ФИЗИОЛОГИЯ ПОБЕДЫ

Война и массовое насилие над женщиной — явления неразделимые. Во все времена военные действия и оккупация несли прекрасной половине человечества реальную, иногда и неотвратимую угрозу изнасилования. Свежие примеры из новейшей истории — 5 тысяч изнасилованных женщин во время непродолжительной оккупации Кувейта армией Саддама Хусейна, десятки тысяч изнасилованных сербами боснийских мусульманок во время гражданской войны в экс-Югославии, изнасилование женщин в Чечне. Китайцы до сих пор помнят кровавую сексуальную вакханалию, устроенную в 1937 году японской армией в Нанкине. А массовые изнасилования кореянок во время японско-корейской войны еще и сейчас остаются предметом судебных исков корейцев к японскому правительству. Изнасилования во время вооруженных конфликтов всегда имели военно-психологическое значение как средство запугивания и деморализации противника. Вместе с тем насилие над женщинами выступало и как манифестация сексистского, то есть сугубо мужского, и расистского синдромов, особенно сильного в масштабных стрессовых ситуациях. Все эти моменты устрашающе проявились и в европейских странах во время Второй мировой войны. Другое дело, что тема эта по сей день остается в определенной мере табуированной, причем как в странах бывшей антигитлеровской коалиции, так и в Германии.

Многим немцам и сегодня еще трудно представить, что солдаты вермахта могли насиловать женщин на оккупированных территориях. В глазах рядового немца немецкая армия всегда оставалась, даже при нацистском режиме, кастовой организацией, которая руководствовалась традиционно суровыми основами сословной этики. Действительно, устав немецкого вермахта трактовал изнасилование как тяжкое преступление и предусматривал для него единственную меру наказания — смертную казнь. Но непреложным фактом является и то, что на восточных оккупированных территориях немецкое военное право применялось выборочно, хотя командование и отдавало себе отчет в опасности сексуальных преступлений для морального духа войска. Актуальной казалась для нацистского руководства иная угроза, а конкретнее — добровольные половые контакты между немецкими солдатами и местными женщинами. Именно эта тема стала уже осенью 1942 года предметом обсуждения Гитлера, Гиммлера и Геринга. Обеспокоенный рейхсмаршал СС констатировал в своей докладной записке, что, по его данным, 3 миллиона немецких солдат имели добровольные интимные отношения с женщинами оккупированных территорий СССР. Конечно, добровольными эти отношения можно считать лишь условно, поскольку немецкие военнослужащие имели в своем распоряжении те материальные ресурсы, которых было лишено местное население, мгновенно оказавшееся на грани выживания. Собственно, обеспокоенность нацистского руководства вызывало несоблюдение немецкими солдатами и офицерами основ расовой теории, которая трактовала славян как второразрядный человеческий материал и рассматривала межрасовые половые контакты как загрязнение нордического генофонда. Вот именно об этом генофонде и пеклось нацистское руководство, обеспокоенное демографическим прогнозом, логически вытекавшим из приведенных цифр: в ближайшее время на восточных оккупированных территориях руководство Рейха ожидало рождения примерно одного миллиона детей немецко-славянского происхождения. Насколько реальным был этот прогноз, можно судить по официальной статистике союзников: во Франции и странах Бенилюкса, где немецких оккупационных сил насчитывалось, как минимум, в три раза меньше, чем на Восточном фронте, после освобождения было зарегистрировано свыше 200 000 детей от интимных связей местных женщин с военнослужащими вермахта. И еще одно обстоятельство — вермахт построил целую сеть борделей для немецких военнослужащих, она насчитывала полтысячи этих специфических учреждений. Командование преследовало цель таким образом предотвратить распространение венерических заболеваний и поддержать надлежащую дисциплину и боевой дух войск (считалось, что наличие походных борделей будет удерживать солдат от изнасилования гражданских женщин). Разумеется, «персонал» этих учреждений составляли жительницы оккупированных земель. Нужно подчеркнуть, нацистское руководство вышло в этом вопросе даже за пределы самых скотских традиций средневековья, поскольку «организованное» изнасилование в военных борделях рассматривалось идеологами исключительности нордической расы как первый оптимальный шаг к физическому уничтожению «славянских полулюдей». Собственно, именно учитывая все эти обстоятельства, можно считать достоверным, что случаев «чистого» изнасилования немецкими солдатами женщин на оккупированных территориях было существенно меньше, чем случаев изнасилования после вступления советских и союзнических армий на территорию Германии.

Именно Германия стала тем пространством, на котором в сжатые сроки развернулась невиданная в европейской новой истории трагедия женщин именно как пола. Эпицентром этой трагедии стали немецкие территории, через которые проходило наступление советских армий. По данным последних публикаций немецких исследователей, до 2 миллионов немецких женщин и девушек были изнасилованы советскими солдатами с начала боев в Восточной Пруссии до осени 1945 года, из них 500 тысяч — на территории советской зоны оккупации, то есть будущей ГДР. Здесь стоит подчеркнуть, что особенно пострадали женщины из беженских обозов, откатывающихся на запад, пытаясь спастись от советских войск, наступавших на Берлин. Конечно, изнасилования не были прерогативой исключительно советской армии, в них принимали участие и польское, словацкое, чешское, югославское гражданское население, и военные формирования.

Своего инфернального апогея практика изнасилования немецких женщин достигла в Берлине. Начнем с сухой статистики. Когда в конце апреля 1945 года в Берлин вошло примерно 450 тысяч солдат советской армии, в городе проживало 1,4 миллиона женщин и девушек, из них 800 тысяч в возрасте от 14 до 45 лет. На протяжении весны—осени 1945 года по крайней мере 110 тысяч из них были изнасилованы советскими военнослужащими. Подавляющее большинство изнасилований приходится на апрель—май — примерно 100 тысяч случаев. Конечно, количество изнасилований и количество изнасилованных не совпадает — свыше 40 процентов жертв подверглись надругательству несколько раз. Приблизительно 10% изнасилованных женщин вследствие изнасилования умерли или же покончили с собой. А вот статистика рождаемости в Берлине: 20% изнасилованных женщин забеременели, из них свыше тысячи родили ребенка. Это составляет 5% всех новорожденных в Берлине с конца 1945 до лета 1946 года, а в общем в советской зоне оккупации жертвы изнасилований произвели на свет примерно 300 тысяч детей. В этом, кстати, можно усмотреть определенную иронию истории: война, которую Германия вела под лозунгом чистоты расы, обернулась для немцев вот таким «неарийским» демографическим эффектом. И памятник советскому солдату в Трептов-парке в Берлине — известная фигура воина с ребенком на руках — имела для немцев иное значение, нежели для советских людей. Впрочем, вернемся к цифрам, на очереди статистика смертности. Вот она: со дня капитуляции Германии до конца 1945 года в Берлине зарегистрировано 102 тысячи смертей. Естественной смертью умерли лишь 37 тысяч берлинцев.

Эта эпидемия насилия произвела на берлинское население неизгладимое впечатление, отчасти приведшее к коллективной психической травме. Так, опросы свидетелей событий показывают, что современники считали, будто бы почти половина берлинских женщин была изнасилована, а берлинские малыши почти до конца 40-годов играли «в изнасилования» — как мы все в свое время играли, скажем, «в преследование».

Известная украинская писательница и художница Эмма Андиевская в 1945 году в 14-летнем возрасте оказалась вместе с матерью в Берлине и была очевидцем тех событий. В дни штурма города они прятались на последнем этаже большого многоквартирного дома в рабочем предместье немецкой столицы. По ее словам, когда в квартал вошли советские части, почти сразу начались изнасилования. Первые дни над улицей стоял сплошной дикий крик — это кричали женщины, до которых дорвались советские солдаты. В комнату Андиевской также два раза врывались солдаты под хмельком, но, услышав «родной язык» — матерщину, оставляли беженок в покое и врывались в соседние квартиры, немецкие обитательницы которых, конечно же, не знали русской вульгарной лексики. По свидетельству Андиевской, почти всех женщин в квартале на протяжении трех первых дней изнасиловали.

Здесь следует сделать ударение вот на чем. Похоже, что советское военное правосудие более последовательно преследовало не насильников, а тех солдат и офицеров, у которых были замечены нормальные любовные отношения с немецкими женщинами. По крайней мере, открытые фонды советских архивов содержат гораздо больше судебных дел о несанкционированных частных отношениях между советскими военнослужащими и немками, нежели дел об изнасиловании.

Известный русский писатель, участник боев на берлинском направлении ныне покойный Лев Копелев, отмечая низкий уровень нравственности некоторых частей советской армии, объяснял это практикой привлечения в войска уголовных преступников, из которых формировались «штрафные батальоны». Понятно, что присутствие в вооруженных силах таких частей не могло отрицательно не сказываться на соединениях в целом. Еще одним важным фактором, по Копелеву, был призыв в действующую армию молодого пополнения с освобожденных советских территорий. Копелев подчеркивает, что среди пополнения было много 17—19-летних юношей из Белоруссии, мораль которых сформировалась в условиях оккупации, смерть и насилие были неотъемлемым атрибутом их ежедневной жизни. По свидетельству писателя, эта группа была даже опаснее, чем контингент штрафбатов. Если попытаться найти аналогию такому явлению в сегодняшнем дне, то, пожалуй, эту категорию можно сравнить с современными подростковыми бандами — тот же заниженный нравственный болевой порог, та же готовность к немотивированной жестокости. Говоря о моральной атмосфере в советской армии, Лев Копелев подчеркивал, что имел для нравственности войска разрушительные последствия приказ Сталина, который позволил солдатам отправлять домой с территории Германии два раза в месяц посылки весом до 5 килограммов. Понятно, собрать 10 килограммов, скажем, продуктов или же просто имущества солдат мог только прибегая к насильническим действиям.

Советское командование старалось удержать под контролем дисциплину в действующей армии. Как и в каждом регулярном войске, насильники, согласно уставу советской армии, карались смертью. Вопрос заключался в том, всегда ли эта норма действовала. Необходимость усиленного внимания к этой проблеме возникла уже в марте 1945 года, после того, как советские войска совершили первую массовую расправу над немецким гражданским населением в Восточной Пруссии. И хотя военные комендатуры и офицеры брали под защиту гражданское население, за всеми они проследить не могли. А в отдельных случаях, скорее всего, и не хотели. Тот же Копелев утверждает: еще зимой 1945 года были случаи, когда в военные части поступала неофициальная информация, что «военные прокуроры идут в отпуск». То есть надзор за соблюдением военного законодательства на определенное время прекращался. Последствия, как правило, не заставляли себя ждать.

Конечно, советская армия не держала монополию на изнасилование. В западной зоне оккупации также регистрировались случаи массовых изнасилований, хотя и не такие масштабные. Так, после вступления французских войск в южнонемецкий город Штутгарт было зарегистрировано свыше тысячи случаев изнасилования женщин в возрасте от 14 до 74 лет. Больше всего насильников оказалось в марокканских частях, которые характеризовались особенно грубым обращением с гражданским населением. Что же касается американской армии, то в ней с 1942-го по 1947 год была осуждена за изнасилование примерно тысяча военнослужащих, из них четверо — на смертную казнь.

Какой же была психологическая реакция немцев на массовые изнасилования в конце войны и в первые месяцы после нее? Что касается американцев, то ощущение ненависти к ним у немцев довольно быстро прошло. Это объясняется прежде всего помощью, предоставленной Соединенными Штатами населению Западного Берлина в 1948—1949 годах, когда город был блокирован советской армией, а его гражданское население оказалось на грани выживания. Потом настала очередь и плана Маршалла, и создания НАТО, и первых евроинтеграционных структур, так что трагические события конца войны в общественном сознании понемногу вытеснялись.

Что касается Восточной Германии, то механизм вытеснения имел здесь иную механику. Коммунистический режим Немецкой Демократической Республики прибег к простому, но крайне эффективному способу — тотальному замалчиванию. Собственно, эта методика чересчур хорошо известна и во всех странах Восточной Европы. Но в первые месяцы советской оккупации у немецких коммунистов было немало трудностей. Сделав ставку на советскую карту, они должны были решать сложную пропагандистскую проблему — как согласовать образ армии-освободительницы с массовыми изнасилованиями. Вольфганг Леонард, один из берлинских деятелей Коммунистической партии Германии, вспоминает, что в начале лета 1945 года дошло даже до открытого столкновения между партийными функционерами и председателем партии Вальтером Ульбрихтом именно в вопросе отношения к массовым изнасилованиям. Ульбрихту в конце концов удалось погасить внутрипартийную дискуссию по этому вопросу, ссылаясь на преступления, совершенные на оккупированной советской территории войсками СС. Впрочем, серьезных политических последствий немецким коммунистам избежать не удалось, они проявились уже во время первых выборов в берлинский магистрат, проведенных в 1946 году в Берлине, тогда еще едином: голосование принесло весомую победу социал-демократам и чувствительное поражение партиям коммунистического толка, выступавшим за советизацию Германии. В этом не было ничего удивительного, поскольку тогдашний берлинский электорат состоял преимущественно из женщин — мужчины в большинстве своем были или убиты, или в плену. Так что своим голосованием жительницы Берлина прежде всего высказались по поводу массовых изнасилований.

В общем как в Западной Германии, так и в Восточной победили в конце концов соображения политической корректности, и вопрос массовых изнасилований стал предметом внимания исследователей и общественности лишь в последние годы. Впрочем, так оно, пожалуй, и лучше — несомненно, что лишь сейчас, через 57 лет после войны, эти вещи можно рассматривать без предубеждений как в Германии, так и у нас.