Великодушие. К 130-летию со дня рождения Максимилиана Волошина

Существует легенда о крымском отшельнике, который босиком блуждал по горам и дарил каждому встречному свои акварели. Такое представление превращает скупые сведения о нем во фрагменты чего-то неясного, почти мистического... Наверное, популярность Волошина и до сих пор отстает от масштаба его личности, так как этот художник всегда выше любой литературной моды, а своими предвидениями философа-натуралиста он проникал в неведомое пространство.

Когда на Землю поступили первые сообщения с Луны, кто-то вдруг вспомнил его венок сонетов «Лунария», где поверхность планеты и ее пейзажи изображены с удивительной точностью. Вспомнили, удивились и снова забыли о волошинском феномене. Поэтому сегодня просто необходимо по-новому увидеть его.

Судьбы Мира не без оснований связывают с воспитанием экологически зрелой личности. «Антиглобалисты» и «зеленые» обеспокоены растущим загрязнением окружающей среды и человеческих душ. Они провозглашают как необходимое условие выживания новый патриотизм, основанный на глубоком понимании современных экологических проблем, определенной жертвенности, отказе от потребительских излишеств, высокой духовности. Все это — не сегодняшнее, не внезапное открытие. Люди, осознававшие себя органической частью Природы, были всегда; глубокий экологизм — лишь новый термин для определения духовного и физического состояния. Мышление, поступки, творчество Максимилиана Волошина — глубоко-, даже высокоэкологичны. То, что он брал, сторицей возвращал природе и людям; Волошин сознавал, что Человек — это и есть Природа. Что касается экологии культуры, то он создал в Коктебеле творческую «нишу», где оттачивали свои умы сотни наших лучших писателей, художников и ученых. Ее влияние сохранилось и поныне, вопреки всем наслоениям «поп», «масс» и других симуляций культуры.

Многообразие одаренности Волошина затрудняет выбор. Но поговорим о великодушии, присущем лучшим представителям человечества. Об уровне духовности, которого не хватает, чтобы будущее Природы, с Искусством и Культурой, можно было вручить Человеку без опасений.

Даже милый нашему сердцу киевский Дом с химерами, на его взгляд, был насилием над природой. За «модерном» вырастают псевдорусские, псевдовизантийские сооружения. Их пышность, далекая родня сегодняшнего кича, не отвечала его представлениям о человеческом жилье. Городская культура того времени не ослепляет молодого Волошина. «Вечные корни искусства, — пишет он, — тянут свои соки из жирного чернозема жизни. Наблюдение, документ, натурализм — основание всякого искусства».

Еще заманчивее — изысканные краски Ренуара, игра света в палитре Дега, прозрачность Писарро. Скандальная живопись, быстро ставшая добропорядочной... Волошинское обостренное восприятие природы ищет самовыражения, сопротивляясь модным течениям. Чрезвычайно сильный иммунитет родины вынуждает Волошина по-своему оценивать парижские выставки импрессионистов: «Для того чтобы ощутить лицо Земли во всей сложности его жизни, слишком мало чисто живописного отношения к природе».

Итак, выбор сделан. В Европе Волошин был не эмигрантом, не туристом, а странствующим студентом, исследователем с мешком за плечами: «Для того чтобы познать страну, необходимо ощупать ее подошвами собственных ног... В эти годы я весь — глаза, уши». Он рвется к истокам искусства и странствует во времени. За импрессионистами видит барбизонцев, еще глубже — прерафаэлитов, мастеров Возрождения, и так до Византии и античности. Достоверность античных мифов в первичном материале, мраморе, уже ближе к живой истории Земли. Волошин вспоминал, что в крупнейших музеях мира он всегда мечтал о том, как будет рисовать, возвратившись на родину «окончательно и навсегда».

Но куда именно? Есть легенда о Длинной горе (Узун-Сырт). В 1920 году Максимилиан Волошин и авиатор Константин Арцеулов остановились здесь, у обрыва. Вдруг ветер сорвал с поэта шляпу. Широкий волошинский бриль, будто вопреки законам земного тяготения, взлетел над горой! И, медленно планируя, приземлился далеко в степи.

Открытие маленького чуда природы, восходящих воздушных потоков, сделанное двумя друзьями, произошло неподалеку от Коктебеля, на земле Восточного Крыма, в древней Киммерии, где Волошин решил навсегда поселиться. Здесь море, горы и степь представляют земные стихии в откровенном единстве. Ника­ких кипарисов или магнолий; мглистое, некурортное небо. Слева — обнаженные холмы и песчаные берега заливов, справа — причудливые шпили Карадага. А посередине — крохотная болгарская деревня Коктебель, что значит «Страна синих скал», где и начал новую жизнь Волошин.

Но начало для него — это и есть продолжение! В этом, казалось бы, диком уголке Отчизны Волошин сумел прочесть черты духовности; вместе с тем в произведениях Человека он видел продолжение действий Природы: «Адам был миром, мир же был Адамом. Он мыслил небом, землею плотствовал, растениями рос».

Неплохой эпиграф к известной книге Тейара де Шардена «Феномен человека» или учению В.И.Вернадского о ноосфере! А на Длинной горе со временем состоялся первый слет планеристов, а также испытания при участии авиаконструктора Олега Антонова.

Волошинская земля. Пологие, заросшие жесткими степными травами холмы, ложбины с жиденькими позднецветами, овраги с полынными кустиками. Чуть дальше — острый, словно татарская сабля, каменный кряж, до седины выглаженный солнцем и ветрами. Здесь уже никого, кроме птиц. Но везде, где удержался кусочек земли, выглядывают наивные кустики шиповника, узловатые деревца дикой груши. Волнистые, будто застывшее море, склоны. И снова — голубовато-серые, оранжевые, розовые тела вулканических чудовищ. Все это узнаем в его акварелях, лишенных обычной, мирной пейзажной лирики.

Природа осознается независимой художественной ценностью. Лицо Земли воспринимается таким, какое оно есть, со всеми извилинами и морщинками. В каждом пейзаже — особая структура, ритм. И Страна синих скал оживает, происходит настоящее чудо ее одухотворения. О Волошине не скажешь: он здесь жил и творил. Справедливо иное: он открыл эту землю и вдохновил ее творческой жизнью.

В мастерской Максимилиана Александровича хранится обломок древнегреческого корабля, найденный под Карадагом. Волошин утверждал, что это — от Ясоновой ладьи «Арго»… И не шутил! Времена аргонавтов и расцвет античности он ощущал каждой клеточкой своего естества, перебросив мостик художественного исследования от Парфенона к древнерусским храмам и Украинскому барокко. Осознав Природу в себе, Волошин, как поэт и художник, навсегда запечатлел свою личность в реалиях исторического пейзажа Киммерии, тогда еще «немодного» Восточного Крыма. Природа была и остается его продолжением; при этом нет границы между наследием Природы и культуры. Испытываем жгучую боль, когда умирает знакомое с детства дерево, загрязняется речка, высыхает озеро. А если разрушается хотя бы один из воспетых Волошиным коктебельских холмов, вместе с ним гибнет некая частица мировой цивилизации. Ведь холм тот был частью исторического пейзажа, произведением Искусства и Природы одновременно! Конечно, Канев и Качанивка, освященные духом гениев, тоже сохраняют эффект присутствия великих личностей. Но здесь имеем дело с воплощением в реалиях Природы.

Своими руками он возвел дом на берегу. Без единого украшения, из пористого местного камня. Логично и ненавязчиво вписался дом Поэта в природную среду: с уважением к горам, степям и морю. Опоясанный простыми деревянными лестницами и террасами, как при жизни Мастера, он остается центром духовного тяготения.

У Волошина слава неутомимого труженика. Да, он оставил тысячи произведений, близнецов работ ученых натуралистов, географов, геологов. Страстный исследователь изучил в Стране синих скал каждый камешек. Он верил, что воспеть землю такой ему помог «опыт подошв, которые касались всех ее тропинок». Художник не повторяет пейзаж, но определяет его стиль, усиливает характер. Помогает увидеть и понять красоту любого клочка земли.

Для него живопись и поэзия — не отдельные виды искусства. Волошин сопровождал свои работы поэтической строкой не как дополнение к цвету и линии, не для усиления эффекта. Поэзия и живопись были единым целым, равноценными рабочими языками. Когда его спрашивали, поэт он или живописец, Волошин отвечал: «Стих — это словесная картина, а картина — немой стих».

Вот место, откуда Мастер увидел пейзаж. Но сравнить можно лишь главные его линии, акценты, естественные феномены. Другие детали, кроме острого утеса над линией моря, выглядят иначе. Неужели успела измениться сама натура?

Через два года написана другая акварель — на том же месте, за километр от дома Т.Вяземского (нынешней Биостанции). Луна, как и в предыдущей работе, заливает фосфорическим светом пустынное, скалистое побережье западного Карадага. Линии пейзажа очень похожи, но подбор деталей строже, мысль точнее: «Зеркальность лунной тишины». Изменился не сам пейзаж, а видение его художником.

Да, трудно определить, где стоял мольберт Волошина! Но есть и другая причина: мольберта не было. Работая, как топограф, ощупывая подошвами и зрением каждый камень, художник считает кощунством копировать великого Мастера — Природу. Они созидали вместе. Ритмы и структуры природных сил он читал глазами; потом дома, в мастерской, воображение подсказывало детали, и структура земли обрастала ими, будто плотью. Акварели Максимилиана Волошина — это дневник земли, написанный в соавторстве с Природой. Как сложно — и как все просто: «Акварелью я начал писать с начала войны... Каждый, кто рисовал с натуры в те года, был на подозрении как шпион... Это освободило меня от прикованности к натуре и стало благодеянием для моей живописи... Я стал писать по памяти, стараясь воссоздать главные линии и композицию пейзажа... Все же остальное представляет собой логическое развитие первичных данных, в соответствии с законами света и пространственной перспективы».

Шутливое признание Воло­шина интересно подтверждается на пленере. Возьмите хотя бы одно из множества его произведений. И попробуйте, если не повторить впечатление, то хотя бы развить достигнутый художником чисто зрительный эффект, наблюдая пейзаж предположительно с его позиции — так, словно мольберт был. При этом, конечно, должны совпасть пора года, солнечное время и состояние атмосферы.

«Художник должен перестрадать землей, которую пишет, пережить историю каждой долины ее, каждого холма, каждого залива», — утверждал Волошин. Для него это — пережить судьбу конкретного человека, ведь Волошин гениально постиг идею, к которой приходим лишь сегодня: Человек — это и есть Природа. Спасая Природу, мы спасаем себя.

Восходя над морем и пологими холмами, солнце освещает дом Поэта, похожий в этот миг на корабль, плывущий навстречу утру. Свет входит в его сердце, мастерскую. Сумерки исчезают постепенно: сначала открываются нижние окна, потом — средние и верхние.

Тут каждая вещь достойна внимания, ибо характеризует своего хозяина. Плотничьи инструменты и простенькая мебель. Баночки с драгоценными парижскими красками. Предметы археологических поисков: копия скульптуры египетской царевны Таиах, обломок древнегреческого корабля, мраморная византийская капитель, пифос из розовой глины. Пучки сухой полыни; венчик из трав, сохранивший летние краски степи. И, наконец, библиотека — тысячи томов на старосветских антресолях.

Максимилиан Волошин завещал нам неизмеримую ценность. Не просто дом, библиотеку и собрание картин. Мы унаследовали атмосферу сочувствия, заботы и великодушия.

«Мой дом — это общее добро моих единоверцев». Его верой было и есть искусство. Невозможно припомнить всех, кто приходил сюда на день, на неделю, на годы. Соревновались на поэтических турнирах, писали романы, совершали открытия. Увозили с собой новую книгу, поэму, конструкцию самолета. И непременно — хотя бы одну волошинскую акварель. Хозяину же оставляли... его изображения.

Портрет Волошина, не в воспоминаниях современников, а в их зрительном восприятии, сегодня является синтетическим. Его изображения, созданные друзьями, развешаны в мастерской. Искренне выражая глубокую симпатию, они ничего не скрывают. Каждый отметил важнейшую для себя черту характера Мастера… Вот полотно ученика Гогена, Славинского; за ним — два кубистических лица, написанных Диего Риверой. И характерная «лубочная» работа Кустодиева... Поначалу образ складывается, будто праотец Адам из обломков безжизненного хаоса. Но постепенно все реальнее проступают черты Волошина на портретах, созданных Шароновым, Петровым-Водкиным, Верейским, Голо­вановым, Остроумовой—Лебе­девой. И уже вполне реалистичные скульптурные портреты Виттига и Григорьева... Остается понять его, как землю, написанную им три тысячи триста тридцать раз. Черты его лба, бороды, всей головы несут характер могучей глыбы, которую можно сравнить разве что с самим Карадагом.

Есть акварель, выполненная рукой авиаконструктора О.Антонова, с подписью автора: «Подражание Волошину». Речь идет о наследовании живописной манеры? Нет, о чем-то значительно большем и высшем. Вот как написал об этом сам Олег Константинович: «В двери этого дома, тепло встреченные гостеприимным, доброжелательным хозяином, прошли сонмы славных людей; один лишь перечень их имен олицетворяет расцвет нашей культуры… И когда вы увидите этот сияющий мир, войдите в него как в святыню, как в созданное природой чудо красоты».

Трудно вообразить Мастера оторванным от Земли, но мысль о полете его не оставляла. И не как символ творческой высоты. Крылатый человек — вот герой, которым он восхищался. Как реализованная метафора, дельтаплан органично вошел бы в его словарь. Вспомним легенду о шляпе, взлетевшей тогда на Узун-Сырте.

В 1962 году Коктебель посетил Максим Рыльский. Он с огромным уважением относился к творчеству Максимилиана Волошина. Максиму Тадеевичу принадлежит перевод одного из его лучших сонетов: «Стемнілим золотом і жовчю напоїв вечірній час горби. У млі червонобурій жмути кошлатих трав, мов у звірячій шкурі, в огні — чагарники, в металі — вод розлив…»

Карадаг теперь отдыхает, и это ему на пользу. Деревьями и травами зарастают вытоптанные армиями туристов склоны. Ныне здесь заповедник. Но как сохранить неповторимое наследие Мастера? Это не только его Дом-музей; перегруженный и обезображенный, Коктебель сам взывает о помощи.

В последнее время наимоднейшим инструментом архитектора становится бульдозер: строительные площадки возникают не только на исторических коктебельских холмах, но и вместо них. Застраивается античное городище Тепсень в Коктебеле, уничтожают Обсерваторную гор­ку возле Биостанции, даже в самом Карадагском заповеднике появляются «пиратские» коммерческие сооружения, оскорбляющие исторический пейзаж.

Особенно жаль маленьких ручейков, которые текли сквозь тростниковые заросли, впадая в море в разных местах Коктебельской бухты. Ныне они, перекрытые бетоном, после каждого дождя превращаются в зловонные комариные отстойники, забросанные окурками, пластиковыми пакетами и бутылками из-под всяческой «колы». Очистные сооружения отсутствуют. Вывозить и утилизировать мусор? Это и вовсе неприбыльное дело для местных властей. Отбросы, которые удается вимести, просто сваливают в Баракульской долине, под уже упомянутой Длинной горой планеристов.

Волошин видел безысходность цивилизации индустриального общества. К поэтическому циклу «Путями Каина» он добавил другое название: «Трагедия материальной культуры». Поэт представлял культуру духовным продолжением Природы. В этом произведении, написанном верлибром, да еще и в библейской тональности, он предвидит пришествие жадного хама, с легкостью меняющего свое духовное начало на радости комфорта. Попадая в его руки, техника не облегчает труд, а лишь содействует деградации человечества: «Машина приучила человека, что бытие определяет дух, что гений — вырожденье, что культура — увеличение числа потребностей, что идеал — благополучие и сытость». При этом бескультурному человеку лишь кажется, будто он владычествует над Природой, так как «освобождая силы извечных равновесий вещества, сам делается в их руках игрушкой».

В противовес тупому «постиндустриальному» потребительству возникло особое, глубоко экологичное «коктебельское сознание». Сначала его носителями были друзья и сподвижники Максимилиана Волошина, а со временем — все почитатели поэзии, рисунков и образа жизни Мастера. Сегодня Коктебельский эколого-историко-культурный заповедник «Киммерия М.А.Воло­шина», а проще — «Дом Волошина» или даже Woloshyn’s House остается настоящим островом спасения среди торгово-развлекательных реалий курортного поселка Коктебель, которому хотя и вернули старинное название, но с годами он все меньше похож на Долину синих скал.

За прозрачной изгородью дома-корабля начинается словно иной мир, а не обычный день курортного лета. Кто куда, в соответствующей одежде или без нее. Люди барахтаются на надувных плавсредствах, рассматривают яркое тряпье в лавчонках, играют в бессмысленные игры с автоматами, непрерывно двигают челюстями, стремясь побольше съесть и выпить. Будто насмехаясь над античным прошлым, кофейни и рестораны назвали «Эллада», «Киммерия», «Каллиера». Группы «отдыхающих» прохаживаются по бульвару, минуя Дом поэта.

Тем временем там, на Длинной горе, человек испытывает крылья. Слившись с наивным, как бумажный голубь, аппаратом, дельтапланерист взлетает после стремительного разбега.