Кому выгодно табу на правдивую историю?

В конце прошлого года автор беседовал с учителями Гороховской средней общеобразовательной школы имени Ивана Франко, что в Волынской области, Окса­ной Чернящук и Ольгой Киричук. Речь шла о том, как члены школь­ного клуба «Старшеклас­сник» решили собрать свидетельства о голодоморе 1932-1933 гг. Принялись опрашивать жителей города и района, которые в те страшные годы, жили на Востоке и Юге Украины, где голодомор забрал больше всего жертв. Расска­зы людей об увиденном и пережитом убеждали: большевистские власти, забирая из крестьян­ских дворов все продовольственные запасы, сознательно обрекали людей на голодную смерть. Пожалуй, именно поэтому Ольгу Киричук так глубоко поразило услышанное от жительницы Горо­хова, с которой решила поговорить, зная, что она тоже приехала на Волынь с Востока Украины. «Никакого голодомора не было! Все это - вражеские выдумки!» - неожиданно заявила женщина вопреки страшной правде, всем своим видом демонстрируя категорическое нежелание продолжать разговор. Трудно было понять, что за этим: зашоренность человека, которого голодомор не коснулся, слепая преданность бывшему СССР или хорошо известный многим страх?

Впрочем, кое-где по-прежнему бытует мнение, что о голодоморе 1932-1933 годов западные украинцы, в том числе и волыняне, узнавали исключительно из информационных источников тогдашней Польши, под властью которой находились, а следовательно, от враждебно настроенных против СССР политических сил. Но излишне, пожалуй, говорить, кому сейчас в нашем обществе эта мысль выгодна, кто и зачем ее поддерживает, заученно сетуя на происки враждебной пропаганды. Однако, несмотря на закрытую на замок советскую границу, информация о страшном искусственном голодоморе в УССР поступала к волынянам от вполне конкретных свидетелей, которые в большинстве своем от политики были довольно далеки. Об одном из таких фактов мне рассказал участник национально-освободительного движения 40-х годов прошлого века, бывший политзаключеннй, житель Горохова Андрей Крыштальский.

В 1933 году его отца Ивана Крыштальского неожиданно вызвали на допрос в постерунок, как называли при Польше отделение полиции. Расспрашивали о родной по отцовской линии Ивановой тетке Ксении Голоде­вич и ее сыне Петре, которые во время Первой мировой войны, как и тысячи волынян, были принудительно эвакуированы тогдашними российскими властями на Екатеринославщину. Возвратиться в Горохов Ксения с сыном до 1921 года по каким-то при­чинам не успела, а потом границу между СССР и Польшей закрыли и легального пути для них уже не было. Поэтому и остались в селе Карань под Мариуполем. И только в 1933 году, спасаясь от голодной смерти, решились на нелегкое при тогдашних обстоятельствах путешествие к западно­му пограничью, нелегально перешли кордон и в итоге были задер­жаны польскими пограничниками. Выяснив все касающееся их личностей, полиция разрешила Ивану Крыштальскому забрать родственников - беглецов из советского «рая», так что вскоре они уже были в Горохове.

Рассказы Ксении Голодевич и ее сына о том, что происходило в советской Украине, многих гороховчан просто ошеломили, особенно сторонников коммунистической идеи. Не веря услышанному, здешний член КПЗУ Семен Миндюк решил убедиться во всем лично. Воспользовав­шись, очевидно, одним из «коридоров», которые, поддерживая связи с СССР, имела эта партия, он перешел границу и, путешествуя от села к селу, добрался, как потом говорил, на Полтавщину. Сумел, насмотревшись вволю на коммунистический «рай», вернуться обратно в Горохов. Осознав под влиянием увиденного на Востоке Украины лживость идей, в которые уже почти уверовал, Семен Миндюк заявил секретарю подпольной ячейки КПЗУ о своем выходе из партии. Тем не менее, когда польские спецслужбы схватили членов ячей­ки, то за решетку попал и он. Всех арестованных на Гороховщине коммунистов приговорили к различным срокам – от двух до восьми лет. Поскольку свой срок Семен отбыл под продолжавшимся два года следствием, то его выпустили на свободу. Но, пребывая за решеткой, претерпел немало издевательств, несмотря на то, что на день ареста в КПЗУ уже не состоял, и следователю дефензивы об этом было известно. Тогда даже подумать не мог, что пройдут годы и за выход из КПЗУ и правду о голодоморе, которую принес в 1933-м с Востока Украины на Запад, ему тоже придется отвечать... После Второй мировой войны Семен возвратил­ся с фронта, где воевал в рядах Красной армии. Вернулся с победой, о которой свидетельствовали боевые награды. Однако вскоре пришли чекисты, после чего на десять лет попал в колымские лагеря.

Среди гороховских компартийцев 30-х годов был еще один, как выразился Андрей Крышталь­ский, коммунист-романтик - Се­мен Лобода, который, чтобы узнать правду о жизни на Востоке и опровергнуть «буржуазную клевету» на советскую действительность, тоже рискнул перейти границу. Проехав и пройдя через всю Украину, он добрался до какой-то российской деревни. Там и задержался: работал в местном колхозе сначала на тракторе, потом - водителем. Несмотря на все увиденное, оставался сторонником советов и коммунистической идеологии, пока не был арестован и осужден за все тот же украинский буржуазный национализм и антисоветскую пропаганду. Во время следствия выяснилось: арест и суд повлекла неосторожно высказанная им одному из колхозников мысль о том, что люди на его родной Во­лыни, под Польшей, где нет колхозов, живут лучше. Несмотря на то что и до ареста был коммунистом, попал на Колыму. Выжил там лишь благодаря чрезвычайно крепкому здоровью. Все еще пре­бывая в заключении, уже после Второй мировой войны Семен Лобода впервые встретился с земляками-волынянами (среди них были и гороховчане), которых советская власть упекла в лагеря.

В связи с этим припомнились мне слова уроженца и тогдашнего жителя села Преображенка Царичанского района Днепропетровской области, ныне покойного Михаила Свергуна, с которым переписывался до последних его дней. «Вот и дочитал я ваш крик души, - писал (письмо цитирую с некоторыми сокращениями. - П.Б.) Михаил Васи­лье­вич, имея в виду изданную мною в 1997 году книжку. - Я не пережил того, что пережили люди, вами описанные, но пережил 1933-й – год голода и смерти, пережил войну 1941-1945. В моем роду от голода умерли в 1933 году тринадцатилетний брат Павел Дмитриевич Хороль­ский, моя тетя Мария Павловна Черная, ее тринадцатилетняя дочь Анна Саввишна и десятилет­ний сын Иван Саввович. В 1933 году у нас в селе умерло от голода почти 300 человек... В 1944 году меня забрали на фронт. Нас гнали в атаки как скот на убой. Впереди были немцы, позади - заградотряды СМЕРШа. Я освобождал Ковель, и где-то там, возле Ковеля, где нас без артподготовки бросили против врытых в землю немецких танков, был ранен. Там, на Волыни, есть и моя капля крови. Много с тех пор передумал. И о себе, и о тех, кто еще есть и кого уже нет, и о тех, о ком политруки нам говорили, что это - бандиты. Судьбы описанных вами людей опять возвратили к этим раздумьям. Мы не пережили того, что пережили они. Но мы пережили другое. Поэтому их боль отзывается и в сердце. Мы должны благодарить Волынь за то, что сохранила для Украины дух украинства».

А вот еще одно письмо, на этот раз совсем недавнее. Пришло из Литвы, от жительницы города Электренай, урожденной волынянки Галины Эндрюкайтис, в девичестве Табаковской, дочери православного священника, уничтоженного в ГУЛАГовской неволе, испытать которую пришлось и Галине с матерью. «В 1932-1933 годах, - написала она, - я уже ходила в школу и хорошо помню, как в 1933 году в нашем селе, и так же делали и в других селах, по людям от дома к дому собирали пшеницу, чтобы отправить в СССР, ведь там украинцы умирали от голода. Помню, как мой по маме дедушка Закоштуй возил это зерно из Лаврова Луцкого теперь района, где жил, на станцию в Несвич, а потом очень болел душой от того, что зерно, которое отправили вагонами из Волыни в СССР и которое поляки беспрепятственно пропустили через границу, дальше пограничной, с советской стороны, Шепе­товки не было отправлено. Как стало известно, там его сожгли, чтобы показать, что зерно не нужно. Москва и сейчас кри­чит, что был неурожай, а не голодомор. Однако если неурожай был и голод был из-за неуро­жая, а не создан искусственно, так почему это зерно не приняли? Скольким бы оно спасло жизнь?»

В тот же день, когда пришло это письмо, один из наших политиков заявил в «Свободе на Инте­ре»: мол, если хотим объединить украинский политикум, то должны «наложить табу» на весьма раздражающие некоторых вопро­сы об УПА, языке и отдельных страницах истории. Выхо­дит, на все то, что Михаил Свергун называл украинством. Однако кому же выгодно, чтобы Украина все больше утрачивала свой язык и историческую память, к которой только-только начала возвращаться после ГУЛАГовского оцепенения? И ведь разве язык и история, а не что-то другое и кто-то другой разделяют ныне украинцев? Разве не с давно известной целью разделяют? В 1948 году в поселке Олыка ныне Киверцев­ского района Волынской области образовалась молодежная организация, которая преследовала цель (об этом рассказал мне один из ныне здравствующих ее членов Ярослав Ярощук) доносить людям правдивую, а не навязываемую в школе историю. Просуществовала она какие-то две или три недели. Все члены ячейки (около 20 ребят в возрасте преимущественно 15-19 лет) были арестованы и приговорены к казни с заменой меры наказания на 25 лет лишения свободы в лагерях строгого режима. Такая вот история.