Цена и ценности

Россия на каждом дипломатическом углу заверяет, что газовый спор с Украиной — бизнес, только бизнес и ничего, кроме бизнеса. Ей не верят. Америка объясняет причину войны в Ираке своей приверженностью идеалам свободы и демократии. Ей не верят тоже.

Интересно было бы определить уровень доверия политикам, если бы московские заявили, что дело вовсе не в деньгах — им за империю обидно, а вашингтонские признались бы, что их интересует нефть, только нефть и ничего, кроме нефти, а на свободу им наплевать…

Диалектика явления и сущности — вообще штука сложная. Недоверие к политическим причинам и целям, задачам и императивам, которые декларируются перед широкой общественностью, продиктовано рожденной из лона новоевропейской науки привычкой всюду за явлением искать скрытую сущность (если бы явление совпадало с сущностью, наука вообще была бы не нужна, — справедливо указывали основоположники). Перенося этот сциентистский принцип в мир морали, мы частенько попадаем впросак, ибо ищем скрытую сущность там, где ее быть не может в принципе. Поэтому, кстати сказать, благие намерения — самое технологичное дорожное покрытие для скоростной магистрали с углом спуска в 90 градусов…

Обо всем этом я подумал в связи с попыткой понять позицию Запада в нашем газовом противостоянии с Россией. Западноевропейская реакция — «разбирайтесь сами», «только бы у нас газ был» — сильно отдает экономическим материализмом, попустительством агрессору и очень слабо в ней просматриваются европейские идеалы. Ценности, которые, в отличие от преходящих экономических, не определяются «базарной ценой». Вспоминать (напоминать) об этом никому не рано и никогда не поздно.

Вечно живую историю обретения Украиной свободы (ныне третьей ее степени, энергетической) мы изобразим в иносказательной манере, используя классический античный сюжет. Роль Украины играет Греция, России — Македонское царство, Америки — Римская республика квиритов.

Македонское царство, возникшее и выросшее вне эллинской общности — «на своїм корені», как выразился относительно Владимиро-Московской державы Михаил Грушевский, обосновывавший извечное отличие русских и украинцев, — при Филиппе ІІ претендует уже не только на политическую гегемонию в Греции, которая может быть завоевана силой оружия, но также и на первенство культурно-историческое и само название эллинов. Что является неумолимым следствием всеобщего закона, определяющего победу культуры над варварством.

Македонский царь начал свою политическую карьеру заложником в Фивах: Македония проиграла войну Беотии, и дети самых знатных македонских семейств в течение нескольких лет успешно приобщались к эллинской культуре.

Для «культуры вообще» окультуривание всякого варвара идет, несомненно, в общий зачет всемирно-исторической цивилизационной победы. Для конкретного же культурного «победителя» результат представляется скорее удручающе-плачевным. Победители обнаруживают себя на обочине культурной истории и с горечью констатируют, что прежде мы были тем, что теперь они: правительство, первенство и самое название от нас к ним перешли (выражаясь словами автора «Истории Русов», вложенные им в уста гетмана Мазепы).

Македонская претензия на первенство — претензия варваров, объявивших себя эллинами, — была невыносимой для греков. «Он мало того, что не эллин и ни в каком родстве с эллинами не находится; он даже не варвар приличного происхождения, но жалкий македонец, а из Македонии в прежнее время нельзя было купить даже дельного раба, — громил Филиппа ІІ Македонского Демосфен в своих знаменитых филиппиках. — И тем не менее разве он не учинил эллинам самого тяжкого оскорбления? Помимо разрушения государств, он устраивает пифийские игры, общие для всех эллинов.., он присвоил себе первенство в вопрошании оракула, устранивши нас, фессалийцев, дорян и прочих амфиктионов, к каковому званию причастны даже не все эллины».

Македонские цари вели агрессивную панэллинскую политику, греческие полисы с отчаянием обреченных отстаивали свою обособленность и свободу.

В битве при Херонее македонская фаланга (левым ее флангом командовал восемнадцатилетний Александр) нанесла сокрушительное поражение объединенным силам греков (среди них был и Демосфен, разящее слово сменивший на меч и копье простого гоплита). Эллинский мир испытал шок. Оратор Ликург сказал, что с телами павших была похоронена и свобода эллинов. Промакедонский (!) оратор Исократ посчитал позор поражения несовместимым с жизнью и уморил себя голодом.

По результатам проведенной кампании Филипп сколотил послушный ему «союз нерушимый полисов свободных» — панэллинский Коринфский конгресс. Не вошла в него только Спарта. Впрочем, она не участвовала и в Херонейской битве.

Смерть Филиппа ІІ дала надежду на освобождение. Однако Македонии удалось избежать смуты, обычно возникающей в сезон междуцарствия. Царская власть, как единственно возможный способ правления в варварской стране, продемонстрировала свою крепость.

Пока молодой царь Александр усмирял восставших фракийцев, Фивы, которые еще помнили свою эпохальную победу над спартанцами (при Левктрах, 371 г.) и сладкое, пусть и недолгое, бремя общеэллинского лидерства, выступили против македонской гегемонии. Александр расправился с фиванцами самым варварским и жестоким образом. Разрушенный до основания город и обращение всех его жителей в рабов — таковым было специфически македонское выражение благодарности за приобщение к культуре; отец Александра, напомню, «окультуривался» в Фивах.

Спустя четыре года поднялась Спарта (331 г.). Александр в это время был со своей армией в восточном походе. Точнее, с половиной армии: половина македонских сил осталась для удержания эллинов в повиновении. Пополнив свои войска отрядами членов Коринфского союза (варварский террор заставил замолчать даже Демосфена), македонский наместник Антипатр разбил войска спартанского царя Агиса ІІІ. Гордая Спарта выдала заложников, отправила к Александру послов с просьбой о прощении и подписала союзный договор.

После смерти Александра в 323 году уже Афины поднимают антимакедонское восстание. Все тот же Антипатр жестоко расправился с восставшими; Демосфен принял яд.

На просторах развалившейся империи Александра Великого его наследники (диадохи) сошлись в смертельной схватке за македонское наследство. Диадохи наперегонки объявляют себя царями, и каждый провозглашает «свободу» греческих полисов.

Свобода! Это магическое слово безотказно поднимает эллинов и бросает их в битвы. На стороне одного царя против другого. В войсках одного союза против сил другого. «Почти полувековой период борьбы диадохов, наполненный острой социально-политической борьбой и непрерывными войнами с опустошением земель, разрушением городов, порабощением и гибелью массы людей, оставил глубокий след в общественном сознании и культуре античного мира» (А.Павловская).

Последствия греческой Руины можно охарактеризовать еще сильнее. Как пишет Т.Моммзен, «тогдашние греки уже совершенно пали, внутри каждой общины шли интриги, мелкая, себялюбивая борьба партий, каждая община преследовала исключительно свои маленькие интересы и своим соседям предъявляла несправедливые требования». Примером абсолютного нравственного падения может служить обожествление македонских деспотов; еще совсем недавно афиняне иронизировали над Александром Великим, решившим примерить на себя божеское подобие, а теперь (и двадцати лет не прошло) в честь ничтожных Антигона и Деметрия создают новые филы, сооружают алтари и учреждают ежегодные празднества.

Дольше всех держалась Спарта. Хотя уже после победы в Пелопоннесской войне спартанский образ жизни претерпел разрушительные изменения. Богатство, как ржа, подтачивало ликургов строй. Отчаянной попыткой возродить былую доблесть и вернуть свободу были реформы спартанских царей Агиса IV и Клеомена III. Первого эфоры предательски выманили из храма и повесили, второй потерпел поражение в битве с македонцами царя Антигона Досона.

В 221 году по улицам Спарты впервые за все время ее существования прошли вражеские солдаты. Доблесть, веками защищавшая Спарту лучше всяких стен, покинула последний греческий город. Теперь доблесть именовалась virtus и получила прописку в другом Городе, на другом полуострове Средиземного моря.

Клинч, в котором сошлись Македонское царство и постоянно побиваемая им свободолюбивая Греция, не мог продолжаться вечно. Удерживая в своем теле чуждый ей элемент, всякая империя запускает обратный отсчет времени своего существования. Настает момент — является божье провидение, случай или третья сила, и разъединяется навеки, казалось бы, соединенное.

В балканские дела вмешалось божье провидение, принявшее образ славного народа квиритов, для которых идеалы свободы и независимости были превыше всего, а само слово «царь» — ненавистным. «При первом своем появлении на материке Греции римские войска и римские начальники произвели глубокое впечатление дисциплиной, храбростью, правдивостью» (Т.Моммзен).

После разведки боем в І-й Македонской войне Римская республика во втором раунде послала в нокдаун царя Филиппа V (в битве при Киноскефалах, 197 г.), а в третьем — отправила в нокаут царя Персея (в битве при Пидне, 168 г.). Македонское царство перестало существовать. Свобода воссияла. Об исторических событиях, последовавших после второго раунда, рассказывает Тит Ливий.

«Наступило время Истмийских игр. На них и раньше всегда собиралось множество людей,.. но в тот момент люди из всех краев собрались туда не только по своим обычным делам — им не терпелось узнать будущее положение Греции, ее судьбу. Все они не только размышляли наедине с собой о намерениях римлян, но и бурно их обсуждали: едва ли хоть кто-нибудь из них верил, что те совсем уйдут из Греции. И вот все расселись в ожидании зрелища. На середину арены, откуда принято торжественной песнью подавать знак к открытию игр, выступил глашатай, по обычаю сопровождаемый трубачом. Звуком трубы призвав к тишине, он провозгласил следующее: «Римский сенат и командующий Тит Квинкций, по одолении царя Филиппа и македонян, объявляют свободными, освобожденными от податей и живущими по своим законам всех коринфян, фокейцев, локридцев…». Он перечислил все народы, прежде подвластные царю Филиппу. Когда отзвучала речь глашатая, всех охватил такой восторг, какого человек вообще не в силах вынести. Каждый едва мог поверить, что он не ослышался — все переглядывались, дивясь, будто на сонный морок, и переспрашивали соседей, поскольку каждый не верил своим ушам как раз в том, что относилось прямо к нему. Вновь позвали глашатая, ибо каждый желал не только слышать, но и видеть вестника своей свободы. Он еще раз провозгласил то же самое. Когда в этой радостной вести уже невозможно стало сомневаться, поднялся крик и рукоплескания, повторявшиеся множество раз, чтобы всем стало ясно, что народу свобода дороже всех благ на свете!..

Ликование на этом не иссякло, оно длилось много дней, изливаясь в благодарственных рассуждениях и речах: есть ли в мире другой такой народ, что на собственный счет, своими силами и на свой страх ведет войны во имя свободы других, и это не для жителей сопредельных земель, не для близких соседей, не для обитателей того же материка — нет, они даже пересекают моря, да не будет во всем мире держав неправедных, да торжествует повсюду право, божеский и людской закон!»

P.S. Как просто и привычно объяснить римскую жажду справедливости и всеобщей свободы римскими же социально-экономическими интересами, агрессивной сущностью рабовладельческой республики! И как трудно поверить, что римляне, как в том клялся Тит Квинкций Фламинин, «пересекли море во имя греческой свободы, а не для присвоения той власти, которая раньше принадлежала Филиппу». Но заметьте: когда в нахождение причины говорят «это экономически выгодно», этим не только демонстрируют неверие в идеалы, но также и нищету причинного объяснения.

Украинское стремление в Европу обусловлено, в первую очередь, конечно же, причинами экономического и социального характера. Во вторую — желанием приобщиться к европейским моральным ценностям свободы и справедливости. Наконец, в третью — провиденциально понимаемой задачей ценности эти укрепить и отстоять. И в этом смысле последние причины становятся первыми, а первоочередные — последними.

В то время, когда старушка Европа кряхтит и жмется около газовой «лампочки Владимировича», достойные нашего римского прошлого речи звучат лишь из-за океана да от молодых еэсовских наций. Как и предсказывал митрополит Иларион Киевский: «Лепо бо бе благодати и истине на новыя люди въсияти, не вливают бо — по словеси Господню — вина новаго — учения благодатна в мехы ветхы… но новое учение, новы мехы, новы языкы [народы], новое и съблюдеться, якоже и есть».