Путешествие Олеся Гончара к Мадонне. Из будущей книги «РОЛІТ і його славетні мешканці»

Олесь Гончар прожил на этой земле 77 лет, из них 46 — большая часть его творческой жизни — прошли в знаменитом писательском доме Ролит, стоящем на перекрестке улиц М.Коцюбинского и Б.Хмельницкого в центре Киева. Именно в этих стенах из-под его пера вышли известные романы «Таврия», «Человек и оружие», «Тронка», «Собор», «Твоя заря», многочисленные публицистические произведения, новеллы, киносценарии.

«Каторга на творческих галерах...»

В 1949 году Союз писателей предложил Гончару — в то время уже лауреату Сталинской премии — переехать в Ролит. Читатель, наверное, удивится: разве в престижном писательском доме были свободные квартиры? Ведь известно же, в послевоенном Киеве не то что квартиру — угол свободный нужно было еще поискать.

Дело в том, что в Ролите проживали не только мастера слова. Некоторые квартиры получили художники, артисты, музыканты. Среди них был и известный украинский пианист Абрам Луфер, директор Киевской консерватории. Летом 1948-го он умер. Семью покойного «уплотнили», подселив в его квартиру поэта Петра Дорошко.

Именно с семьей Луфера и обменялся комнатами Гончар. Дорошко в Союзе пообещали, что когда будут заселять новый писательский дом по ул. Красноармейской, 6, его поселят туда. А Олесь Терентьевич останется в этой — тогда уже отдельной — четырехкомнатной квартире.

Сегодня в кабинете Олеся Терентьевича — все так, как было при его жизни. Письменный стол, диван, на котором он отдыхал днем, журнальный столик, фотографии на стенах. И, конечно же, книжные шкафы.

Мы сидим в этой комнате вместе с вдовой писателя Валентиной Даниловной.

— Работал он каторжно, — вспоминает она, — был требователен к каждому слову, истязал себя за письменным столом.

Обычно Гончар писал с утра. Не с самого раннего, как большинство коллег, а примерно с 10 до 14 часов. Запирал на ключ дверь кабинета, отключал все телефоны, а если кому-то удавалось дозвониться, домочадцы отвечали, что его нет дома.

— Совершенствовал текст до бесконечности, — продолжает Валентина Даниловна. — Правил даже напечатанное произведение. Второе издание, третье — там повсюду отличия в сравнении с начальным журнальным вариантом.

Если по тем или иным причинам не удавалось поработать за письменным столом, Гончар сокрушался: «Пропал день». Препятствий случалось немало — съезды, заседания, депутатские обязанности, союзписовские дела... Поэтому, вернувшись домой, писатель каждый раз стремился наверстать упущенное. И называл это «каторгой на творческих галерах» (дневниковая запись от 23.11.1980).

Гончар был не из тех, кто ежегодно «печет» романы, ведь настоящую вещь нужно выносить в душе, выстрадать, выписать до запятой, до титлы. После «Знаменосцев» он создал — почти за три десятилетия — восемь романов.

Может, было бы создано больше, однако история с шельмованием «Собора», изъятого из литературы на двадцать лет, подкосила писателя. А впрочем, разве атаковали только этот роман? За ту же «Тронку» обвиняли в пацифизме и чинили всяческие издательские препятствия. И только когда главная партийная газета «Правда» в Москве напечатала «Полигон», новеллу из этого произведения, роман принял в печать киевский журнал «Вітчизна». Да и то в последний момент цензура — без согласования с автором! — изъяла прямо из верстки целый фрагмент, в котором речь шла об острове-лагере для репрессированных женщин. Роман «Путешествие к Мадонне» вышел под другим названием — «Твоя заря». Поговаривали, что наверху возразили: у нас, дескать, один путь — к коммунизму, а не к какой-то там Мадонне. Узнав об этом, Гончар вспомнил печальную историю с «Собором» и ему пришлось изменить название.

Конечно, из названных произведений легко образуется и другой ряд. Так, именно за «Тронку» писатель получил престижную Ленинскую премию, а за «Твою зарю» — Государственную премию СССР. Но телевизионные репортажи о вручении Гончару высоких наград, которые транслировала программа «Время», отражали только верхушку айсберга. В реальной жизни были не только приветствия, аплодисменты и радостные улыбки.

...Окружение двух советских лидеров — Хрущева, потом Брежнева — намекало Гончару, чтобы он написал об этих хозяевах Кремля художественное произведение. Или по крайней мере вывел их на нескольких страницах одного из романов. Трудно сказать, как именно реагировал писатель на подобные предложения, однако факт, что упомянутых лиц в его произведениях нет.

Когда вышла книга фронтовых воспоминаний Брежнева «Малая земля» и вся страна — от сталеваров до академиков — соревновалась на страницах СМИ в лести генсеку, Гончар отмалчивался. Ему звонили из ЦК, предлагая откликнуться на «эпохальные» мемуары. И Олесь Терентьевич не хотел ничего писать, ведь знал, что вовсе не Брежнев — автор этих «воспоминаний».

— Он не брал трубку, а мне приходилось его выгораживать, говорить, что его нет, вышел куда-то, уехал к врачу, еще что-то, — вспоминает Валентина Даниловна.

Подъезд литературных классиков

Почти полвека Олесь Гончар прожил в подъезде № 6 писательского дома Ролит. Это все тот же прославленный подъезд, по обе стороны которого теперь висят многочисленные мемориальные доски. И неудивительно — здесь жили литературные классики, а также в свое время таковыми считавшиеся. Попытаемся взглянуть на этот «подъезд классиков» глазами Гончара.

Самые теплые отношения у него были с Яновским. Оба проживали на третьем этаже — двери напротив, их рабочие кабинеты разделяла стена. Юрий Иванович был «крестным отцом» автора «Знаменосцев», ведь именно он, возглавляя журнал «Вітчизна», рекомендовал роман «Альпы» в печать, открыв молодому писателю путь в большую литературу.

Гончары назвали своего сына Юрием именно в честь соседа. Тамара Юрьевна, жена Яновского, всегда на день рождения Юры пекла торт. А Юрий Иванович дал героине своей последней пьесы «Дочь прокурора» имя Лиля — в честь дочери Олеся Терентьевича.

Яновский, любивший и хорошо знавший Киев — в молодые годы его гидом был выдающийся художник и архитектор Василий Кричевский! — неоднократно водил Олеся Терентьевича по городу, показывал выдающиеся памятники, старинные улочки, уютные киевские дворики.

Даже спустя два десятилетия после смерти Юрия Ивановича Гончар корил себя за один не очень благородный поступок в 1947 году, когда Яновского травили за роман «Живая вода». «Как для Яновского — удивительно неудачная вещь, — вспоминал он в дневнике 20.11.1974. — И все-таки я сожалею теперь, что поддался тогда на уговоры и сдуру присоединился к хору критиков «Живой воды». Хоть и было за что, но в той ситуации не нужно было и тебе лезть со своей критикой... Какая неопытность, какое непонимание обстоятельств! До сих пор горько, и сегодня — сожалею, сожалею...».

«Крестным отцом» Гончара был и обитатель второго этажа Петр Панч. Еще в 1933 году 15-летний Олесь отправил ему свой рассказ, а классик не пренебрег, ответил парню. Восемь лет продолжалась их переписка (следовательно, с прославленным адресом «ул. Ленина, 68» Гончар познакомился еще тогда). Именно Панч первым оценил его дебютную повесть «Стокозовое поле», которая перед войной в искаженном цензурой виде была напечатана в журнале «Молодий більшовик». Новеллу «Модри Камень» Гончар тоже отправил ему первому. «В отношениях наших дальнейших не было сантиментов, царила сдержанность, но это не приуменьшало взаимной приязни и уважения», — записал Олесь Терентьевич после похорон Панча.

Со вспыльчивым Андреем Малышко отношения складывались непросто. «Когда избрали меня председателем Союза, — сознавался Олесь Терентьевич в дневнике, — его мучила ревность, зависть. Это при том, что и я считал, что руководителем СПУ должен бы быть он» (запись от 27.11.1987). Но «ревность, зависть» не поссорили двух известных мастеров слова. «Отношения — в главном — между нами остались братские», — подытожил Гончар. Поэтому когда в середине 1960-х ЦК потребовал от Союза заклеймить Малышко позором, Гончар не выполнил высокого указания, впервые продемонстрировав партийным бонзам собственное «непослушание».

Михаил Стельмах поселился в «подъезде классиков» в 1965 году. Отношения между двумя романистами теплыми назвать было трудно. Окончательно их испортила история с Ленинской премией. В 1961 году ее лауреатом мог стать Гончар, прошедший два отборочных тура. Но Хрущев волевым решением вычеркнул его кандидатуру и вписал взамен имя Стельмаха. Несмотря на это они всегда дарили друг другу свои новые книги — в библиотеке Гончара хранятся издания с дарственными надписями Стельмаха. А их жены всегда были подругами и часто советовались по хозяйственным вопросам.

Андрей Головко жил над Гончаром, тремя этажами выше. Друзьями они не были: сказывалась разница в возрасте — 21 год... Живой классик! Андрей Васильевич относился к младшему коллеге очень доброжелательно, даже по-отцовски. Когда в 1971 году Гончара снимали с должности председателя Союза писателей, всегда сдержанный Головко демонстративно встал и ушел, хлопнув дверью.

Критик и литературовед Леонид Коваленко вселился в «подъезд классиков» в 1966 году. Уже тогда в его творческом багаже были монографии о соседях — А.Малышко, А.Головко. Критик поселился в коммуналке на втором этаже. Вместе с ним и его женой Ниной Калениченко училась в Киевском университете Валентина Даниловна Гончар. Поэтому супруги на долгие годы стали своими людьми в квартире автора «Собора». По традиции Леонид Николаевич встречал Новый год в квартире Гончаров.

Прозаик Вадим Собко проживал на первом этаже. Каждый раз, выходя из лифта или, наоборот, поднимаясь к нему по ступенькам вестибюля, Гончар видел дверь его квартиры. Едва ли это улучшало настроение Олесю Терентьевичу, хотя внешне он держался с коллегой сдержанно и корректно. О творчестве этого лауреата Сталинской премии Гончар был не очень высокого мнения — считал многословные романы Собко «серо-бурой тырсой». А когда узнал, что сосед по подъезду строчил на него доносы, здороваться с клеветником стало еще труднее. И страницы дневника запестрели возмущенными строками...

Натан Рыбак, автор очень известного когда-то романа «Ошибка Оноре де Бальзака», тоже проживал на первом этаже. К нему Олесь Терентьевич относился дружелюбно. В сентябре 1978-го, услышав печальное известие о гибели Рыбака в автокатастрофе, Гончар записал: «Для нас с Валей это тяжелая потеря. Он был добрый, внимательный товарищ. И романы его — по крайней мере два из них — еще долго будут иметь читателя».

Отношения между литературными классиками — вещь непростая. А если они еще и проживают в одном подъезде, так и подавно. Но после смерти их примирил гранитный фасад Ролита, где всем упомянутым писателям, независимо от их взаимоотношений, установлены мемориальные доски. Доска Олесю Гончару открыта в 1996 году — в годовщину его смерти.

Вокруг «короля динамита»

Неизвестно, слышали ли сотрудники Нобелевского комитета это название — Ролит. Пожалуй, все-таки нет. А вот его адрес — 68, Lenin str., Kiev, Soviet Union — знали точно. Ведь именно он был указан в сопроводительных документах, которыми роман «Собор» выдвигали на Нобелевскую премию. Впрочем, адрес вскоре изменился: 68, Bohdan Chmelnytsky str., Kyiv, Ukraine. Такие изменения в названии улицы, латинском воспроизведении названия города и названии страны свидетельствуют о том, что нобелиада Олеся Гончара пришлась на две разные исторические эпохи.

А отправной точкой нужно считать 16 февраля 1968 года. На следующий день Гончар записал в дневнике: «Вчера был в Союзе: литературная братия в переполохе, в нервной тревожно-радостной растерянности... Якобы слышал кто-то из римских передач, что Папа Римский выдвинул «Собор» на Нобелевскую премию».

Подобная весть, ясное дело, тронет любого писателя. Но поскольку условия литературной жизни в СССР были довольно специфическими, то эта новость содержала потенциальную опасность. Скомпрометировать Гончара могло все: и что информацию передал «вражеский голос», и что произведение поддержал папа римский — «ярый реакционер и антикоммунист», и что роман выдвинут на Нобелевскую премию — ту же, которую получил в свое время «литературный сорняк» Борис Пастернак.

Но давайте присмотримся внимательнее к первоисточнику информации. Кто-то что-то слышал ночью, неизвестно как разобрав голос диктора, прорывавшийся сквозь советские глушилки... Кто именно был этим радиослушателем? И действительно ли транслировало радио Ватикана что-то подобное? Да и вообще, выдвигал ли папа Павел VI роман Гончара на Нобелевскую премию? Четких ответов на эти вопросы нет. Даже сегодня, спустя почти четыре десятилетия. Ведь архивы Нобелевского комитета были и остаются для исследователей недоступными.

Однако обратим внимание вот на что. Первая рецензия на только что напечатанный роман — вполне одобрительная — появилась 19 января 1968 года. Ее опубликовала «Літературна Україна». Вскоре другие издания тоже напечатали положительные отклики — как критиков, так и признательных читателей. Но вот появились слухи о Нобеле — и отношение к роману начинает роковым образом меняться. Случайное стечение обстоятельств?

А уже в конце марта, когда Гончар был на приеме у Шелеста, тот хмуро сознался: есть сведения, якобы Ватикан намерен использовать роман «в антисоциалистических целях». Спустя два дня состоялся пленум ЦК, на котором первый секретарь Днепропетровского обкома А.Ватченко смешал «Собор» с грязью. И против Гончара началась кампания. Продолжительная и грубая.

Казалось бы, печатать произведение разрешила цензура. Оно вышло в ведущем литературном журнале. Потом издано стотысячным тиражом в серии «Романы и повести». Автор — известный и уважаемый человек, первый секретарь Союза писателей, лауреат Ленинской премии. Так почему же «руководящая и направляющая» вдруг нацелила на «Собор» свои когти? Ну не скажешь же людям, что секретарь обкома, дружбан самого Брежнева, в одном из самых мерзких персонажей романа узнал себя. Вот и пришлось компетентным органам фабриковать «сокрушительный компромат» — слухи о Папе Римском и о Нобеле. А Ватикан, вероятнее всего, и сном-духом не ведал о «Соборе», ведь перевести и издать за рубежом его тогда еще не успели...

Это, конечно, лишь одна из возможных версий. Вдова писателя, когда мы изложили ей эти наши соображения, согласилась с тем, что, быть может, это и в самом деле было проделкой советских спецслужб для компрометации Гончара.

А еще мы поинтересовались у Валентины Даниловны, как, по ее мнению, поступил бы Олесь Терентьевич, если бы слухи оправдались и ему присудили премию? Конечно, ситуация в определенной степени условная. Но все-таки?

— Думаю, он не отказался бы от Нобеля. Взял бы, если бы присудили. Хотя... — наша собеседница задумалась, — если бы его вызвали в ЦК и запретили, кто знает, как бы он поступил...

Следующий нобелевский эпизод случился через два десятилетия. 26 декабря 1989 года в дневнике Гончара появилась запись: «Профессора заокеанских университетов сообщают в своих письмах, что они выдвинули «Собор» на Нобелевскую премию 1990 года. Отправляют свои номинации, адресованные Шведской академии. Владимир Яворивский, вернувшись из Австралии, рассказал, что и там, как и во всей украинской диаспоре, поддерживают эту номинацию...». В частности выдвижение Гончара на Нобеля поддержали профессор Остап Тарнавский, глава Объединения украинских писателей в эмиграции «Слово», профессор Ярослав Падох, президент Научного общества им. Шевченко, профессор университета Нью-Джерси Иван Физер, профессор университета Ла-Саль в Филадельфии Леонид Рудницкий, общество «Просвіта», профессура Киевского университета им. Т.Шевченко и другие.

В том году писатель премию не получил, но шансы на это были, ведь в феврале 1991-го в Украинский ПЕН-клуб поступил запрос из Стокгольма. Нобелевский комитет по литературе, как раз в феврале начинающий предварительный отбор кандидатур, интересовался, подтверждает ли Украинский ПЕН-клуб выдвижение «Собора» на премию 1992 года? ПЕН-клуб, конечно, подтвердил номинацию. Но, к сожалению, фортуна и на этот раз не улыбнулась обитателю Ролита.

Проходит два года, и роман снова выдвигают на соискание Нобеля. 2 февраля 1994-го Олесь Терентьевич записал в дневнике: «Институт литературы подает автора «Собора» на Нобелевскую. [...] Отношусь к этому спокойно. Скорее всего, и на этот раз все закончится безрезультатно». Так и случилось. Продолжиться нобелевским состязаниям Олеся Гончара было уже не суждено. Летом 1995-го он ушел из жизни, а согласно уставу Нобелевские премии присуждают только живым.

***

В далекие 1930-е, избрав себе литературную судьбу, Гончар отправился в далекое путешествие — навстречу мечте. Это странствие, которое он сам, готовя свой последний роман, называл путешествием к Мадонне, продолжалось более полувека.

За это время ни рай земной, ни коммунизм, когда-то обещанный Хрущевым, так и не наступили. Не исчезли ни цензура, ни идеологическое прокрустово ложе. И Гончар, увенчанный многими высокими наградами, время от времени сознавался жене: «Вот если бы мне писать на полную катушку!»

При жизни, как известно, главным «брэндом» Гончара считались «Знаменосцы». Но в дневнике осталась такая запись писателя: «Сечевик завещал класть в могилу — под голову — седло казацкое... А что я завещал бы? Мне положить под голову три книги: «Тронку», «Собор» и «Зарю». Это записано не в 1990-е годы, когда у многих людей корректировались жизненные взгляды и оценки прошлого, и даже не во времена перестройки. Гончар составил это своеобразное завещание в январе 1982-го.