СТУДЕНТЫ ПО ОБМЕНУ И ДР.

Давно я не был в Америке, и сейчас, оказавшись в ней в первый и, надеюсь, уже в последний раз, чувствую свою впечатлительность и ранимость. За что мне столько всего, например? А вот за что: мой институтский приятель написал, мол, рад за тебя, ты жил честно и поэтому я рад за тебя, что теперь ты живешь лучше. Действительно, не всякий живший честно потом живет еще лучше. Здесь каждое слово дышит-не надышится правдой. В России я почти не воровал - здесь почти не голодаю.

А что было воровать? Работал в угольной котельной, поначалу-таки прихватывал ведерко-другое кокса, но потом, когда начались шахтерские забастовки, не стало и топлива, благо обслуживал я нежилой (!) дом... Потом мне предложили место профессора русского языка в Америке, в одном колледже, из которого сейчас и пишу.

Об аборигенах сказать нечего: своевременное сексуальное образование сделало их невыразительно-спокойными, парниковыми овощами, и как воскликнул один местный харьковчанин: «Та шо америханцы? Та это ш хавно!» - впрочем, ничего плохого в виду не имея. Он обо всем так. Купил дом, например, он и о доме: «Та шо дом? Та это ш...», - хотя дом хороший. Я вот о нашей публике и поговорю. Она с пеленок сексуально неудовлетворенная и потому эмоциональная; публика, так сказать, быстрого реагирования, как специальные нервные войска. Вот вы говорите: Тбилиси, Вильнюс, они там саперными лопатками... А это не они, это мы. Один из Черновцов пристает: «Ты купил уже лотерейный билет?» - «Не хочу». - «А я тебе говорю - купи. Другого пути нет». - «Не хочу». - «Вы, столичные, все такие заносчивые. Купи, говорю», - постепенно он начинает кричать, и, попадись ему под руку саперная лопатка, рука не дрогнет... Так что невелика разница...

Есть другие, которые нервные наоборот. Они между собой условились: общенья с русскими избегать. (Быть американцами - так быть!) Молчат. Встретишь, не дай Бог, спросишь что-нибудь - молчат, смотрят в пространство. Он - из тех, что спят на балконе с двумя пудовыми гирями на груди в 40-градусный мороз, так, что ему легко дается такая неотзывчивость. Ей - труднее, женщина все-таки... Преподает русский язык в соседнем колледже, и, между прочим, в связи с этим обет молчания недавно нарушила. Прибегает, ой-ой-ой, лекцию попросили прочитать по русской культуре XX века. Что посоветуете. Я, говорит, думаю, Достоевский, кто еще... Чтобы не показаться заносчивым, - правильно, говорю, но не забудьте и «Слово о полку Игореве». Обозревать XX век, так уже целиком, на совесть, а «Слово» из песни не выкинешь.

Отдушина моя - один в прошлом матерый бабник. Здесь у него что-то не ладится, и он предается сумбурным и страстным воспоминаниям.

«Нет, слушай, нет, слушай, я на Валаам, это вот, однажды. Плыву, каюта одноместная, большая, а я один. Выпил немного, бутылка у меня «Мадеры», на три четверти, а, потом, думаю. Вышел на палубу покурить, никого. Вдруг у трубы, вижу, одна машет, иди сюда. Я говорю, у меня бутылка, тут, мол, пошли. Она, я тебе скажу, вот такая и пухлястая, знаешь, и у меня от предвкушения, что ли, челюсть вот так заходила и стучит ходуном, лязгает, что я слова не могу. Я говорю, что у меня аллергия, и выхожу, ну и она ушла, слышишь...»

Я записываю его монологи и с тоской думаю, что никогда мои .студенты не овладеют живым нашим, разговорным...

Еще приезжают российские парубки и девчата. По обмену. На год якобы. Ни один из прошлогодних на родину не вернулся. Правда, кое-кто - из сугубо патриотических соображений. «Буду, - сказал Толик, - учиться здесь до победного конца образования, а потом три-четыре десятилетия работать, набираться опыта, чтобы, вернувшись в Россию, принести уже неизгладимую пользу». Обычный, кстати, паренек. Другой, из Сибири, в учебе оказался вовсе непутевый и вообще со странностями. Сначала его покусала летучая мышь, потом - последовательно - кошка, собака и хорек, после чего он стал писать письма Клинтону с просьбой принять/его на работу в ФБР, а затем, в состоянии сильного алькогольного опьянения, разбил кулаком несколько пуленепробиваемых стекол на территории колледжа. Руку ему зашили, сказали, что для них такой студент непозволительная роскошь, и посоветовали немедленно возобновить покорение Сибири. Он, однако, заблаговременно покорил добродетельную американку, в чьем дому восстанавливает силы для новых подвигов на оккупированной территории.

Третий ворует. Начал по мелочи, в столовой, а когда избыток продуктов стал переходить в недостаток их свежести, украл холодильник.

Велосипеды, видеомагнитофоны, шкафы - все это не залеживается под недреманным оком паренька. Естественно, экспроприированное ни увезти с собой, ни бросить - невозможно. Придется некоторое неопределенное время помыкаться.

И, наконец, представительница слабого пола ни в чем не уступила упомянутым трем. Дочь директора валютной гостиницы, она закономерно оказалась в числе лучших, отобранных для учебы в США.

С ослепительной белозубой улыбкой она обходилась . двумя блестящими афоризмами: «Вот это cool!» и «Вот это коры!». Питая непреодолимую слабость к золоту и обуви, она скупала их ежедневно в количествах, превышающих нормальные потребности, пределы и жалованья. Одного за другим она меняла партнеров, и, наблюдая ее расовую и национальную терпимость, я невольно думал о том, что у директора валютной гостиницы подрастает хорошая помощница-дочь. Отъезжая временно на родину для сдачи выпускного госэкзамена по американской литературе (а я, говорит, Байрона так и не прочла), эта кристально русская девушка из Суздаля твердо и по-телеграфски мне сообщила: «Россию ненавижу. Жить буду здесь». Точка. И будет, кто бы возражал. И я буду. И все мы будем здесь жить, кроме Солженицына, который увез от нас свой духовный заряд и нравственную неподкупность...

Но это, как принято говорить, когда сказать уже нечего, тема другой статьи. И прежде, чем ее начать, я закончу эту.