Союз. Неотъемлемым элементом «пакета» Брандта стало и Четырехстороннее соглашение 1971 года по Западному Берлину, формально подписанное СССР и Соединенными Штатами, Великобританией и Францией без участия Бонна. Здесь тоже был достигнут компромисс — три западные державы (а вместе с ними и Брандт) признали, что Западный Берлин формально не является составной частью ФРГ. Взамен СССР признал «особый характер» отношений этого города с Западной Германией, согласился с тем, что западноберлинцы могут путешествовать по миру, в частности и по странам Восточного блока, с западногерманскими паспортами, и, самое важное, гарантировал неприкосновенность «осажденного» на протяжении нескольких десятилетий города.

«Мы не стали друзьями Советского Союза или его системы, — писал Брандт. — Скорее, мы превратились в партнеров на деловых основах».

В первые годы после Второй мировой Советский Союз старался установить свой контроль над всей Германией. Позднее, после впечатляющих успехов ФРГ в социально-экономическом развитии, жизнь поставила перед Москвой более скромную задачу: любой ценой сохранить «свою» Германию, ГДР. Ведь ее жители «голосовали ногами» — за время существования «первого государства рабочих и крестьян на немецкой земле» в Западную Германию бежали почти 3,5 миллиона немцев, при том, что население советской зоны в 1945 году составляло около 17 миллионов. В силу этого советское руководство, а еще в большей степени их восточногерманские марионетки старались всячески закрепить раскол Германии. Прежде всего психологически — вбить в головы подданных ГДР, что Федеративная Республика для них чужая, даже враждебная страна, что в ГДР начала формироваться отдельная восточногерманская «социалистическая» нация. Политики с берегов Рейна пытались всячески этому противостоять. Действовала доктрина Хальштейна, согласно которой федеральное правительство было обязано «заботиться обо всех немцах». С властью ГДР как с иностранной марионеткой не поддерживали практически никаких контактов, а Министерство иностранных дел разрывало дипломатические отношения с любой страной мира, официально признававшей ГДР. Так западногерманская элита старалась сохранить единство своей страны, по крайней мере в головах немцев. А миллионы изгнанников из земель, отошедших к Польше и СССР, из чешской Судетской области не оставляли надежды вернуться домой — пусть не сейчас, а когда-нибудь позже, когда изменится геополитическая ситуация в мире.

И нужно было иметь огромное мужество, чтобы прямо сказать миллионам изгнанников и миллионам бундесбюргеров, которые им сочувствовали, что это «позже» никогда не наступит. Еще большее мужество и политическая воля требовались для того, чтобы отбросить устаревшую доктрину Хальштейна, пойти на контакты с восточногерманскими коммунистическими бонзами, пусть и не признав отношения между ФРГ и ГДР межгосударственными, как того очень хотела Москва, а еще больше — Восточный Берлин. Пойти для того, чтобы легализировать хотя бы какие-то человеческие контакты между жителями двух частей разорванной страны, хоть как-то улучшить условия существования своих соотечественников «там, в зоне».

Задание Брандта усложнялось еще одним обстоятельством. Еще в начале 1960-х годов он утверждал: «Мирное сосуществование по Хрущеву (добавим, что и при Брежневе ничего принципиально не изменилось. — Авт.) — это не поиск долгосрочной стабильности и даже не перерыв между боями, а новая возможность расширить сферу своего господства и влияния без риска ввязаться в атомную войну».

Через несколько лет, накануне подписания Московского договора, канцлер ФРГ писал: «Сосуществование возможно лишь в случае, если мы избавимся не только от страха перед коммунистическим превосходством, но также и от столь же наивной, сколь и удобной беззаботной убежденности, что правое дело автоматически восторжествует». И еще: «Наша концепция не должна ограничиваться изменением отношения к коммунистическому Востоку, она должна также распространяться и на отношения между богатыми и бедными нациями. Сосуществование в виде мирного соревнования возможно. И может быть выиграно или проиграно именно в этих странах».

В конце концов Брандту, Западу в целом, как хорошо видно сейчас, через годы, все же удалось навязать Москве на практике свою концепцию «мирного соревнования двух систем». И Брандт еще дожил до того времени, когда подточенный внутренними и внешними трудностями закачался, а потом и упал коммунистический режим в СССР. Но перед тем еще развалилась, как карточный домик, ГДР. И восточная «зона» воссоединилась с Германией.

В 1971 году Брандт получил Но­белевскую премию мира, а с ней и умень­шение угрозы войны для своей страны, вступление ФРГ (одновременно с ГДР) в ООН, договор «Газ — трубы», по которому Советский Союз впервые в своей истории начинал масштабный экспорт газа в капиталистические страны, в частности в Западную Германию, а та рассчитывалась за этот газ не столько деньгами, сколько трубами большого диаметра для строительства новых газопроводов и увеличения экспорта того же газа. И вообще ФРГ стала крупнейшим торговым партнером СССР среди несоциалистических стран. А еще Брандт расколол и политизировал свою страну. Он получил горячую поддержку многих своих соотечественников (во времена правления Брандта количество избирателей, голосовавших за его партию, возросло с 32 до 46 процентов), но и вызвал очень острую и к тому же действенную, если можно так сказать, ненависть германских правых. Как детектив можно читать западногерманскую политическую историю начала 1970-х, когда правые делали все, чтобы размыть преимущество в пять голосов, которое имела социалистическо-либеральная коалиция в парламенте, с тем чтобы объявить вотум недоверия правительству Брандта и не допустить ратификации его «восточных» договоров. Это история подкупа и коррупции, причем не только политической. Но решающую битву за вотум недоверия правые проиграли — им не хватило двух голосов. За счет предателей в собственных рядах. Один из христианских демократов, который воздержался тогда, как выяснилось через много-много лет, после обнародования архивов гэдээровской спецслужбы Штази, получил за свой голос почти миллион марок. Имя второго неизвестно до сих пор. А Брандт распустил парламент, объявил досрочные выборы и триумфально их выиграл, впервые в истории Германии сделав свою СДПГ самой многочисленной партией страны.

Тем не менее враги все же смогли выжить Брандта с должности. 24 апреля 1974 года был арестован один из референтов канцлера — Гюнтер Гийом, который за 18 лет до того сбежал из Восточной Германии на Запад. Во время ареста он признался, что все эти годы оставался «гражданином ГДР» и является «офицером Национальной народной армии». Брандт сделал неосмотрительное заявление, что Гийом никогда не имел доступа к «документам высшей степени секретности». Через несколько дней оказалось, что таки имел... Скандал усилила обнародованная информация спецслужб, что канцлер во время своих агитационно-предвыборных поездок по Германии имел многие, скажем деликатно, любовные приключения. И 7 мая 1974 года Брандт заявил об отставке...

До 1987 года он оставался председателем Социал-демократической партии Германии и ушел с этой должности добровольно, по состоянию здоровья. А председателем влиятельного международного Социалистического интернационала Брандт был до дня своей смерти — 8 октября 1992 года.

Вместо эпилога

7 декабря 1970 года канцлер Федеративной Республики Германии Вилли Брандт преклонил колени перед монументом жертвам нацизма в Варшавском гетто. Этим символическим жестом он просил прощения за преступления гитлеровского режима перед человечеством. Брандт, который лично никак не был причастен к этим преступлениям, который много лет рисковал собственной жизнью в бескомпромиссной борьбе против нацизма, просил прощения от лица миллионов немцев. В частности тех, кому было за что просить прощения и кто извиняться не хотел. Ни тогда, ни раньше, ни потом. Он, чья человеческая судьба так отличалась от судьбы подавляющего большинства его соотечественников, полностью отождествил себя со своей нацией. И в этот день Германия окончательно выздоровела, рассчитавшись за гитлеризм по всем историческим счетам.

Можем ли мы себе представить Владимира Путина или любого другого лидера современной России, который преклонил бы колени перед памятником жертвам Голодомора в Киеве?

Однозначно — нет, хотя жертв сталинского режима больше, чем жертв режима гитлеровского.

Возможно, потому, что и монумента погибшим в Голодоморе у нас до сих пор нет, а есть только небольшой памятный знак на Михайловской площади? А возможно, потому, что между демократической Германией Брандта и Россией Путина, сползающей к авторитаризму, все же есть «маленькое» различие?