КТО ПОСЕЕТ БУРЮ

И з истории в нашу

обиходную лексику

пришло суровое, жестокое слово - террор. Раньше мы употребляли его, связывая с кровавым Робеспьером, рубившим головы аристократам, применяли, не совсем удачно, к массовым расправам над своим народом Иоанна Грозного и некоторых других деспотов-царей, затем ввели в обиход выражение «сталинский террор».

Но правомерно ли было такое определение жестокости вообще? Думается, не совсем. Прежде всего потому, что террор вовсе не идентичен жестокости.

Террор отдельного ли человека, группы ли людей или целого государственного механизма зиждется прежде всего на том, что кто-то якобы ради великой идеи или хотя бы важной на настоящий момент имеет право уничтожать людей вовсе не причастных к тому, во имя чего их уничтожают. Если Робеспьер во имя казавшейся ему справедливости уничтожал класс своих мнимых врагов, то террористы руководствуются единым моральным принципом, метко названным в свое время Ф.Достоевским «бесовщиной». Для достижения цели - все средства хороши, чем больше страха вселим в душах мнимых врагов - тем лучше. А если рядом с врагом лягут десятки, сотни ни в чем не виновных - ничего, это тоже пойдет на пользу дела...

Если в действиях некоторых русских царей и восточных деспотов, уничтожавших вместе с личными врагами всю их семью, близких и дальних родственников, еще просматривалась какая-то логика (выкорчевывали все семя), то какая логика в безумствах террористов? В частности, живших в Российской империи? Любой ценой уничтожить нескольких неугодных правителей, а дальше, как говаривал много позже депутат Верховного Совета СССР с похожим на название автомобиля именем: «Ы все ы будет ы хараше-е!»

Обратя взгляд на уже ушедшую историю, мы будем вынуждены констатировать, что классический террор прошлого столетия берет свое начало именно в России.

Трудно удержаться, чтобы не вспомнить описанный Стендалем случай. Ссылаясь на мемуары некой госпожи Ролан, он рассказывает следующее. Какой-то неизвестный нам господин по имени Граженев, зная, что его должен убить капуцин Шабо, но его смерть послужит на пользу делу свободы, ежедневно отправлялся в обусловленный час на ту улицу, где его ждала смерть. Случай то ли романтический, то ли анекдотический, но невольно можно подивиться чувству самопожертвования и высочайшей сознательности французского гражданина или персонажа. Русские правители, как правило, такими качествами не обладали и добровольно на заклание во имя какой-то идеи не торопились, поэтому их убивали вместе со всеми, кто находился поблизости.

Вспомним, например, покушение на великого реформатора П.Столыпина. Террористы взорвали его дом, при этом погибли десятки человек прислуги, солдат, были ужасно покалечены дети Петра Аркадьевича, а он сам не пострадал. Дорогой же ценой напугали Столыпина его враги!

А покушения на царя, названного в народе Освободителем. Сколько раз террористы бросали в него бомбы, устраивали взрывы, катастрофы, стреляли, нимало не заботясь, естественно, о тех, кто находился поблизости. И сколько людей - прохожих, прислуги, тех, якобы для блага которых убивали самодержца, при этом погибло!

В 70-х годах прошлого века у всех на слуху было имя террориста «землевольца» Нечаева. Какими эпитетами ни награждали этого, по выражению Достоевского, главного «беса»! Мерзавец, предатель, бесчестный. И в то же время... Вот слова Бакунина из его письма к Огареву: «Нечаев лгал и делал мерзости, но в нем горело яркое пламя любви к народу».

Какой ужасный документ! Значит, во имя любви к народу (на словах, в пылких и зажигательных речах) оправдывается любая сверхжестокость.

И оправдывали. Более того, даже героизировали - того же Нечаева, Желябова, Халтурина и многих других рыцарей бомбы и кинжала, именовавшихся землевольцами, народовольцами, эсерами и пр., объединявшихся в едином жестоком племени террористов. Так, центральным пунктом программы «Народной воли» стала теория убийств. О партии социалистов-революционеров и говорить нечего. Их путь залит потоками крови невинных людей.

По мере нарастания революционной ситуации террор передавался черной эстафетой от движения к движению, от одной партии к другой. Вернее, не эстафетой, а всепоглощающими микробами. Его применяли для решения политических, национальных, религиозных проблем. На него закрывали глаза даже самые, казалось бы, рассудительные люди: может, он и вправду допустим? А в годы советской власти подобных экстремистов вообще окружали нимбом героев, мучеников за народное дело. Их имена присваивали улицам, предприятиям. Их портреты украшали стены клубов, страницы книг и журналов.

Конечно, революции крайне редко бывают «бархатными». И степень их жестокости определяется не только исторической ситуацией, социальной необходимостью, многое зависит и от менталитета народа, его культурного уровня. В России, как свидетельствует история, было немало здравомыслящих, уравновешенных преобразователей. Однако верх взял экстремизм.

Террористы посеяли ветер при молчаливом попустительстве народа. А пожали бурю. Ведь ветер, как известно, дует куда захочет и сколько захочет. Поэтому бурю народ пожинает до сих пор.