УЧИТЬСЯ ХРИСТИАНСТВУ ПО-НАСТОЯЩЕМУ...

В свое время нас поражало то, как легко и просто находят путь к сердцам людей — в первую очередь молодых и даже очень молодых — разнообразные духовные (чаще квазидуховные) учения. Мы поразились «педагогической деятельности» «Белого братства», потом поразились «молодости» последователей Алистера Кроули, потом — юности и убежденности основного количества неопятидесятников. А потом мы сказали себе: молодежь легко поддается на всякого рода духовные спекуляции. И перестали удивляться. Потом подумали о том, что это неплохой способ воздействовать на юные умы и души — пускай церковь занимается их воспитанием, раз у их «коллег» так хорошо получается. Когда у общества не складывается с воспитанием подрастающего поколения, искушение переложить бремя ответственности за их души на чьи-то плечи становится слишком велико. Тем более что и сами церковники так рвутся в школы, так активно требуют у государства ввести курс «Христианской этики». И в этом, наконец, все наши конфессии единодушны...

Странно, что наши надежды возрождения морали возложились на церковь. Странно потому хотя бы, что наша «постатеистическая» религиозность довольно ущербна. Наверное, не менее ущербна, чем само представление о морали. Соцопросы как в Украине, так и в России выявляют странные вещи: у нас немалое количество «православных атеистов», не верящих в Бога, но называющих себя «православными», христиан, верящих в Бога и заодно соблюдающих «народные традиции» (попросту суеверия, доставшиеся нам от предков-язычников), «истинно верующих», ходящих регулярно как к таинствам, так и к гадалкам, а уж о христианах, не признающих ни таинств, ни церкви, ни обряда вообще, и говорить не приходится. Конечно, эта околорелигиозная неразбериха по сути отличается от проблем рационального секуляризованного общества западного образца. На что мы радостно упираем, убеждая себя и других в том, что наш народ — «кладезь духовности». Но по тем же соцопросам легко заметить, что «духовность» эта не имеет решительно ничего общего с «церковностью». И дело тут не только (а может, и не столько) в своеобразной секуляризованности нашего общества, но и в проблемах, постигших саму церковь, которая стала неспособна нести то бремя, которое мы готовы добровольно ей вручить — бремя ответственности за нашу духовность.

Как же так случилось, что мы больше не ищем совета духовника и не идем в церковь за наставлением на путь истинный? А не зовут... Конечно, это звучит смешно, и любой церковник упрекнет меня за подобную формулировку, потому что церковь — дело сугубо добровольное в отличие от колхоза. На «свободе входа и выхода» и стоит христианство — спасен будет только тот, кто придет сам, по собственному почину. С этим трудно спорить, но заставлять людей выбирать можно только в том случае, если сначала разъяснишь им последствия каждого из возможных выборов. Иначе это не «возможность выбора», а лицемерие. Вот тут у наших традиционных церквей прокол — проповедуют теперь только в церкви. Проповедовать за стенами церкви, с точки зрения некоторых моих собеседников из духовенства — даже как-то неприлично. Кто в церковь по каким-то причинам не попал — тот за бортом, а спасение утопающих — дело рук самих утопающих, в этом традиционная церковь солидарна с классиками...

То, что традиционные церкви перестали проповедовать — только одна сторона проблемы. С другой стороны находимся мы сами со своей низкой восприимчивостью ко всему тому, о чем церковники с нами говорят. У православных это следствие главным образом «секуляризованного образования», привыкшего противопоставлять веру и разум, у греко-католиков, например, — в большей степени самоуверенность мирян, знающих, что они «лучше священника знают, как надо».

Тем не менее мы им доверяем. Мы ждем, что их потенциальные воспитательные возможности наконец проявятся и они найдут способ убедить всех нас в том, что надо жить иначе и быть лучше. И даже смогут рассказать нам, как именно мы можем этого достичь. Мы вообще народ потенциальных возможностей: знаем, что в нас дремлет сумасшедшая творческая энергия (она пока не просыпается), что в нас немалые запасы духовности (мы их не проявляем), мы храним глубоко в себе несметные богатства культуры (но продолжаем плевать на паркет). Поэтому и церковь у нас такая — она таит немалый воспитательный потенциал, но пока не хочет им делиться. То есть она может им поделиться, но пока торгуется. Она готова идти в школы и в армию, готова сотрудничать со СМИ, проводить конференции и семинары. Она это и делает, но очень эпизодически и иногда с неожиданными последствиями: на собраниях, посвященных церковному воспитанию, например, основная часть времени посвящена разговорам об «опасности раскольничьих группировок» или «засилии московской церкви». А уж когда доходит до реальных предложений о пастырской опеке над школой и армией, вопрос и вовсе становится ребром: какая именно конфессия получит доступ к этой деятельности?

Самое интересное, что те, кто хочет пробиться в школу и армию, уже сделали это. В лучшем случае это традиционные протестантские общины, в худшем — разнообразные секты. Вспомните, как просто «Белое братство» проникло в школы, как легко под видом разнообразных «кружков» завоевали себе место под крышей учебных заведений сайентология, трансцендентальная медитация и т.п. А некоторые ориентальные спекуляции даже нашли достойное место в школьном курсе валеологии: в некоторых учебниках на полном серьезе толковалось о чакрах, возможностях йоги, самоуглублении и прочем. А вот традиционные христианские конфессии пока что так не могут.

Впрочем, почему не могут — понятно. Церковь хочет статуса. Она ждет официального признания своей важности, необходимости — церковь тоже не свободна от собственной истории. Как и весь наш народ, она хочет реабилитации. Но не просто реабилитации, а с «реваншем» — чтобы государство, которое столько лет ее отрицало, не просто признало право на существование, но и согласилось с ее исключительно социальной миссией. Вход в школу и армию «с благословения» государства — это, как теперь говорят, «знаково» для нашей церкви.

Казалось бы, зачем церкви общеобразовательная школа, когда у нее есть неограниченная возможность открывать воскресные школы — лишь бы хватило специалистов, способных не только растолковать катехизис, но и воспитать в детях потребность в христианских практиках, не прикрываясь. Тем не менее церковь сильно хочет в государственную школу. Конечно, есть 35-я статья Конституции Украины, декларирующая отделенность школы от церкви и церкви от школы, но это вполне можно обойти. Во всяком случае, некоторые опытные программы «Христианской этики» предлагают разные способы такое сделать. Правда, попытки эти выглядят, мягко говоря, несколько противоречиво: «религиозное воспитание в школе не противоречит ее светскому характеру и рассматривается не как что-то отдельное, но как часть национального воспитания в целом». Каким образом «религиозное» может не противоречить «светскому»? Сам язык протестует против подобных формулировок. А уж отождествление «национального» и «христианского» — это просто общее место в подобных программах.

Самое интересное, что такой компромисс, как «Христианская этика», не должен устраивать ни церковь, ни государство. Попытки объединить «национальное» воспитание и «христианское» чаще всего приводят не к совмещению, а к подмене. Причем нарушается основное условие школьного образования — его светскость и отделенность от какого-либо вероисповедания. В подтверждение своих слов приведу некоторые выдержки из двух программ «Христианской этики», разработанных Львовским управлением народного образования и Острожской академией. Высказывания типа «в христианской морали сконцентрированы высшие ценности европейской цивилизации, поэтому христианские аргументы самые весомые» унижает неевропейские культуры и все нехристианские вероисповедания. Фразы «источником добра есть только Бог», «христианские ценности абсолютны — доброта, любовь, правда, честность, свобода, достоинство, справедливость...» автоматически превращают атеиста в злобного аморального субъекта. Высказывания типа «быть честным — значит, подражать Христу», «формировать у учеников целостный образ Христа», «убедить детей быть христианами», творение молитвы как необходимая часть урока, темы уроков вроде «наше активное участие в Литургии» вообще не применимы к урокам в светской школе.

В свою очередь церковников должна была бы возмутить подмена понятий, сплошь и рядом возникающая в этих программах в угоду «национальному» и «светскому». Во-первых, должно было бы возмутить сведение христианства как вполне целостной мировоззренческой системы и определенной религиозной практики исключительно к этической составляющей. Да, есть этическая составляющая христианства, но этика — это еще не все христианство. Во-вторых, довольно сомнительно выглядят постоянные попытки смешать воедино национальное с христианским. Приведу несколько примеров тем уроков: «Святая Мать, святые дети, святая семья, святой народ», «Наше отношение к национальным христианским святыням — Кресту, Гербу, Флагу, Гимну», «Т.Шевченко стал пророком и отцом украинской нации». А вот фраза, которая должна бы покоробить не только церковника, но любого христианина: «Иисус Христос говорит, что нет большей любви, как отдать жизнь за ближнего. В этом как раз состоит готовность отдать жизнь свою за Отчизну, за свой народ, за свою веру. Готовность на такую жертву начинается с любви к родному языку, к родным песням, к родным традициям». Конечно, намерения у автора этого пассажа превосходные — воспитать патриотические чувства. Но почему для этого надо было так жестко обходиться с Писанием, в котором нет ни слова не только о «родных песнях», но и об Отчизне в принципе? В том-то и вся соль христианства, что речь идет о ближнем. Просто о ближнем, без каких бы то ни было довесков. А ближний — это каждый, вне этнической или гражданской принадлежности. И этот «этнический релятивизм», между прочим, — тоже часть этического учения христианства. Но у христианства, видимо, свои цели, а у школы — свои. Такой свободе в обращении со священным текстом удивляться не стоит — программу писали работники просвещения, а они богословию, как правило, не обучены. Странно другое — эта программа получила одобрение церкви...

Не могу удержаться, чтобы не привести несколько выдержек из программ, которые дадут читателю представление о стиле и методах изложения предмета. На уроке, посвященном искупительной жертве Христа, учитель предлагает закрепление материала методом «вопрос—ответ». Учитель показывает детям гвоздь — «Что это такое?» (ответ детей), «А какое зло было совершено с помощью гвоздей» (ответ детей). Далее учитель показывает деревянную доску — «А это что такое?» (ответ детей), «А какое зло люди совершили с помощью дерева?». Просто детский триллер какой-то... Вот как объясняется ученикам 3-го класса сущность заповеди «не прелюбодействуй»: «Эта заповедь для ваших родителей. Они должны любить друг друга, помогать друг другу и никогда не покидать друг друга...». Вот так: помыл посуду — и никакого прелюбодеяния... Рассказ же учителя о том, что «родной язык — сокровище от Бога» на фоне библейской истории о Вавилонском столпотворении выглядит просто комично.

Преподавание «Христианской этики» в школе представляется глухим углом: очевидно, что школьные учителя не должны этого делать хотя бы потому, что им не хватает богословской подготовки — это приводит к превратному толкованию Священного Писания. Священники тоже не могут этого делать, ведь «школа отделена от церкви». Такой вот компромисс: мы согласны вводить этот предмет, но читать будут учителя... Что из этого выходит — описано выше. Впрочем, и в самой церкви наличие педагогических и богословских кадров — немалая проблема. Вопрос образования самих священнослужителей должен быть поставлен на повестку дня под номером один. Священникам, которые рвутся преподавать, хочется сказать как врачу: исцелися сам. Приходские священники далеко не всегда способны толково произнести проповедь (даже в столичных церквях) — что уж говорить о том, чтобы научить кого-то чему-то.

Но, даже несмотря на свои внутренние проблемы, наша церковь по-прежнему может привлечь к себе людей (как показывают все те же соцопросы), и может воспитать христианина. Да, в этом случае она воспитывает еще и человека морально целостностного. Но в первую очередь ее миссия — воспитывать христианина. Только в этом ее предназначение — в том числе и для общества, но в первую очередь для самой человеческой души. И нет у церкви предназначения более высокого — ни «воспитание патриота», ни «воспитание гражданина». Кажется, она сама стала об этом забывать. А мы готовы учиться и быть христианами. За нами даже не надо ходить по школам — просто позовите, и мы придем...