ГОД СЛАВЫ ПОСЛЕ СЛАВЫ...

Год назад «Зеркало недели» опубликовало очерк «Сотвори себе кумира», посвященный памяти выдающегося человека, родившегося в Украине и мечтавшего здесь работать и почаще бывать, — Святослава Николаевича Федорова. Этот очерк принес автору много неожиданных доброжелателей, они находили его на работе, на даче и звонили домой. Естественно, С.Федоров интересовал многих, в Украине живут тысячи его бывших пациентов, сотни врачей, проходивших школу МНТК «Микрохирургия глаза», десятки его друзей.

Особенно ценным для автора было внимание жены Святослава Николаевича, Ирен Ефимовны Федоровой, с которой он почти не был знаком при жизни друга. Это странно для тридцатипятилетних отношений, но Федоров был такой яркой фигурой, что вблизи него уже не требовался никто — ни сотрудники, ни близкие, — на все остальное не хватало внимания. Теперь можно только пожалеть, что столько лет мы не подозревали о своей близости. Но лучше поздно...

И.Федорова плакала, читая «Зеркало недели», и посылала ксерокопии этой статьи всем, от кого зависела судьба МНТК после смерти его основателя, — В.Путину, Ю.Лужкову, Б.Громову.

Москва, Москва

В Москве — не стоит этого отрицать — происходили главные события нашей научно-хирургической жизни: конференции и съезды, первые встречи с корифеями зарубежной медицины, которые уже потом, апробировав российскую жизнь, приезжали в Украину. Здесь живут мои друзья — Наташа Королева, профессор, дочь генерального конструктора, хирург, сподвижница, воспитавшая троих сыновей и дочь; мои редакторы и единомышленники из безвременно угасшей «Химии и жизни»; двоюродная сестра, проработавшая полжизни вместе с С.Михалковым в детском издательстве; регулярно снабжает весь наш институт новинками российской хирургической информации неутомимый доктор медицинских наук Ю.Рабинович, первым пересадивший легкое собаке еще в СССР (автор был вторым). Здесь жил (как трудно произнести это слово!) один из главных людей моей жизни — Святослав Федоров, погибший в вертолетной катастрофе 2 июня 2000 года.

Все в Москве планировалось заранее — дни на конференции, беготня по музеям, вечерние посещения друзей. Но обязательно выкраивалось свободное время либо для Новодевичьего кладбища, либо для выставок нонконформистов на Малой Грузинской, либо для пеших прогулок где-нибудь в районе метро Сходненская, где быстро и без особых трудностей можно было сократить список намеченных еще дома покупок.

В Москве я защищал докторскую диссертацию с московскими оппонентами. Слава Федоров помог мне с машиной, когда нужно было развезти пять экземпляров толстенного своего труда в разные точки, друзья помогали с заказом в Смоленском гастрономе для организации дружеского застолья после апробации, помогли собрать кворум на официальную защиту в ученом совете «чужого» института, где меня почти никто не знал.

А сколько поездок было в Комитет по новой медицинской технике для утверждения всех наших разработок — рассасывающихся нитей для хирургии, микрохирургического шовного материала для сшивания тончайших сосудов и нервов, повязки-застежки для лечения гнойных ран. Нас здесь уже отлично знали, как и в Институте по испытанию новой медицинской техники; верили в достоверность представленных нами данных, не усложняя их продвижения в жизнь, — киевляне не подведут! Всюду были друзья, знакомые, поили чаем, с благодарностью принимали киевские торты, и лишь в самых редких случаях ты натыкался на равнодушное чиновничье лицо, рыбьи глаза и безразличие.

Помню, как С.Федоров буквально за руку подвел меня к тогдашнему министру здравоохранения академику Б.Петровскому, с которым у него были не самые простые отношения, и попросил вот тут же, на месте, поставить подпись под важным документом, определяющим судьбу наших атравматических игл, и министр, не чинясь, подписал.

Увы, не сложилась у нас в Украине судьба собственного Комитета по новой медицинской технике, все годы его существования министерские начальники по очереди его себе переподчиняли, стараясь сделать ручным, да и общение с нашими министрами здравоохранения, пусть тоже академиками по званию, ничем хорошим для дела у меня не кончались... Неинтересно им было окунаться в наши повседневные заботы, далеки они были и от науки, и от новой медицинской техники, и с тихой грустью вспоминаются годы моей личной зависимости от прежней столицы. Да и Федорова рядом не было.

Часто я бывал в Москве, уже безошибочно знал, в какой вагон метро садиться, чтобы было поближе к нужной точке; на моем плане станций все было размечено, чтобы не забывалось от поездки до поездки. Определяющим местом, Меккой всегда были Бескудники — МНТК «Микрохирургия глаза» и его генеральный директор.

Но все в жизни оканчивается — земной путь прерывается, человеческие связи пресекаются, в блокноте одна за другой появляются черные рамки вокруг уже бесполезных тебе телефонов и имен — постепенно остаешься один на один со своими проблемами, привязанностями и недоброжелателями. И дело тут не в том, что подорожали почта и телефон, а цены на железнодорожные и особенно авиабилеты грустно сравнивать с твоей скромной зарплатой, — уходят друзья и близкие люди.

Немного размышлений
о смерти

Увы, работа врача всегда связана со смертью. Ну кто не терял больных, не переживал за оперированных, не перелистывал перед вскрытием или патологоанатомической конференцией дрожащими от волнения руками истории болезни с летальными исходами? Кто не отписывался в министерство или прокуратуру, да и у кого из хирургов нет за плечами «именного» кладбища, набора ушедших из жизни людей? У меня в этом грустном списке есть самоубийства, смерти после тяжелой болезни, грустное старческое увядание, а теперь и гибель в катастрофе, но самое большое благо, которое может быть дано человеку — уход во сне или от внезапной остановки сердца, что, увы, встречается не так уж и часто. И когда говорят, что Святослав Николаевич Федоров умер ужасной смертью, сгорев в падающем вертолете, я не возражаю, но про себя представляю, как страшно было бы такому яркому и активному человеку умирать в постели, заживо сгнивая от рака или паралича, и какое благо, что он ушел почти мгновенно, оставшись в нашей памяти здоровым, широкоплечим, улыбающимся, с седым непокорным «федоровским» ежиком волос, крепким рукопожатием и удивительно добрым прищуром глаз... Но смертельно больно, что он ушел так рано, на таком пике творческих возможностей в преддверии уникального звания «Лучший офтальмолог мира», которое пришло почти через год после остановки его исключительно щедрого и емкого сердца.

Я впервые в жизни еду в бывшую столицу не на похороны, а на печальную поминальную годовщину...

Москва,МНТК,
31 мая

На Киевском вокзале мои встречающие пришли прямо к вагону — я легко узнал их по табличке «МНТК «Микрохирургия глаза». Как-то все стало на место — вот сейчас мы сядем в микроавтобус с той же надписью и поедем по Дмитровскому шоссе, я поднимусь на второй этаж, представлюсь охраннику, потом мне улыбнется Людочка — многолетний Славин секретарь, позвонит в кабинет шефу, и войду я туда уже без всяких препятствий, обласканный неповторимой федоровской улыбкой и дружеским объятием.

Да, мы мчимся по тому же шоссе (в МНТК медленно ездить не умеют!), но уже никогда за рулем или рядом с водителем не повернет направо на Бескудниковский бульвар с Дмитровского шоссе Слава Федоров, не будет его машина проталкиваться в обычной московской пробке на этом скучном и ничем не примечательном месте (если не считать комплекса высоченных зданий, украшенных вращающейся эмблемой глаза, а теперь еще и синей надписью «Глазной центр ФЕДОРОВ») и не въедет через чугунные ворота к главному зданию...

А мы въедем и повернем не вправо, а влево, к пансионату, где мне предстоит прожить четыре непростых дня и где я начинаю писать эти записки. К сожалению, я опоздал к первому докладу, но попал как раз на выступления друзей и учеников, предваряющих научные «Федоровские чтения», подытоживающие работу МНТК за многие годы при жизни его создателя. В темноте подсаживаюсь в первый ряд — место рядом с Ирен Федоровой ждет меня.

Ирен — мужественная женщина. За год, прошедший со дня гибели мужа, она вместе с его друзьями спасла институт от неминуемой гибели — в последний год жизни Федорова дело шло к ликвидации центра, его банкротству и исчезновению. Не всем нравился принцип справедливого распределения заработанных средств, кто-то хотел еще большего, считал себя достойнее остальных, и не было ему дела до того, сколько зарабатывает тот же обслуживающий персонал, хотелось роскошных машин, дач, квартир, всего того, что есть у немногих и так хочется себе. Мне трудно понять психологию этих людей, которые и так имели куда большие зарплаты, чем любые медики СНГ, да вряд ли понимал это до конца романтичный прагматик Святослав Николаевич. Но ведь недаром существует поговорка «Что я вам сделал хорошего, что вы ко мне так плохо относитесь...».

А сколько появилось «знаменитостей» со своими протезами хрусталиков (и уж, конечно, лучшими, чем федоровские), и уже обыватели говорят, что вовсе не был Федоров первым, да и вообще был он больше бизнесменом, чем хирургом; появляются подленькие статейки в бульварных газетах, пачкающие его близких; и снова, и снова поднимаются мутные сплетни по поводу больших денег, вращавшихся вокруг МНТК и якобы приведших к смерти его создателя. Еще раз утверждаю, что Федоров был первым, что все эти десятки тысяч хрусталиков, осчастлививших россиян, украинцев и узбеков, начинались операцией Федорова в Чебоксарах и стоили ему многолетних гонений, которые он, жизнестойкий, умный и прозорливый, смог пережить и преодолеть. И жил коллектив МНТК не в пример лучше, но на заработанные деньги, а не отнятые у слепых и слепнущих, и тратился знаменитый федоровский «общак» на добрые дела для всего коллектива, на уникальное оборудование, на организацию производства хрусталиков и инструментов для других офтальмологов, а законы бизнеса в наших странах так жестоки и первобытны, что в любой нестандартной деятельности чем-то приходится и поступаться. И расплачиваются за такие уступки в первую очередь те, кто на все это решился и предпочел спокойной инертности беспокойную, опасную, но необходимую деятельность. Такие, как Федоров, мечтавший о праве собственности производителей на средства производства, создатель пережившей его партии самоуправления трудящихся. И он, будучи первым во всем, никогда не уходил от ответа.

В МНТК назначен новый генеральный директор из Екатеринбургского филиала, и председательствует он на «Федоровских чтениях» — Христо Периклович Тахчиди, человек, на плечи которого лег непомерный груз сделанного одним из гигантов XX века, и я ему не завидую. Но другого выхода нет, и сейчас очень многое зависит от его воли, понимания величия С.Федорова и необходимости сохранить МНТК не только в виде памятника основателю, а полноценно действующим механизмом, не нарушая, а развивая принципы, положенные в его основу.

Выступают американец, итальянцы, иорданец... Начинает барахлить, а потом и вовсе отказывает демонстрационная установка. Я чувствую, как напрягается в темноте моя соседка — Ирен. И всем нам кажется, что при таком знатоке техники, как Слава, подобного попросту не могло быть, хотя и сейчас это не более чем случайность.

Вот слово дают и мне, и я, мечтавший выступить перед сотрудниками своего друга еще при его жизни, рассказываю, как повлияли идеи и личность Федорова на мои научные занятия, как он помогал мне советами и действием, как я хотел бы с этой трибуны сделать научный доклад, который может заинтересовать и офтальмологов. Я сожалею, что почти никого не знал в МНТК — контакты со Славой отодвигали любые знакомства. Впрочем, кое-кто меня помнит, после выступления подходят сотрудники, я вспоминаю краткие наши контакты, а они — мои приезды.

Тридцать пять лет я завидовал тому, что они могли работать рядом со Святославом Николаевичем, общаться с ним, воплощать его идеи и предлагать свои. У меня другая медицинская специальность, но интересы часто были общими, чего бы это ни касалось — способов соединения тканей, их рассечения и испытаний новых инструментов и приборов. Я рассказываю о первом в Украине медико-инженерном факультете, который, как на дрожжах, рос на идеях Федорова о необходимости создания медицинских технологий во всех отраслях, и вот теперь свой первый сборник трудов «Медицинская инженерия» мы посвящаем его светлой памяти.

После окончания заседания мы сидим в уютной комнате отдыха кабинета, ставшего музеем, где сиживали и руководители страны, а вот теперь Ирен принимает Славиных однокурсников по Ростовскому мединституту и меня, сразу зачисленного в категорию «Славочкиных друзей». Сразу скажу, что эта женщина проявила к нам в эти заполненные для нее делами дни столько тепла и заботы, что даже сам ее муж не смог бы сделать большего. И все это было трогательно и необыкновенно искренне.

Из Ростова приехали трое врачей, людей, мягко говоря, немолодых и не очень здоровых, — Игорь Иванович, высокий, опирающийся на палочку, похожий на Бернарда Шоу, остроумец и рассказчик, бывший хирург; маленькая, плотненькая Людмила Евлампиевна — окулист, которая все горевала, что не смог приехать ее муж, тоже соученик, так как еще не оправился после сложной операции; и сдержанный Виктор Сергеевич, бывший проректор Ростовского мединститута, на поверку оказавшийся тоже очень теплым и добрым человеком. Вот, собственно, и все, кто мог собрать силы на визит в Москву в эти грустные дни. Так мы и держались квартетом и расставались с большой грустью, успев привыкнуть друг к другу... Надеюсь, что связи не порвутся.

После наших первых посиделок все пошли на открытие памятного барельефа, названного в программе скучнейшим термином «скульптурно-тематическая композиция на фронтоне главного здания». Открывал это произведение мэр Москвы Ю.Лужков, выступал академик Е.Велихов, приехал с трудом держащийся на ногах и все время присаживающийся на стул лауреат Нобелевской премии академик А.Прохоров, творец лазеров, блестяще примененных в офтальмологии Славой.

Мы долго сидели вечером в нашем номере, пили чай, и старые федоровские друзья молодости рассказывали мне забавные эпизоды:

— Славку чуть не выгнали с первого курса. Мы убегали со скучных предметов на Дон, плавали и загорали... Ну, его и хотели попешить, еле мама отмолила. Так что ничто человеческое...

— А каким он был спортсменом! Обожал плавание, гимнастику, укреплял руки и тело для будущей жизни — понимал ведь, что нужно преодолеть свою инвалидность (будучи курсантом летного училища потерял ногу), а запас сил в медицине, да еще хирургической специальности, лишним не будет.

— Кстати, он имел привычку, когда его приглашали на дни рождения, входить в комнату из прихожей на руках, держа подарок или цветы в зубах. Он и потом с удовольствием делал стойку, только в последние годы говорил: «Стойку-то я сделаю, но вот нужно стоять рядом со стенкой — уже тяжеловато»...

Они молодеют душой, вспоминая, как приезжали к другу в Москву, как он помогал им — звонил начальству в Ростов, облегчая трудности социализма и им, и другим своим побратимам.

Я рассказываю свое — как приезжал Святослав в Киев, как мы переписывались и перезванивались. А на часах уже полночь и завтра непростой день...

Москва, Президент-отель, 1 июня

Молодец Ирен, создала фонд имени Федорова, который уже учредил награждения медалями С.Федорова и дипломами (а медиков и премиями!) в разных номинациях — культуры, политики, бизнеса, за организацию народных предприятий и т.д. Всех номинаций по одной, по медицине — целых четыре. Жаль только, что все это пока для граждан России, а ведь сколько у Федорова последователей в СНГ и в дальнем зарубежье...

Прием был устроен федоровской партией самоуправления трудящихся, конференц-зал на втором этаже гигантского здания был украшен портретами создателя партии, на сцене — ряд кресел для победителей, две традиционные девицы в блестках вручают цветы и подносят дипломы и коробочки с медалями. Кого только нет в этом переполненном зале — председатель Госдумы, президент Академии медицинских наук, Алла Борисовна Пугачева, Владимир Вольфович в рубашке с расстегнутым воротничком и в спущенном галстуке, писатель Г.Боровик, друзья, депутаты, пациенты, сотрудники...

После выступления лауреатов представили меня — как друга, приехавшего из Киева. Что поразило аудиторию — не знаю, но вышел я к микрофону под аплодисменты.

Мало кто знал в этом зале, что Святослав Николаевич — сын Украины, хотя перемешана в нем уйма кровей... Он родился в Хмельницком, жил в Каменец-Подольском, а когда арестовали отца-комдива, семья спаслась у родственников матери-казачки в Ростове-на-Дону.

Он любил украинскую землю, пытался найти следы отца и в одном из писем попросил меня связаться с другом отцовской молодости писателем Ильей Дубинским, который, кстати, принимал Славу из роддома, так как старший Федоров был на учениях и не смог вырваться.

О многом я говорил в тот вечер, ведь каждый из нас воспринимал Федорова по-своему, кто-то как друга, кто-то как учителя, кто-то как близкого, родного человека. И вот теперь, когда его не стало, нам всем вместе нужно сохранить его образ, делать его дела, всегда его помнить и не предавать.

Алла Борисовна обещала «не забыть Славины поражения и слезы». Владимир Вольфович рассказал, как Федоров, увидев на одном из заседаний, что Жириновский меняет «дальние» очки на «ближние», предложил за двадцать минут «все это исправить и избавить от очков навсегда». И избавил.

Вот такие получились речи, потом многие подходили, мы обменивались адресами. А внизу текла Москва-река, с опоясывающего здание балкона была видна вся Москва, знакомая с детства панорама многоликого города, где жил и погиб великий деятель и мечтатель, которого робко, но уже вслух называют гением XX века. И я бы не стал с этим спорить.

Протасово, Тушино, 2 июня

Жизнь в Москве была так похожа на киевскую... Те же лица в метро, разве что на стенах вагонов меньше рекламы, а дождь мелкий, холодный, беспросветный — осень в июне.

В Протасово выехали рано, все дело было в том, что часовню на месте падения вертолета в Тушино захотел освятить патриарх Алексий, а с утра он, как государственный человек, был занят. Возможно, в связи с предстоящим праздником Троицы...

Я смотрел через запотевающие стекла нашего микроавтобуса и отмечал, что все-таки отличие от Киева есть: на улицах не видно людей со снопами березовых веток в руках, не говоря уже о традиционных стеблях лепехи, не несли ни мяты, ни другой ароматной зелени. Ехали из Москвы бесконечным деловитым потоком машины — на багажниках громоздились кресла, покачивались доски, скрипели мотки сетки-рабицы — субботний поход на дачи.

Протасово находится в 60 км от города. Место, где расположены на улице Дэн Сяопина (очень уважал его Федоров!) дачи сотрудников МНТК, названо Славиным. Здесь же неподалеку восстановленная церковь и приведенное в порядок кладбище родового поместья родителей А.Суворова. Именно сюда лежал наш путь.

Здесь год назад был похоронен и Святослав Николаевич — по его прижизненному желанию. Еще в МНТК в наш автобус подсадили хрупкую женщину с лицом, знакомым с детства, — актрису Татьяну Окуневскую. Общительная, живая, остроумная, знавшая множество людей, она, чтобы разрядить тоскливую атмосферу, начала нам рассказывать о Зощенко.

Однажды, еще будучи белогвардейским офицером, он в Архангельске играл в соответствующей компании в карты. Вдруг будущий «герой» «Звезды» и «Ленинграда» бросил карты и выскочил в окно. Через минуту в комнату ворвались красные, и вся офицерская компания была расстреляна... Писатель спасся благодаря своей удивительной интуиции.

А вот еще анекдот «от Зощенко». Сидят на крылечке двое пьяниц, выпивают. Один говорит: «Скоро будет дождь...» Другой: «Нет, не будет!» Первый: «А я говорю — будет!» «Так небо ж ясное, откуда ты знаешь?» «А ты посмотри, как собаки низко летают!..»

Вот такой зощенковский юмор под дождем в исполнении бывшей зэчки, Татьяны Кирилловны Окуневской. Да и сама она остроумный человек. «Я, — говорит, — вегетарианка, мяса не ем. Но когда выпью первую рюмку, все это уже не имеет никакого значения!» Федоров очень ее любил, вероятно, за общую судьбу с отцом, поэтому, увидев о ней передачу, через знакомых пригласил в Протасово на лето, поселил на даче, где ее всячески обхаживали.

— Утром я просыпаюсь от грохота, смотрю: внизу на красном мотоцикле верхом Святослав Николаевич машет мне рукой, мол, выходи, покатаю... А мотоцикл-то без коляски, представляете!

И на мотоцикле катал восьмидесятисемилетнюю актрису (Т.Окуневская до сих пор снимается в кино, хотя считает себя актрисой театральной и свои кинороли не любит, особенно после того, когда ей пришлось на себя посмотреть на киносеансах в лагере), и на вертолете, том самом...

На кладбище рядом с церковью митрополит Ювеналий под зонтиком провел службу, затем панихида была перенесена в церковь. Масса машин из Москвы, в толпе мелькали знакомые лица — Д.Крылова, М.Евдокимова, Э.Сагалаева... Ира Федорова во всем черном — одни глаза светятся. Это ее усилиями на могиле был поставлен черный мраморный крест, на который я повязал привезенный из Украины рушник. На огромном валуне она повторила слова Нины Чавчавадзе, обращенные к Грибоедову, только от своего имени. Действительно ум и дела этих двух великих людей останутся в памяти человечества, и так же похожи эти две любви — лучше об этом не скажешь.

Как и многие врачи, Святослав Федоров большую часть жизни был атеистом. Но и верующие, и отрицающие бога бывают разными: для одних религия — удобная ширма, прикрывающая отнюдь не богоугодные дела; для других — возможность уйти от непроглядности окружающей жизни и одиночества; третьи — строят храм. Федоров восстановил не только родовую церковь великого российского полководца, отдав ему должное, чего не сделало государство, поднял из руин ее и окружающий погост, но и пригласил батюшку, а в конце жизни принял крещение. Это была его привычная, логично построенная цепь событий. Я лично за таких «атеистов» с богом не на устах, а в мятежной и деятельной душе!

В одиннадцать рванули назад в Москву — там в Тушино, над Московской окружной дорогой на холме устремилась в небо узенькая часовня, посвященная Феодоровской Божьей матери — старинной чудотворной иконе, перед которой благословлялся на царство первый из бояр Романовых, родоначальник царской династии — Алексей Михайлович. Расположена часовня рядом с местом падения вертолета и гибели четырех его пассажиров, в том числе и Святослава Николаевича Федорова, в их память. Икона была тут же, перед часовней. Миллионы водителей проезжающих по московской окружной машин и их пассажиров отныне увидят устремленный в небо золотой крест часовни и хоть на мгновение задумаются о бренности человеческой жизни и о человеке, прожившем эту жизнь достойно.

Поминали Федорова в небольшом уютном ресторанчике, примыкающем к столь любимому им конноспортивному комплексу, где каких-то три года назад безмятежно сидели мы с женой в компании Святослава Николаевича, ели привезенные нами украинские гостинцы, что-то пили, с морозца все были раскрасневшиеся, шутили, радовались жизни и встрече... А теперь на дворе было тепло и влажно, вместо января — начало июня, и не было с нами радушного хозяина, и я приехал один, а вокруг сидели его друзья, жена, похудевшая, но с той же неизбывной красотой, бархатными глазами, которые так любил Славочка...

Приехала ненадолго А.Пугачева, говорила о том, как сложно утвердиться в нашей стране, как много наживаешь врагов, если поднимаешься над массой хоть на полголовы, — умничка, наша большая певица, ей, так же, как и Федорову, в этой жизни досталось полной мерой.

За нашим столом сидели телевизионщики — Кира Прошутинская, Эдуард Сагалаев — ближайшие Славины друзья. Вспоминали о нем, о том, как он переживал образование «пятой колонны» в МНТК, как остро реагировал на бесконечные комиссии, которые пытались установить неустановимое, как метался от желания «все бросить» до «нет, до семидесяти пяти нужно работать!». Какие там семьдесят пять — работал бы и работал, благо, явных болячек не имел, был по-молодому подвижен и физически силен.

А вечером, вернувшись из Протасова, мы бродили с другом Федорова Игорем Ваниевым по огромной территории МНТК, вглядывались в темные окна, которые при Святославе Николаевиче, казалось, никогда не гасли, говорили о том, что будет здесь завтра, найдутся ли здоровые силы, которые откажутся от ложных амбиций и притязаний, смогут сохранить все федоровское, а со временем и приумножить. Это безумно трудно, сейчас из всех этих громад, созданных федоровским гением, ушла душа, но она должна здесь сохраниться, как сохранилось его имя на высоко поднятой неоновой надписи «Глазной центр ФЕДОРОВ», видной с дальних подъездов и подходов к МНТК.

Кто снова вдохнет в его гигантскую конструкцию душу и силы, оживит эти каменные громады, не растворится в великом имени, а сделает его девизом, поддержит авторитет этого рукотворного соединения медицины, техники и человечности, этой гигантской фабрики прозрения человечества?!

Он улетел в самое далекое свое путешествие, Святослав Федоров улетел, чтобы остаться навсегда в душах своих друзей, помнящих, как он был безотказен к их скромным просьбам, остаться в прозревшей после его операции одинокой старой актрисе, академике Е.Велихове, которого успел прооперировать буквально накануне собственной гибели, остаться в горящем взгляде нашей гениально раскрепощенной певицы, примадонны на все времена, и даже в этом странном господине Жириновском, который тоже наша история.

Он остался в своей Ирише, которой звонил, где бы ни находился, если ее не было рядом, и которой так невыносимо было внезапно осиротеть.

Он во мне, задыхающемся в духоте купе первого поезда Москва—Киев, возвращающегося к своим делам и заботам, к этому материалу, который был начат еще до поездки, к блокноту, заполненному неразборчивыми записями, сделанными в Москве. И вот теперь, скрываясь от соседей, я дописываю стихи, которыми хочу окончить этот наш откровенный разговор, читатель, а за окном и в Москве, и в Киеве все тот же дождь и слезы-потеки на стеклах...

* * *

В загонах
не истоптана трава,

В конюшне горестно
вздыхают кони,

Знобят воспоминанья,
день на сломе,

Для утешения мертвы слова.

Затихло Славино,
здесь все теперь, как есть,

Но вместо тостов —
горечь поминанья,

У каждого свои воспоминанья,

Словам прощальным
не пристала лесть.

Как сохранить зелеными поля,

Как уберечь дороги
и строенья —

Без сеятеля выжжена земля —

Как уберечь
Протасово от тленья?

На вертолетном поле тишина,

Поникли бесполезные антенны,

И нужно знать иные имена,

Как символы корысти
и измены.

И жизни полноводная река

С уходом Федорова обмелела,

Он улетел,
хоть не закончил дела,

Осиротив родной МНТК.

Он улетел,
как улетают птицы,

Ему навек заказан путь назад,

Одна душа
к истокам возвратится,

Вокруг бросая
беспокойный взгляд.

Киев—Москва—Протасово—Киев