Религия и экономика: брак без связи, или Почему в Греции есть все

Греция среди других стран Европейского Союза выглядит самой бедной. Православная страна: в ней есть все, что нужно православному человеку. Все остальное — от лукавого и стоит дорого.

Православный человек живет, чтобы хорошо молиться, а все другие молятся, чтобы хорошо жить. Во всяком случае, так утверждают многие православные, ненавидящие капитализм, Запад, конкуренцию. Какая может быть конкуренция, если спасение — это мир, соборность, готовность смириться и уступить?

Многие западные люди готовы принять такие заявления православных за чистую монету — хотя бы из вежливости. И вот крестьянский, архаичный юг Италии противопоставляют промышленно развитому итальянскому северу. Юг Италии со времен Аристотеля был усеян греческими колониями. Много веков сюда распространялась власть православной Византийской империи. После ее завоевания турками сюда бежали православные греки от мусульманского гнета.

Отсталость православные, таким образом, возят с собой, врагу не оставляют. Когда путешественник пересекает границу между православной Русью и католической Польшей, различие обнаруживается сразу.

Может, в западном христианстве есть какая-то деталь, которую достаточно пересадить в православие, чтобы православные стали аккуратными, работящими, честными? В расчете на это лидеры Московской патриархии в 2000 году написали «Социальную концепцию Русской Православной Церкви», по большей части копирующую католические документы. А 4 февраля 2004 года организуемый митрополитом Смоленским Кириллом Всемирный русский народный собор принял «Свод нравственных принципов и правил в хозяйствовании», тяжеловесная добропорядочность которого напоминает о немецком бюргерстве. Например: «Честность и профессионализм в отношениях с клиентом и деловым партнером завоевывают доверие и укрепляют экономическое положение предприятия».

Правда, ни социальная концепция, ни «десять заповедей бизнеса», как их тут же окрестили, не дают ответа на простейший вопрос: правильно ли власть обошлась с господами, фамилии которых почему-то сплошь заканчиваются на «-ский»?

С одной стороны, «Свод» утверждает: «Недопустимо нелегитимное вовлечение органов государственной власти в конкурентную борьбу и в разрешение хозяйственных споров. Необоснованное изъятие собственности подрывает экономическую стабильность, разрушает веру людей в справедливость».С другой стороны, «Свод» разрешает национализацию частной собственности, «когда ее использование заведомо противоречит интересам общества, угрожает безопасности и жизни людей».

То, что православная церковь этими концепциями и сводами вступила в законный брак с экономикой, несомненно. Но только вот связи между теорией и практикой от этого не образовалось. Православные иерархи, охотно принимавшие многомиллионные пожертвования от господ на «-ский», не торопятся нести им передачи в тюрьму, где многие из них очутились, и даже не шлют рождественские открытки в Лондон.

Возможно, в восточном христианстве, напротив, есть какая-то лишняя деталь? Например, почитание государства больше Бога? И если научить православных почитать Папу Римского выше родного начальника, экономика расцветет? В Западной Украине в течение веков осуществлялся синтез православной обрядности с католической верностью Риму. Не потому ли Львов больше похож на Прагу, чем на Донецк? Но Львов в течение столетий входил, как и Прага, в Австрийскую империю — может быть, этим объясняется различие? Может, Греция не потому отсталая, что православная, а потому, что была под властью турок? Православие не помешало Византийской империи быть во время своего расцвета богаче и могущественнее всех своих католических государств вместе взятых.

Религия с точки зрения экономистов

Капитализм создавался не экономистами. Однако советы по строительству капитализма (или его уничтожению) дают экономисты. Капиталист не будет отвлекаться на советы, он — по определению — занят приращением капитала. Экономист не умеет делать деньги, зато умеет объяснять. В течение долгого времени экономисты объясняли, что капитализм тесно связан с религией. Маркс отчеканил: «Религия есть сердце бессердечного мира». Это была не похвала, а угроза: чтобы расправиться с бессердечным миром наживы, следовало поразить его в самое сердце. Не всякий пролетарий мог похоронить капитализм, а только пролетарий неверующий, слезший с иглы иллюзорного самоутешения.

Вольтер предпочитал лакея, который ходит на мессу и поэтому не зарежет своего язвительного хозяина. Маркс предпочитал лакея, который ходит вместо мессы на партсобрание. Когда в начале 1990-х годов некоторым российским экономистам было поручено организовывать капитализм, они объединили марксизм, впитанный с водкой во время институтских штудий, и вольтерьянство, впитанное с коньяком и шампанским во время сочинений генсековских речей. В результате был взят курс на выведение обслуживающего персонала, который бы относился к богослужению как к партсобранию.

Большинство современных российских экономистов не имеют вообще никаких идеалов — ни идеалов Вольтера, ни идеалов Маркса. Не экономисты финансируют Московскую патриархию, но экономисты решительно не возражают против такого финансирования.

Те немногие экономисты, которые всерьез говорят о православии как о религиозной основе успешной экономики, вызывают улыбку и у экономистов, и у православных, хотя по разным причинам. Валерий Найшуль вполне искренне утверждал, что «согласно православной догматике, деятельность по воспитанию «качественного» ребенка достаточна для спасения души матери. ...Это наблюдение — для феминисток, а также напоминание тем женщинам, которые рвутся в офисы».

Экономист сочтет бредом предложение вернуть женщину к трем, как говорят немцы, «ка»: кирхе, кюхе, киндер (церковь, кухня, дети). Православный богослов сочтет бредом утверждение, что есть «догматика», запрещающая женщине работать на производстве. Слова апостола Павла о том, что женщина спасается чадородием, — это его личное мнение, это не догмат. Апостол Павел, не переводя дыхания, запрещал женщинам учиться, пользоваться косметикой, украшениями и носить дорогую одежду.

Если все это начать воплощать в жизнь, рухнет огромный сектор современной экономики, а сфера сервиса попросту обезлюдеет: «учить жене не позволяю, но быть в безмолвии» (1 Тим. 2, 12). На кухню скроются такие выдающиеся женщины современной России, как Ирина Хакамада, Елена Немировская, сотрудница Найшуля Ксения Касьянова, автор изумительной монографии о русском национальном характере (по ее данным, параноидальном).

Более разумными кажутся теории Макса Вебера, основанные и на более солидном знании христианского вероучения, и на очевидных фактах. Ровно сто лет назад Вебер указал на то, что среди капиталистов Германии непропорционально высок процент кальвинистов: это протестанты, которые, в противоположность Лютеру, считают зримым признаком спасения не только членство в определенной общине, не только исповедание определенных догматов, но и материальный успех. Кого Бог избирает, того и благословляет изобилием, бесконечным, как сам Бог. Поэтому кальвинист (а их веру в предопределение разделяют и многие баптисты) зарабатывает не для того, чтобы на склоне лет перестать работать и наслаждаться достатком, а зарабатывает вечно, чтобы жить вечно.

В России до сих пор можно встретить учение Вебера в предельно упрощенном виде: якобы капитализм лучше удается протестантам, чем католикам, не говоря уже о православных. Поэтому-де из католической Мексики бегут в протестантские Штаты, а уровень жизни выше всего в протестантской Скандинавии. Иногда даже приплетают к делу Латвию, где отродясь никаких кальвинистов не водилось.

Экономика с точки зрения религии

Гипотезу Вебера, однако, опровергли его коллеги по социологии: подсчеты, выполненные тщательнее и, что важно, на более массовом материале, не подтвердили связи между уровнем развития капитализма и количеством кальвинистов в тех или иных регионах.

Богословы, впрочем, могли сразу сказать, что Вебер ищет под фонарем кошелек, который обронил в темной подворотне. Экономист и социолог знают, как трудно определить, что такое экономика и социология. Им, однако, кажется легким определить, что есть религиозность: у человека такие-то взгляды и ощущения, он их воплощает в жизнь.

Но в жизни с Богом, как и в семейной, всегда есть разрыв между идеалом и реальностью. Во всяком случае, в жизни с Христом, который слишком близко подошел к человечеству, слишком много сказал человечеству, слишком многое предложил и слишком многое попросил. Поэтому уже в первом поколении христиан тот же Павел поражался: «Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю». И Павел еще был святой, а ведь большинство людей так прямо не признают свои провалы, а предпочтут замаскировать их демагогией.

Тогда кальвинист легко превращается в преступника, растратчика и убийцу: а почему бы не убить того, кто стоит на пути к Божьему успеху? Разве у избранника Божия нет особых прав? Эта каннибальская логика не только православного Раскольникова, но и кальвиниста-капиталиста Гердлстона, описана в прелестном романе Конан Дойля «Торговый дом Гердлстон».

Дойль писал в 1890 году. В 1990-м году и позже эта «кальвинистская» логика была вполне живой, и не только в России. Разумеется, кальвинизм и вообще религия тут ни при чем. Лозунг «цель оправдывает средства» известен разбойникам всех времен и народов. Называть эту цель «диким капитализмом» также нелепо, как называть язычество «диким христианством». За большинством разговоров о религиозных основах экономики богослов сразу чует обман, манипуляцию религией. Вор всегда хочет объявить горящую на голове шапку нимбом. Если вор обладает достаточной властью, он может заставить некоторых богословов подтвердить: действительно, нимб.

С точки зрения вечности

Христианство присутствовало у колыбели капитализма и знает его лучше, чем экономисты. Капитализм начался не с Кальвина и не в Германии, а в XI веке в Италии. Этот капитализм еще не ставил прибыль выше всего, он еще предпочитал действовать феодальными способами, гасить конкуренцию монополией и цеховым уставом. Тем не менее, уже и в этом капитализме было главное: свобода ценилась выше безопасности.

Деньги были и остаются символом свободы. Денег мало не бывает, как не бывает мало свободы. Конечно, деньги не единственный символ свободы. Господь Иисус говорит ученикам: «Свободны!» (Мф. 17, 26) и сравнивает свободу то с деньгами (причем всегда — с очень большими деньгами), то с нищетой (причем всегда — с абсолютной нищетой), то с браком, то с безбрачием, то с творчеством, то с послушанием.

Свободу через нищету, безбрачие, послушание провозглашали и до Христа, и после. Исторически христианство оказывалось чаще на стороне власти, а не на стороне свободы — в том числе, не на стороне свободной экономики. Поэтому к христианству как к основе могут апеллировать и феодализм, и натуральное хозяйство, и даже социализм (а «дикий капитализм» это, с церковной точки зрения, все тот же социализм, только освободившийся от нравственности, милосердия и ответственности как нудист освобождается от плавок).

Церковь как социальный институт склонна ставить на «социально близкое», то есть на власть, а не на свободный рынок. Церковные иерархи и богословы — молодцы против овец: бодро увещевают капиталистов, буржуа, лоточников исправно платить зарплату, налоги, не обвешивать и т. п. Но те же самые проповедники — овцы против молодца, и никогда не призывали рабовладельца или феодала отпустить рабов на свободу, только просили пороть рабов в меру.

Не христианство принесло в мир идею свободы, но Христос принес в мир возможность быть свободным при любой экономической системе. Этот опыт свободы, такой нематериальный, такой незаметный, действует свободно. Он не ведет неизбежно к появлению экономической свободы. Христианин свободен оставаться холопом, и когда православные говорят, что якобы цель капитализма — заработать побольше денег и почить на вилле или заработать побольше денег и раздать нищим или ученым, это свободное предательство того, что на самом деле лежит в основе капитализма. Выйдет капитализм с госбезопасностью и/или самодержцем во главе, капитализм рабский, холопский, холуйский, похожий на пиво без алкоголя или, что еще хуже, на пиво со стрихнином.

Тем не менее, вопреки российским идеологам «либеральной империи», «модернизированного авторитаризма», «управляемой демократии» и «свободного рынка рабов», свободная экономика все-таки существует и с христианством она очень тесно связана. Только эта связь не через христиан, а через Христа. Брак человека со свободой заключен на небесах, и на земле ничто не делает свободу обязательной.

Каждый отдельный верующий, каждое отдельно взятое государство свободны оставаться в христианстве средневековом, крепостническом, унылым парткомовским тоном твердящем: «Не забывая о личном благе, нужно заботиться о благе ближнего, благе общества и Отчизны» (это первая из «православных заповедей хозяйствования»). У кого плохо с религией или ее экономической ипостасью — совестью, тот пускай становится «хозяйствующим субъектом» или «патриотически мыслящим предпринимателем». Он, возможно, даже умрет в своей постели и уж точно займет свое собственное, купленное немалой ценой, место в аду.

Но каждый отдельный верующий — во всяком случае, христианин, прежде всего, христианин — свободен забыть про благо общества и отчизны и погрузиться в ту сосредоточенность на себе и своей свободе, которая одного делает монахом, а иного — бизнесменом.