СЛАДКАЯ ССЫЛКА С ГОРЬКИМ ПРИВКУСОМ

Во многих местах — губернских городах и сотенных городках, помещичьих селах и лесных хуторах — выпало побывать мне, странствуя два года за неутомимым и неуловимым Григорием Сковородой. Постепенно дорога удлинялась все новыми адресами, уменьшались и исчезали разрывы в маршрутах, дорожный пунктир превращался в сплошную линию дороги к местам, где жил, учительствовал, слагал песни, писал трактаты Сковорода. Так в моем журналистском блокноте, а потом на страницах «Зеркала недели» (22 июля, 7 октября 2000 года, 10 февраля, 19 мая, 9 июня, 25 августа, 1 сентября 2001 года, 26 января, 6 апреля 2002 года) постепенно прорисовывался жизненный путь Сковороды по XVIII столетию: Чернухи — Киев — Восточная Европа — Переяслав — Каврай — Харьков и вся Слободская Украина — село Пан-Ивановка (сейчас Сковородиновка) .

И один разрыв на дороге, не вымощенный поисковым словом, не давал мне покоя — это поездка двадцатилетнего Сковороды в певческую капеллу царицы Елизаветы Петровны, в которой Григорий пробыл два года и возвратился в Киев, в Могилянскую академию в чине «придворного уставника». И вот теперь я выполняю свое обязательство перед альтистом Сковородой журналистской командировкой в XVIII столетие, в северную столицу Российской империи — Санкт-Петербург.

В Санкт-Петербург через Глухов

С Николаем Калениковичем Бородием я впервые встретился в полтавском городке Чернухи, в музее моего знаменитого земляка Григория Сковороды. Правда, не с ним лично, а сначала познакомился с тетрадью, на обложке которой печатными буквами было выведено: Н.Бородий, а ниже ученической ручкой дописано: «Новое в биографии Г.С.Сковороды».

Эту тетрадь мне показала и передала как ключ к дальнейшим поискам научный сотрудник музея Вера Гавриловна Марченко. На последней странице рукописи стоял уже отдаленный во времени 1991 год, и я встревожился, отреагирует ли адрес получателя на моем письме: поселок Боярка под Киевом, улица Космонавтов, 14. Невыразимо обрадовался, когда в ответ на мое послание прозвучал телефонный звонок — и через день я встретил в Шевченковском комитете, на Прорезной улице, немолодого, с проникновенным взглядом человека, помогавшего себе при ходьбе палкой вишневого цвета, — это и был Николай Бородий.

Называю его просто по имени, поскольку мы сразу и легко перенеслись в семидесятые годы (еще нередко забываешь прибавить: прошлого столетия) — и вот уже передо мною сидел молодой врач, который закончил Одесский медицинский институт и после нескольких лет работы в Железнодорожной больнице начал писать кандидатскую диссертацию по истории украинской медицины. Тема побуждала к работе в архивах, а поскольку «українського цвіту по всьому світу», то Николай Бородий стал частым гостем в архивах — центральных и ведомственных — Киева, Москвы и Ленинграда.

В том же году молодому врачу попалась на глаза книжка Леонида Махновца «Григорій Сковорода». Блестящая эрудиция автора, смелые и точные предположения и особенно скрупулезный, перманентный архивный поиск автора сковородиновской биографии захватили Николая Бородия так, что он решил, наряду с медицинской архивистикой, попытаться и самому найти новые документальные зернышки в неуловимом жизнеописании мыслителя. Правда, знатоки не советовали: за двести лет все — рукописи, списки, архивные дела —перебраны, изучены и опубликованы. Но, как напишет со временем М.Бородий в своей тетради, «желание аргументированно поспорить» все же вдохновило его на «почти безнадежные поиски».

В течение пятнадцати лет Николай Бородий проводил все свои отпуска в архивах России и еще больше времени — в киевских хранилищах старых документов. Предприимчивый врач перерыл тонны архивной руды, замучил глаза на сотнях метров плохо микрофильмованных документов, одолел трудную для чтения скоропись ХVІІІ века. В конце пути его ждал успех: найдены 10 новых документов, где четко выписана фамилия Григория Сковороды, не говоря уж о десятках архивных дел, где фигурируют друзья и знакомые философа.

Молодой исследователь выиграл «соревнование» с авторитетным сковородоведом на том отрезке жизни Григория Сковороды, о котором я и рассказываю сегодня, — пребывание казацкого сына в придворной капелле в Санкт-Петербурге. Леонид Махновец, книга которого «Григорій Сковорода» всегда была со мной в странствованиях по следам нашего «перворозума», отправил студента Могилянки в начале декабря 1741 года по почтовому тракту: Киев — Козелец — Нежин — Батурин — Глухов — Орел — Калуга — Москва — Тверь — Новгород — Петербург по требованию указа императрицы Елизаветы Петровны, совершившей дворцовый переворот и 25 ноября 1741 года взошедшей на царский престол. Путь к Санкт-Петербургу не близок, по-зимнему тяжел, и потому, как считает Л.Махновец, певчий Сковорода прибыл к царскому двору в двадцатых числах декабря, ибо царский указ от 21 декабря 1741 года свидетельствует: «Наново прибулим із Малоросії півчим зорудувати мундир. А які от імена великих і малих півчих, про те взяти за рукою уставника, ієромонаха Іларіона, реєстр».

Но действительно ли был в этом пополнении царской капеллы киевский студент Григорий Сковорода? Ответ на этот вопрос и попытался найти в слежавшейся куче документов Николай Бородий.

Действительно, уставником (на современном языке — художественным руководителем) капеллы был иеромонах Илларион, а начальником «новоприезжий из Киева» тоже иеромонах Иосиф. В придворную капеллу набирали юношей из всех губерний, но главным образом и прежде всего из «певучей Малороссии». Это подтверждает указ православного архиепископа Киевского, Галицкого и Малой России Рафаила Заборовского, копию которого передал мне Николай Каленикович Бородий.

Обращаясь к подчиненным священнослужителям, архиепископ Заборовский продолжает скорописью: «Божіе благословение и наше архиерейское предпославши, предлагаем: настоящего 1742 года августа 9 дня письменно нам господин генерал-лейтенант Иван Иванович Бибиков сообщил: по силе именного Ее Императорского Величества указу от двора Ее Величества певчий басиста Гаврило Матвеев прозванием Головня прислан для набрания из Малороссийского народа певчих несколько человек к дополнению придворного певческого хора, с требованием от нас во все ведомства наши — предложения, ежели бы где оный басиста по усмотрению своему певчих мог сыскать, в том ему чинить всякое вспомощение. И вам по силе вышеписанного чинить непременное исполнение, получение же сего вместо рапорта под сим подписав, от последнего места обратно в канцелярию нашу прислать архиерейски повелеваем. Из Катедры нашей Киевософийской 1742 года. Августа 10. Вышепоименованный Рафаил Архиепископ».

По этому архиепископскому указу, изданному в свою очередь «по силі» именного указа царицы Елизаветы Петровны, в Глухов начали прибывать одаренные певческим талантом юноши из казацких полков Левобережной и Слободской Украины. Глухов был столицей четырех гетманов: послушного перед царем и вместе с тем болеющего за Украину Ивана Скоропадского, погибшего в казематах Петропавловской крепости поборника казацких вольностей Павла Полуботка, приверженца Мазепы, защитника казацких прав Данила Апостола и последнего гетмана, свидетеля «золотой осени» украинской автономии Кирилла Розумовского. Вписался Глухов и в историю украинской культуры: при Данииле Апостоле в гетманской столице была открыта музыкальная школа, которая и готовила певцов, музыкантов для придворной капеллы в Петербурге.

В поисках глуховского следа Григория Сковороды врач Николай Бородий, как уже было сказано, перелистал сотни и тысячи пожелтевших, вымокших, обгоревших архивных страниц, и все же самая большая удача его ждала, когда в Центральном государственном историческом архиве Украины в фонде «Генеральна скарбова канцелярія» он открыл дело под номером 559 с длинным и казалось бы далеким от цели его поисков названием: «Книга расходная денежной казны 1742 года, учиненная в канцелярии малороссийских зборов для выдачи денег из скарбу войскового из собираемых в Малороссийских полках зборщиками и откупщиками надлежащих до скарбу войскового доходов, а кому именно и на что в расход и выдаче с расписками в которых месяцах и числах, о том повествует ниже сего».

И вот именно в этом непревзойденном произведении канцелярского искусства Николай Бородий находит дорогую ему фамилию юноши из сотенного городка Чернухи, а нынче студента Киево-Могилянской академии. Находит на листке 125, с переходом на следующую сторону, в расписке от 7 сентября 1742 года такого содержания: «По указу Ее Императорского Величества по определению канцелярии малороссийских зборов выдано из казны войскового скарбу по силе присланного указу восковой генеральной канцелярией присланному из Киева в Глухов из собираемых ко двору Ее Императорского Величества для наполнения хора спеваками киевскому жителю Василию Трофимову от Глухова на одну подводу (далее идет расчет оплаты одной версты от Глухова до Києва. — В.С.)… итого рубль с полукопейкою. Оные деньги киевский житель Василий Трофимов принял, а по его прошению Лубенского полку местечка Чернухи житель Григорий Сковорода вместо него расписался».

Следовательно, студент Григорий Сковорода приехал в Глухов по требованию указа Рафаила Заборовского, готовый к конкурсному отбору в придворный хор. Что это именно так, подтверждает листок 365 архивного дела под № 280, где указом от 9.ІХ.1742 года, за подписями И.Бибикова, И.Тютчева и А.Безбородько, предписывается канцелярии малороссийского собрания выдать деньги на продовольствие, по 3 коп. в день, с 7-го по 20-е сентября, всего 1 руб. 44 коп., тенористу Стефану Тарнавскому, альтистам Ивану Тимофееву, Григорию Сковороде (в указе — «Сковородьку») и дисканту Каленику Данилову. Перед нами документальное свидетельство: студент Григорий Сковорода прибыл в Глухов с тремя товарищами-конкурсантами 7 сентября 1742 года.

Всего в Глухов, где в музыкальной школе басист Гаврила Головня усердно вслушивается в молодые голоса, прибыли из казацких полков 50 юношей. Не все выдерживали строгий конкурс, поскольку, как свидетельствует следующий указ от 21.ХІ.1742 года, лишь десяти певцам: Григорию Иванову, Стефану Тарнавскому, Григорию Сковороде, Каленику Данилову, Ивану Тимофееву, Игнатию Иванову, Якову Дяченко, Андрею Турманскому, Степану Андриевскому и Василию Каленавичу — продолжена выплата денег на продовольствие до 10.Х.1742 года (они остались для окончательного отбора в придворный хор), а остальные 40 человек разъехались по домам с выплатой им денег на обратную дорогу.

Немало интересных подробностей раскрыла расходная книга Генеральной скарбовой канцелярии. Чего только стоят, скажем, сравнения денежных сумм, выделяемых в Глухове на питание: участники певческого конкурса получали 3 копейки в день, гайдуки — 4 копейки, квасовары — 5 копеек, а колодники-арестанты — по 2 копейки в день. Не очень баловали тогда молодые таланты, наверное, на голодный желудок пелось лучше, веселее, сильнее...

Конкурс продолжался, басист Гаврила Головня и его помощник Павел Сильвестрович слушали-переслушивали каждого юношу и в церковном пении, и в итальянской манере — в конце концов выбрали пять голосов, утвердили хористами пятерых: студентов Киево-Могилянской академии альтиста Григория Сковороду, дискантов Степана Андриевского, Каленика Данилова, Андрея Туманского и ученика Переяславского коллегиума, тоже дисканта Василия Калиновича.

В добрый путь, молодые таланты! Но пока не в северную столицу (так считалось до сих пор), а в Москву, где уже полгода продолжалось пышное и многоголосое празднование коронации Елизаветы Петровны. Младшая дочь Петра І впервые нарушила традицию: стоя на коленях, получить корону и «благословение на царство» из рук всесильного патриарха. В главном храме Кремля — Успенском соборе — Елизавета взяла корону из рук главы Синода архиепископа Амвросия и сама возложила ее на свою царскую головку. Именно так, как было изображено на триумфальных воротах, — солнце в короне и надпись: «Сама себя венчает». А дальше — бесконечные, днем и ночью, торжественные богослужения, хоровые пения, фейерверки, балы, маскарады, помпезные театральные зрелища. В эти пения, или, как их тогда называли, мотеты, как раз и вступили наши глуховцы, новопосвященные в хористы. Среди них и Григорий Сковорода.

И только в декабре 1742 года, почти через год, многолюдный двор коронованной императрицы по снеговому насту двинулся из Москвы в Санкт-Петербург. Вслед за железнодорожным составом царицы заскрипели по синеватому снегу полозья двух десятков саней с веселыми хористами придворной капеллы.

Таким образом дотошный Николай Бородий документально доказал, что студент Киево-Могилянской академии, а ныне придворный певец Григорий Сковорода прибыл в Санкт-Петербург не в декабре 1741, как считалось и писалось до сих пор, а во второй половине декабря 1742 года. Эта существенная поправка неутомимого исследователя должна войти в уточненную биографию выдающегося украинца Григория Сковороды.

Здесь ходил Сковорода

Хочу думать и верить, что в Санкт-Петербурге Григория Сковороду встретил его дядя Игнатий Кириллович Полтавцев, которого забрали из Чернух в столицу, конечно же, под фамилией Полтавец. Он же, такой знакомый и незнакомый родственник, важно шествовавший в расшитом золотом кафтане и напудренном парике, показал племяннику и его новоприбывшим друзьям их комнаты для проживания в Зимнем дворце, поскольку устройство царской челяди, наблюдение за порядком и внутренним распорядком входило в обязанности Игнатия Полтавцева как камер-фурьера императорского двора.

Меня же в Санкт-Петербурге (а перед этим я сутки смотрел в вагонное окно на прозрачно-голубые весенние пейзажи трех стран — Украины, Беларуси и России) встретил радушный и открытый председатель украинской общины города Николай Васильевич Жигло, сам родом со сковородиновской Слобожанщины, из городка Мерефы под Харьковом. Встретил и сразу же, после суеты и шума вокзала, поселил в XVIII столетии — в уютной комнатке для гостей бывшего летнего дворца Павла І на Каменном острове, омытом с обеих сторон Большой Невкой и Малой Невкой. Незабываемое временное впечатление: наполненный возбужденными весенними птицами старинный парк и на его обочине маленькая церквушка, куда приходили помолиться, поставить свечку Державин, Суворов, Пушкин, где крестили младших детей Пушкина — Григория и Наталью.

На следующее утро, преодолев, по петербургским масштабам, небольшое расстояние (несколько остановок троллейбусом № 34 и два станционных пролета метро до Невского проспекта), мы пришли на Дворцовую площадь, где гулял пронзительный свежий ветер с полноводной Невы. Прошли по набережной вдоль тяжелоколонного, небесно-зеленого, известного всем по миллионнотиражным изображениям Эрмитажа и остановились возле приземистого каменного здания с рядами античных окон.

Николай Васильевич взялся за ручку массивной двери и сказал:

— А теперь давайте проведаем нашего земляка, доброго казака и хорошего певца Григория Сковороду, сына Саввы из полтавских Чернух...

Это и был старый Зимний дворец, где, приехав в Санкт-Петербург, поселился Григорий Сковорода в придворной капелле. Дворец построил на нетронутой еще части берега Невы Петр І в 1721 году. Здесь царь и закончил свою жизнь. Петровский Зимний дворец неоднократно перестраивался — и до приезда Григория Сковороды в Санкт-Петербург, и после, когда юноша уже вернулся в Киев, — пока в его старых стенах не разместился Эрмитажный театр. Одним словом, время, казалось бы, неузнаваемо изменило дом, куда в декабрьский день 1742 года впервые вошел студент Киево-Могилянской академии.

Но я верил, был убежден, что беспощадное время не может, не способно уничтожить полностью и бесповоротно реальность, которая уже состоялась: ни материальных участников событий, ни, тем более, духовной начинки временного течения. Это мнение я ненавязчиво доказывал моему новому знакомому и спутнику по сороковым годам XVIII века Сергею Алексеевичу Нилову, научному сотруднику отдела истории русской культуры Эрмитажа и вдобавок заведующему сектором «Музей дворца Петра І».

Завороженный культом Петра Великого, Сергей Нилов готов был провести меня по обычному экскурсионному маршруту, но увидев, что я быстро прохожу застекленные двери комнаты, в которой неподвижно сидит восковая персона грозного самодержца, прохожу мимо рабочего кабинета царя, дорого обставленного, мой молодой гид останавливается, задумывается и вдруг его лицо освещает добрая улыбка: послушайте, но ведь в строенном-перестроенном дворце несколько лет назад реставрировали помещения и галерею еще елизаветинского периода, то есть времен придворной певческой капеллы, и, понятное дело, тех лет и дней, когда в хор был записан украинский певец Григорий Сковорода.

Истории захотелось распорядиться так, что певческая карьера Сковороды соединилась с музыкальным увлечением царицы Елизаветы Петровны, поскольку императрица и дня не могла провести без услаждения хоровым пением, а то и сама становилась за отдельный пульт и исполняла сложнейшие мотеты с самыми умелыми певцами. Двадцать лет Елизавета легко закрепощала тысячи и тысячи крестьян, щедро даря их фаворитам и вельможам, везла за границу российские хлеб и мед, лес и уральское железо, вела вялые войны со шведами и пруссаками. Вместе с тем, по свидетельству австрийского дипломата Мерси д’Аржанто, «… нет никакой возможности понудить ее (императрицу Елизавету Петровну. — В.С.) обратить сколько-нибудь серьезное внимание на управление и связанное с ним течение дел».

Трудно удержаться от цитирования также ироничных, метких характеристик Елизаветы, данных известным российским историком В.Ключевским: «Умная, добрая, но бестолковая и своенравная русская помещица», или вот такую: «Не спускала глаз с самой себя» и совсем убийственную: «Елизавета жила и царствовала в позолоченной нищете». А русский поэт Алексей Константинович Толстой завершал портрет для учебника истории:

Веселая царица

Была Елизавет:

Поет и веселится,

Порядка только нет.

Действительно, именно таким редкостным именем и назвали младшую дочь Петра І, так она и подписывалась под своими указами: Елизавет.

В таком вот танцевальном вихре, между балами и маскарадами, решала государственные дела царица Елизавет (после смерти императрицы в ее гардеробе сиротливо остались висеть 15 тысяч платьев), плела дипломатические интриги в промежутках между театральными представлениями и роскошными обедами, которые начинались днем и продолжались далеко за полночь.

Но особенно любила набожная императрица церковное пение своего придворного хора. И вот сейчас я воочию вижу, как в высокую дверь дворца, со стороны Невы, вбегает, нет, влетает подрумяненный январским морозцем Григорий Сковорода и спешит в капелльную комнату. На нем — ладно скроенная, подогнанная по высокому росту овечья шуба, пошитая в виде кожуха, шапка красная с черным околышем, из-под расстегнутого вверху кожуха выглядывает кафтан голубой, аж синеватый, с изнанкой из хорошего сукна, ноги в сапогах, свежесмазанных... Мне не нужно было напрягать воображение, чтобы так хорошо и ярко одеть Григория Сковороду, я просто сохранил точное описание (поскольку оно служило главной приметой и доказательством) одежды одного из придворный певчих, убежавшего из капеллы домой...

Вообще капелла, нежное, обворожительное пение которой (итальянский композитор Бальдоссаре Галуппи, впервые прослушав певцов, восторженно воскликнул: «Такого замечательного хора я никогда не слышал в Италии») тешило душу Елизаветы Петровны, украшало ее царствование, было предметом пристального внимания и постоянной заботы императрицы. Уже знаем, что хористов красиво, по-придворному одевали, жили они в Зимнем дворце, имели сытный стол. Также и жалованье им положили хорошее: по 25 рублей в год. Многолетняя служба в капелле награждалась чинами и пенсиями (знаменитый придворный бас Федор Качановский, уроженец Прилук, получил генеральский чин, имение в селе Березовая Лука Гадяцкого полка и годовую пенсию в 1000 рублей).

Важной поощрительной льготой для придворных хористов было освобождение их родителей, братьев и сестер, проживавших в родительском доме, от налогов, от настоящей беды того времени — солдатских постоев и других повинностей. В царском указе о льготах семьям украинских хористов от 2 мая 1743 года в списке 17 певцов с Левобережной и Слободской Украины, в группе из 9 альтистов, значится и «Григорій син Сковорода Лубенского полку местечка Чернух, содержит мать ево Палагея Степановна дочь Шенгереевна».

Льготы льготами, а пребывание и работа в капелле не были прогулкой в голубом кафтане среди белых ромашек дворцового луга. Давайте пройдемся по галерее вслед за альтистом Григорием в рабочие комнаты капеллы. Их было четыре — здесь репетировали басы, тенора, альты и дисканты. Распорядок был строгий: ежедневные изнурительные репетиции, строжайшая дисциплина и абсолютное послушание. За малейшее нарушение — наказание. С малолетними, 6—8-летними хористами не церемонились: за непослушание и баловство полагалось «дать хорошо розгами, дабы и прочие страх имели». Среди важных басов, сладкоголосых теноров, других взрослых голосов жестко искоренялись «бесчинства, пьянства и ночная отлучка с квартиры».

Церковное пение, литургии, тезоименитства, торжественные богослужения по случаю военных побед — первейшие обязанности хористов. Но «веселой царице Елизавет» чрезвычайно нужны были певцы и в оперных представлениях, которые ставили заграничные композиторы и дирижеры. Поэтому «инструкция», составленная начальником капеллы, украинцем Марком Федоровичем Полторацким, кроме регламентации дисциплины, предусматривала также изучение хористами в свободное от пения и репетиций время итальянского и французского языков.

Так прошел для Григория Сковороды первый год. Пошел второй… Жизнь непростая, сложная, но все же обустроенная, сытная, с привлекательной перспективой — хороший пенсион, а там, смотри, и имение выпадет на родной Украине, в селе где-то над тихим Удаем. Почему же на молодом челе со временем все углублялась складка? Задумчиво ходил по галерее, останавливался, опирался на перила (я чувствовал, что стою именно на этом месте) и долго думал, всматриваясь в огоньки свечей внутренней залы.

Решил: Libertate — свобода выше позолоченной одежды, богатого стола с вином и сладостями. Знания, поиск истины выше и пения, и музыки, хотя и не собирался оставлять флейту, песню и поэзию. Слышал, собирается царица взять капеллу в свою поездку в стольный Киев. Весть о предстоящей поездке порадовала Григория Сковороду. Неужели он снова увидит широкий Днепр, веселые киевские улицы, товарищей по академии, откуда его два года назад забрали в придворную капеллу, в мглистый, неприветливый Петербург?

Как скоро все здесь надоело — и зеркальный блеск дворцового паркета, по которому ходить нужно в рабском полупоклоне, и ежедневные сплетни, в анфиладах роскошных залов заменявшие книги греческих и античных авторов. И Сковорода подает прошение о дальнейшей его учебе в Киевской академии. Жаль было отпускать хорошего певца, посему указом императрицы был подтвержден его музыкальный талант присвоением чина «придворного уставника», то есть регента, руководителя хора.

И вот юноша, находясь где-то там в конце длинного выезда царицы, радостно видит родную Украину, ее села, ивы над водой, своих земляков-земледельцев. Но как не похожи взгляды светлейшего царского лица и незнатного певчего — разные картины тешат их взгляд. Когда длиннющий выезд императрицы, меняя на каждой станции около полутора тысяч коней, добрался до украинской земли, сердце Елизаветы неимоверно ликовало, а с лица не сходила растроганная улыбка. Было от чего. От самого Глухова, вдоль дороги, растянувшись цепочкой, ей салютовали штандартами и саблями воинские шеренги. Разве это не могущество ее царственной короны? Но кто осмелился бы сказать императрице, что полков, одетых по такому торжественному случаю в новенькое сукно, было всего два? Пропустив царскую свиту, первый полк луговыми окольными путями скакал вперед и вновь выстраивался вдоль дороги. Эта маленькая «военная хитрость» повторялась вплоть до самого Киева.

До чего же все торжественно и волнующе: гремит музыка, звучат здравицы в честь вседержительницы — и ни одного хмурого лица. Неудивительно: все, кто мог бы испортить гармонию, сенатским указом были выселены как «одержимые болезнями» из сел, лежащих вдоль большака. Григорий в скором времени перестал замечать всю мишуру маскарада и задумчиво смотрел вдаль, где синела зубчатая полоса лесов, где вился дымок над домами, где была его родина, куда рвалась его душа. И на днепровской переправе, где царский кортеж встречала также и депутация Киево-Могилянской академии, Григория заинтересовала не пышность представления — он все старался угадать, кто это из риторов спрятал свое юное и, конечно, лукавое лицо под короной и бородой древнего князя Владимира, расспрашивал, кому из философов выпала нелегкая участь играть роль двух крылатых пегасов, впрягшихся в княжескую колесницу. Вот уж и впрямь — хватало находчивым академистам выдумки и для торжественных церемоний, и для будничных затей!

Сковорода снова в академии, среди товарищей по бурсе. О своей службе в капелле рассказывать не любит. Только через много лет в трактате «Книжечка про читання святого письма, названа жінка Лотова» уже известный странствующий философ, искавший характеристики человеческих недостатков, вдруг увидел перед собою царский двор и в нем обычного подхалима и холуя в личине коварного человека, который «…рухається й пишається, наче мавпа; жартує й багато говорить, як римська Цитерія (богиня краси й кохання. — В.С.); відчуває, як кумир; мудрує, як ідол; намацує, як підземний кріт; обмацує, як безокий; пишається, як безумний; змінюється, як місяць; непокоїться, як сатана; павучиться, як павутиння; голодний, як пес; жадібний, як водяна хвороба; лукавий, як змій; ласкавий, як крокодил; постійний, як море; вірний, як вітер; надійний, як лід; розсипчастий, як порох; зникає, як сон…»

В письме-посвящении Михаилу Ковалинскому автор «Жінки Лотової» подчеркнул: «… під час безперервних осінніх дощів, проганяючи нудьгу, написав я цю книжицю в Сінянському монастирі».

По Невскому с полтавским говором

Из гостей к нашему земляку Григорию Сковороде мы с Николаем Васильевичем возвращались по просторной Дворцовой площади с убранной посередине в ремонтные леса Александровской колонной, а дальше — по Невскому проспекту, заполненному молодежной волной, до станции метро на линию в сторону «Петроградской» — на Каменный остров.

Когда идешь с Николаем Жигло, перезнакомишься с половиной Петербурга. Преувеличиваю, но не фантастически. Возле Аничкового моста, на канале Грибоедова, а особенно возле книжных магазинов его с доброй улыбкой останавливали незнакомые мне его искренние друзья, — я слышу сочный украинский язык. Остановки возле книжных магазинов я приметил и назвал не случайно. Поскольку на Невском через каждые десять шагов — книжный магазин. И не только многоэтажные громады «Дома книги», «Военной книги», «Старой книги», но и скромные вывески «Книги» на первых этажах, где, спустившись по лестнице вниз, погружаешься в книжный мир, нет, космос —корешки с золотым тиснением на стеллажах вдоль стен, на этажерках в залах и уютных уголках. Каждый сантиметр площади для книги и только для книги — нигде я не увидел обычных для нас в книжных магазинах витрин с косметикой, сморщенных кофтулек на плечиках, блесток сотовых телефонов.

Одним словом, мне Невский показался (без преувеличения!) сплошным книжным потоком-проспектом. Той духовной рекой, в которой никогда не утонешь, а, наоборот, из которой вынырнешь обновленным, крещенным словом.

А мы продолжаем неспешно двигаться по Невскому проспекту, время от времени останавливаясь для приветствий и задушевных разговоров. Такие же встречи с земляками радовали и Григория Сковороду. Он приехал в город голубых каналов, барочных дворцов, позолоченных шпилей, величественных храмов — новый для него, незнакомый, а люди оказались знакомые, свои. Мы уже знаем, что начальником капеллы во время пребывания при дворе Сковороды был киевский иеромонах Иосиф, а позднее хор возглавил тоже выходец с Украины, Марк Полторацкий, а со временем — человек с известной и дорогой для нас фамилией Дмитрий Бортнянский. Тесно связано с капеллой и имя композитора Максима Березовского.

Это дружеская атмосфера и поддержка в самой капелле. А в петербургской непростой жизни у Григория Сковороды тоже было прибежище, ему не нужно было начинать знакомство, осторожно приглядываясь к новому окружению. В 1742 году в Петербург срочно вызвали учителя Сковороды по Киевской академии Симеона Тодорского, который должен был по всем правилам (изучение православного закона Божьего, русского языка) обратить из лютеранства в православие привезенного из Киля племянника Елизаветы Петровны Петра Карла Ульриха, провозглашенного преемником царского престола. Почти год, проведенный в Москве, на коронации Елизаветы Петровны, Сковорода находился в близком ему окружении, почти в родной среде, ведь три четверти преподавателей Московской славяно-греко-латинской академии были выходцами с Украины. Учительствовал в академии земляк Сковороды, чернушенец Федор Чарнуцкий. Еще по Киевской академии Сковорода был знаком с преподавателем риторики, а ныне префектом московской академии Иоанном Козловичем, учителем поэтики в Могилянке, а теперь проповедником в московской академии Петром Канючкевичем. Искренне приветствовали своего способного ученика преподаватель аналогии Иоиль Врублевский, учитель синтаксимы Феодор Бенклеевский, проповедники Симеон Шмигельский и Иуст Русичевский. Особенно близко сошелся Сковорода с однокурсником по Киевской академии Алексеем Сохой-Канаровским, который позже, 25 января 1754 года, напишет письмо Сковороде в Каврай с самым теплым обращением «Сердечному другу і приятелю моєму…»

В жестоком XVIII столетии все тесно переплетено, замешано на человеческой крови и Божьем слове, на тяжком стоне и веселой песне. Петр І построил на костях тысяч реестровых казаков величественный город на болоте, с его дворцами и каналами, а со временем украсили его знанием, словом и мудростью украинские ученые, богословы, поэты. Особенно много в те времена и позже, вплоть до нашего времени, жило и живет в Санкт-Петербурге полтавцев.

Через два столетия после Сковороды судьба приводит в Ленинград любознательного и небезразличного к красоте природы парня из Мерефы Николая Жигло. Здесь он получает высшее лесотехническое образование и на всю жизнь становится архитектором-строителем зеленой красоты города, творцом живой оправы для мраморного и гранитного тела Санкт-Петербурга. Много созданных Н.Жиглом зеленых чудес отмечены международными дипломами, особенно дорог ему сквер, реконструированный на Черной речке, на месте дуэли Александра Пушкина.

Параллельно с зелеными произведениями — с первой заметки в уже далеком 60-м году в газете с поэтическим названием «Лісова правда», подписанной «студент М.Жигло» — шло, развивалось литературное творчество Николая Васильевича. Сегодня его стихи, а особенно часто песни, жемчужными блестками сверкают на страницах изданий, выпускаемых Украинским обществом имени Тараса Шевченко в Санкт-Петербурге. Достаточно у Николая Васильевича энергии и любви для собирания по крупицам материалов, касающихся истории Общества имени Тараса Шевченко. Сегодня оно уже имеет свою летопись: общество основали 29 ноября 1898 года люди, которые всей душой любили Тараса Шевченко, увековечили образ его и казачества: академик живописи Михаил Микешин, потомок старинного казацкого рода Данила Мордовец и сын известного историка Николая Маркевича, которому Шевченко посвятил стихотворение «Бандуристе, орле сизий», Андрей Маркевич — он и стал первым председателем общества.

В летописи почти двадцатилетней дореволюционной деятельности общества — издания «Кобзаря», альбомов Шевченковских рисунков, проведение конкурса на проект памятника Шевченко. А еще больше культурно-художественных мероприятий провело воссозданное десятилетие назад Украинское культурное общество имени Тараса Шевченко в последние годы. Самым большим достижением общества стало открытие в Санкт-Петербурге на границе веков памятника Шевченко. Бронзового Тараса подарил 150-тысячной украинской общине, городу Санкт-Петербургу известный скульптор Леонид Молодожанин (сейчас канадец Лео Мол), а уютный сквер вокруг памятника с любовью создал «зеленый архитектор» Николай Жигло. Памятник в навечно памятный день — 22 декабря 2000 года — открыли президент России Владимир Путин и президент Украины Леонид Кучма.

Имя Тараса Шевченко самое святое для Николая Жигло, который ныне по праву возглавляет совет Украинской национально-культурной автономии Санкт-Петербурга. Ежегодно украинская община, многочисленные гости собираются в музее Академии искусств, на Университетской набережной, 17, чтобы торжественно и молитвенно отметить годовщину рождения великого сына Украины Тараса Шевченко.

В наших поисках Сковороды мы не могли не заглянуть в последний дом Шевченко — Академию искусств — и вместе с ее руководителем А.Чаркиным почтили «незлим тихим словом» память великого Кобзаря, помянули, как написал на подаренной мне визитке академик Альберт Серафимович, — «С любовью».

* * *

В 1744 году Григорий Сковорода отбыл из Санкт-Петербурга. Вместе с тем навсегда остался здесь, в северной столице России. Остался своим музыкальным талантом, своим мудрым словом, которое стало краеугольным камнем фундамента украинской и российской философской мысли. И я верю — настанет день, когда на одной из улиц Санкт-Петербурга появится в задумчивости и радости познания мира бронзовый Григорий Сковорода.

Я уже вижу, как в мастерской скульптора, имя которого мы еще не знаем, зримо рождается образ нашего мыслителя Григория Сковороды.