ИСТИНА, ВЫСТРАДАННАЯ ЖИЗНЬЮ

Сверстюк Евген Александрович

Литературовед, эссеист, один из инициаторов украинского национального сопротивления 60-х годов.

Родился 13 декабря 1928 года в селе Сильце Гороховского района на Волыни.

Закончил отделение логики и психологии филологического факультета Львовского университета (1947—1952).

Докторат защитил при УСУ (Мюнхен) в 1992 году по теме «Украинская литература и христианская традиция».

В первой половине 60-х выступал на страницах украинской периодической печати как литературный критик. Во второй половине 60-х его имя, организатора и автора украинского самиздата, было под запретом.

В 1970 г. в Париже вышла первая книга «Собор у риштованні». Эта книга, а также эссе «Іван Котляревський сміється», «Остання сльоза», «На свято жінки» и др. легли в основу криминального обвинения и приговора — 12 лет сурового режима и ссылки.

В Украину вернулся как автор — после падения цензуры в 1989 году: «Блудні сини України» (Киев, 1993), «Шевченко і час» (Киев, 1996), «На святі надій» (Киев, 1999).

Главный редактор месячника «Наша віра» — Всеукраинская православная газета, основанная в 1989 году.

Президент Украинского центра международного ПЕН-клуба.

Лауреат Шевченковской премии 1995 г., лауреат премии ЮНЕСКО им. Корнелиу Копосу 1999 г.

«І перед кожним різка альтернатива — бути або сином свого народу, або його лукавим наймитом і мародером»

Е.Сверстюк

Математики говорят, что по критическим точкам можно построить определенную строго заданную линию. В жизни Евгена Александровича Сверстюка такими точками стали: рождение, приход советской власти, литературная деятельность, арест, возвращение, газета «Наша віра».

Корни

«Я народився в іншу епоху, в іншій державі. Волинське село Сільце Горохівського повіту жило своїм спонтанним життям за польської влади, яка не мала влади над людиною… Життя ділилось на три періоди: хрестини, весілля, похорон»,— вспоминает Сверстюк.

«Я був п’ятий, найменший в сім’ї, і скільки сягає пам’ять, завжди було ясно, що старші будуть господарювати, а найменший «піде вчитись». У цьому було щось святкове. Взагалі чекання свята, прагнення животворити, оберегти і творити свято визначає мій життєвий стиль».

«Питання про вибір шляху стояло рано. Мама тихо мріяла, щоб я став священиком. У кінці війни це був шлях реальний: Луцька духовна семінарія... В джунглях університетської філософії з третіх рук, у лябиринті щорічної рутини вироблявся релігійний індиферентизм. І тільки в тюремній камері навпроти Св. Софії я остаточно прокинувся і зрозумів, що душа тужить до Вічного Неба».

«14 січня 1972 року отримав одиночку з виходом у хмарку над Софійським собором і відчув стабільність».

«Жмуть, ой жмуть!»

Авторы этой статьи познакомились с Евгеном Александровичем в 1967 году. Тогда он был уже известным литератором. Но как бы «вне закона». Его перестали печатать. Да и проблема жилья появилась. Потом он напишет: «За винятком студентських років (у гуртожитку), я вічно шукав житла і жахався, що це взагалі підмінює життєві шукання». Несколько недель прожил он в новой квартире, которую получила мать одного из нас.

Тогда мы были обычными советскими 14-летними ребятами, но сразу почувствовали всю мощь его личности. Она заключалась не в том, что он угнетал своим интеллектом, энциклопедическими знаниями. После разговора с ним ты и себя ощущал более значительным, а твой дух почти ощутимо возносился ввысь. Собственно, это трудно передать словами. «Ми тут з Петром міркуємо про екзистенціалізм», — мог сказать Евген Александрович, хотя все же размышлял преимущественно он сам. Это свойство — разговаривать на равных с любым собеседником — очень редко приходилось потом встречать в людях.

О чем были наши разговоры? Например, о философии. В конце 60-х годов в философской серии были изданы труды Канта. Он рассматривал человека как центр всего Божьего творения. То есть главнейшей человеческой чертой считал способность признавать и отстаивать свои нравственные ценности. Изменив или растеряв моральные принципы, человек уничтожает себя, уничтожает свою душу.

То, о чем Евгений Сверстюк говорил в частных разговорах или провозглашал в публичных речах, он воплощал в своей жизни. Его речи конца 60-х убеждали аудиторию не только своей правдивостью, но также образностью, точностью формулировок. Академика Владимира Белицера, в то время директора Института биохимии АН Украины, потом упрекали сотрудники «органов»: «Вы кого допустили к трибуне: он же за десять минут всю аудиторию сделает националистами».

Под влиянием Евгена Александровича мы с молодых лет были уверены в огромнейшем значении внутреннего мира для жизни человека. Если человек приобретет весь мир, а душу свою погубит, какая ей польза от этого?

Запомнилась афористичность, присущая ему и по сей день. Однажды мы шли вместе на день рождения. На перекрестке напротив метро «Большевик», где тогда еще не было подземного перехода, он сказал: «Тут відчуваєш себе якось нелегально».

Как-то его пригласили выступить на литературном вечере. Но организатор весьма рисковал, поэтому предупредил Евгена Александровича: «Только вы же ничего не говорите о советской власти». «А навіщо? Ми вдамо, ніби її нема», — ответил тот.

Одним из его любимых анекдотов того времени был такой: «Чоловік їде в тролейбусі й каже час від часу: «Жмуть! Ой жмуть». До нього підходять «товарищи из органов»: — Що ви маєте на увазі? — Та черевики жмуть. — Так ви ж — босий! — Так узимку жмуть!»

Мы ходили к нему в «Ботанічний журнал», где он работал ответственным секретарем. Это был центр диссидентства, хотя самого слова в широком употреблении тогда еще, кажется, не было. Туда приходили Иван Дзюба, Василь Стус, Михайлина Коцюбинская и многие другие известные люди.

Узник совести

Потом был «покос» 1972 года, когда в январе арестовали много народа и конечно же Евгена Сверстюка. Для него этот арест не был неожиданностью. Но Сверстюк по своей природе никогда не был «подпольщиком». Его не интересовала так называемая романтика борьбы, необходимость скрываться. Он жил на вершинах духа, но ту власть, несмотря на всю свою толерантность, не мог принять, поскольку ее правила были несовместимы с его представлениями о чести, самоуважении. Как говорил потом сам Сверстюк, «симптоми донкіхотства фіксувалися в КДБ як спроби повстання проти режиму».

Его лишили свободы на 12 лет. Отстаивая человеческое достоинство, он не смог пойти на компромисс со своими палачами. Многих, кто под давлением обстоятельств сделал вид, что покаялся, тогда отпустили. Ему же дали максимальный срок. Сверстюк идеально подходил под определение «узник совести».

Последнее слово на суде, чудом сохранившееся, стало образцом соединения мужества и высокой литературы. Он говорил поверх голов своих тюремщиков, прекрасно осознавая: от его речи заранее запланированный приговор уже не изменится.

Когда-то, в середине семидесятых, мы приходили поздравить его жену Валерию Викторовну с днем рождения Евгена Александровича. И она читала нам его письма из лагеря. Сколько в них было юмора! В частности он писал, что условия жизни там хорошие. Узники выполняют советы современной медицины о здоровом образе жизни: много времени проводят на свежем воздухе, питаются простой пищей в меру, никогда не переедают, а главное — никакой неопределенности, а четкий распорядок дня.

Когда Евгения Александровича заочно приняли в ПЕН-клуб, он написал, что теперь имеет право на бесплатный проезд по железной дороге Англии. В пермских лагерях это было весьма актуально.

Абсолютный литературный слух

Если бы Евген Сверстюк больше ничего не сделал в литературе, навсегда остались бы его исследования о Шевченко и Гоголе. Понятное дело, о них написаны тонны литературы. Однако оказывается, что творчество Шевченко и Гоголя — как бездонный колодец. Исчерпать его до дна невозможно. И острый взгляд исследователя всегда найдет для себя пищу.

Доминантой в исследованиях Сверстюка о Гоголе является украинство нашего писателя, хотя пан Евген ни на минуту не забывает об его универсальном, общечеловеческом значении.

У Сверстюка абсолютный литературный слух. Его художественные образы рождаются легко и непринужденно. Они всегда точны и уместны. Из его афоризмов можно составить целую книгу. Он видит то, что не в состоянии увидеть другие.

Украинское общество много теряет от того, что и по сей день не напечатана ни одна книга его стихов. Между тем все они — как оригинальные произведения, так и переводы классиков — высшего качества. И только наши барды, такие, как, например, Ольга Богомолец и Леся Чаривна, поют их на творческих вечерах.

Очень точной представляется характеристика литературного творчества Сверстюка, данная Михайлиной Коцюбинской: «Поєднання високого романтичного лету, розумного критицизму, учительської тенденції зумовлює правду й силу Сверстюкового слова. Творить своєрідний стоп, що не дає іронії і критицизму виродитися в холодне безвірництво, а його просвітництву — перетворитися в набридливу декляративність і моралізаторство».

Его любимые литературные герои — Дон Кихот и Гамлет. О Дон Кихоте речь идет в его почти автобиографическом стихотворении «Сервантес», которое, кстати, весьма пришлось по душе Василю Стусу:

«…Скільки ламало життя,

Скільки брало на глум —

Чистим лишився стяг,

Вічним — шляхетний сум».

А вот как Сверстюк рассматривает гамлетовский вопрос: «Питання бути чи не бути означає: бути собою або ніким! Боротись і не приймати або приймати і терпіти все як є, а потім знайти свою фальшиву ролю в маскараді навколо влади.

Бути — це бути

в опозиції, бути зі шпагою.

Бути — значить

виконувати обов’язок!

Моє покоління зробило вибір. Говоримо про десятки імен, бо більшість воліє за краще не бути, а здаватись».

«Наша віра»

Когда люди привыкают молчать или говорить на эзоповом языке, им бывает трудно высказывать свои мысли в условиях даже относительной свободы. На творчестве Евгена Александровича переход к «гласности» почти никак не сказался. Он писал так, как и раньше. Правила его игры не изменились. В его произведениях абсолютно отсутствует фальшь.

После обретения Украиной независимости много инакомыслящих пошли в политику. Мог сделать это и Сверстюк — предложения были, но он предпочел иную деятельность.

Вот уже 14 лет выходит редактированная им газета «Наша віра». Чем она отличается от других украинских изданий? На наш взгляд, такими чертами, как насыщенность материалов, напряженность мысли, четкая нравственная и религиозная позиция, отвага.

В украинской журналистике подавляющее большинство изданий отстаивает чью-то позицию. Как правило, того политика или олигарха (а часто это одно и то же лицо), который газету содержит. «Наша віра» по-настоящему независима. Она выходит благодаря стараниям горстки идеалистов. Это, пожалуй, самое бедное издание в Украине. Отметим: главный редактор не получает ни зарплату, ни гонорары...

Не скажем, что «Наша віра» — абсолютно объективное издание. Но, как нам кажется, это не недостаток, а скорее наоборот. В «Нашій вірі» четко выработан понятийный аппарат и авторы пишут, опираясь на собственную совесть. Лишь такая субъективность является, по нашему мнению, журналистикой наивысшего качества.

Кроме литературной деятельности, Евген Александрович выступает в роли автора и ведущего на творческих вечерах. Те, кому посчастливилось побывать на них, никогда не забудут свои впечатления. Это тот случай, когда форма отвечает содержанию. И слово Сверстюка таково, каким ему, собственно, и следует быть.

Когда-то Сверстюк писал о Сент-Экзюпери: «Для утвердження своїх істин Сент-Екзюпері зробив усе, що міг: він їх вистраждав життям і створив у згоді з ними модель свого життя». Эти слова Евгена Александровича можно в полной мере адресовать ему самому.