ДОЛГАЯ НИВА НИКОЛЫ ПУСТЫННОГО

Восстановлен Михайловский Златоверхий. За входом в Лаврскую Троицу сладко взрывает душу фасад Успенского собора. Ограждена забором стройплощадка Рождественской церкви на Почтовой площади, где отпевали Тараса Шевченко.

Загоняемые в спальные районы, съедаемые офисами и выхлопными газами, мы тешимся возрожденными киевскими доминантами.

Пирогоща и Золотые Ворота — из области побед спорных. Они заставляют задуматься о достоверности и цене реализации замысла. Ещё «гуляют», хотя чем-то и как-то с грехом пополам заняты, святые пустыри Десятинной и Георгиевской церквей, Богоявленского, Братского и Петропавловского монастырей, не радуют глаз Сретенская на Львовской площади, Щекавицкая, Троицкая у нынешнего Центрального стадиона, не белеют в грозу купола на Трухановом острове…

Но есть «доминанты»,связующие фундамент нашей истории и культуры, к которым уже так просто не подобраться.

Самая большая загадка, которую задает нам и градостроителям сфинкс киевской истории — это Никола Пустынный.

«Ольмин» или «Ольжин»

Странная, кочевая судьба у этого монастыря-конкурента, подопечного и соседа Лавры. Отрытые на Днепровском (тогда еще Никольском) спуске в середине ХIХ века дорожными строителями пещеры с кельями, лежаками, граффити и рельефами по лёссу говорят в пользу самое позднее ХI—ХII веков.

Через шестьсот лет после Нестора-летописца был создан первый печатный учебник истории для восточных славян. Иннокентий Гизель собирал материалы для этого своего «Синопсиса» именно здесь, «на Аскольдовой», когда на верхнем плато, называемом Долгой Нивой, были уже только руины, прикрытые виноградниками. Гизель был одним из настоятелей Пустынного Николы. И он, не сомневаясь, писал, что княгиня Ольга по возвращении из Константинополя в 956 году вот здесь, в урочище Угорском, поставила свою первую личную церковь — Никольскую, в память христианского имени убиенного тут ее свояком Олегом Аскольда.

Всякая нормальная политическая история начинается с каинова греха. Мы привыкли отсчитывать политическую историю своей столицы с первой торжественно записанной на ее камнях даты — 882 года, с государственного переворота и политического убийства. В таком случае Никольская церковь на «Ольжином дворе» вот здесь, у Провалья, на Угорском, как бы предваряла концепцию примирения правящей семьи в лоне христианства.

В известных списках «Ольжин двор» превращается в «Ольмин». Славные наши книгочеи путали и буквы, менее схожие между собой, чем «м» и «ж»…Так что последних три столетия любомудры обсуждают, кем же мог быть этот таинственный «Ольма», что поставил тут первого «Николу» еще до Нестора… За такого вот тыняновского «подпоручика Киже» истории Руси автор и сейчас рискует схлопотать не одну анафему в академических кругах. Лежащее на поверхности всегда возмущает.

Раки, львы и полозы

А чего только не лежало на поверхности Дома Николы уже к моменту открытия Колумбом Америки!

Лежали готические руины замка последнего независимого киевского князя Симеона Олельковича. Стоял рядом с ними курган великого тестя киевских князей, половецкого хана Тугорхана — завещал, как видно, бабай положить себя лицом к родной степи, что заканчивалась Трухановым (Тугорхановым) островом. Стоял столб (Слуп) с чудотворной иконой Николая Угодника, покровителя странствующих, рыбаков, плотовщиков, детей, женщин, невинно осужденных и томимых в темницах, Мирликийского Чудотворца. Встречал по дороге к Нижнему («Ветхому») Пустынно-Никольскому монастырю и к Лавре, и в Выдубичи…

Здесь, где тогда еще не было казармы понтонеров, но всегда был естественный перешеек — Провалье, начинался не Печерск — а после села Никольский Полик начинался громадный Дом Николы. На юге Дом Николы заканчивался лаврской стеной (с 1670-х годов — валом), на востоке — Днепром, на западе — нараставшим Печерским местечком.

Но это был только внутренний обвод Дома Николы. Сам дом напоминал рождественскую звезду с далеко и ярко бьющими лучами. Остатки этого света еще можно поймать на киевской карте — Никольская Борщаговка и Гатное на западе и юго-западе, Никольская Слободка монастырских гончаров и лозоплетов на левом берегу за никольскими же островами Трухановым, Кучуковым и прочими. Далее — села смолокуров, дегтярей, поташников и плотников Бортничи и Княжичи. И лес, по самые бориспольские степи — никольский.

На юге — громадная нынешняя «атлантида» на дне Кременчугского водохранилища, целый Городиский (Градижский) уезд, исчезнувшая Чигрин — Дуброва, поменявшие свое положение Жовнин, Веремиевка, десятки сел по степному левому берегу… К Николе там был приписал Пивогородыский монастырь, прятавшийся под горой Пивиха, слизанный с карты еще екатерининской секуляризацией.

Неожиданно много пергаментов, выписей из актовых книг, грамот и прочего никольского архива было собрано Киевской археографической комиссией. Хранимая нынче в архиве на Соломенке ее коллекция открывает странный мир раннеказацкой воли, пейзажей, к которым вполне годится гоголевское «редкая птица долетит», и «истинно православных» «земянских» душ с истинно языческими именами Горностай, Рак, Лисица, Полоз…

Апофеоз-1690

Той весной в Киеве выбирали нового митрополита. Только что укрепившийся в Москве 18-летний царь Петр был лучшим другом только что утвердившегося в Батурине 50-летнего или немного старше гетмана Ивана, в Москве еще был патриарх, Петром не отмененный, а в Киеве ставили на митрополию Варлаама Ясинского. Всеобщий восторг и братание закреплялись красотой в то время невиданной.

Центром украино-московского «мира», входом в рай земной, где дружат народы, сословия и державы, стал Верхний Никольский Виноград на Долгой Ниве. Сюда Мазепа выписал кремлевского потомственного каменных дел мастера Осипа Старцева, архангелогородца.

Сей архитектон, мотаясь от Кремля к Печерску и обратно, за шесть лет сотрудничества со здешними талантами произвел не просто Великую церковь Николы Пустынного. Он, по сути, создал новый стиль, мощно очертил ядро украинского барокко, в годы украинизации называемого также «мазепинским барокко».

Фронтоны, белые, маяку подобные на холмах, плоскости, два башнеобразных купола по фасаду, главный портал, убранный резным каменным виноградом. Тот же виноград, обвивший весь интерьер, окна разных форм. Резной виноград на неописуемом иконостасе, заказанном еще в 1660-е годы Созонтом Балыкой из славного рода киевских войтов-мэров. Дед его питался человечиной во время «кремлевского сидения» поляков в Смутное время и оставил леденящие душу мемуары, а внук передал свой взнос в храм Всеобщего Мира.

Пятнадцать лет Никола Пустынный стоял в двух мирах: «Ветхом» — на Аскольдовой могиле и «Верхнем» или «Новом» — на Винограде. Старцев утащил этот виноград в своей душе в Московию, и после Николы вил и вил его каменные лозы вплоть до своего гениального Крутицкого Теремка…

А потом… А потом Петр запретил все каменное строительство в своих владениях, кроме Санкт-Петербурга. И Старцеву оставалась одна дорога — в монахи.

У Ивана Семеновича Мазепы была другая дорога. В Европу. Для его владений этот путь закончился самой лютой ордынской Азией, вытоптанным виноградом сделанного и ростками задуманного.

Никола Пустынный тоже был наказан. Его убивали мучительно, четвертовали на протяжении более двух столетий.

Сокрушенный
под Полтавой

Всякая память о том, что собор был «Гетманским», подлежала истреблению. Гербы на фронтонах были сбиты. Через 80 лет Никола потерял все свои владения, кроме хутора при селе Гатном. Еще через полвека, в конце 1830 года, ставили Ново-Печерскую крепость. Большого Николу передали «военно-инженерному ведомству», и лично Николай І распорядился именовать его впредь Военно-Никольским собором. Для должной убедительности в его принадлежности в строениях собора были размещены… арестантские роты.

Сам же Николо-Пустынный первоклассный монастырь перебирается вплотную к старому «Слупу». К нынешнему метро «Арсенальная». Туда, где сейчас светят огнями казино, магазины и жилые окна прежних домов для служащих Киевского военного округа. При этом практически вся сторона между Арсенальной и площадью Славы осталась заставленной домами и лавками «никольского» ведомства. Здесь развивалась старейшая в Киеве книжная торговля Литова.

Узкая тропа связывает «Слупского Николу» с террасами Аскольдова кладбища, где продолжает жить Николо-Сильвестровская церковь, наследник легендарного «Ольжиного двора». «Дом Николы» заканчивается теперь у Днепра Николаевской часовней, а на месте памятника Ватутину — Александро-Невской церковью.

Жернова Печерска
и Липок

Последняя страница драмы открывается в 1918—19 годах. Монастырь — исходная позиция сначала для украинских войск, штурмующих красный Арсенал, затем — для войск Муравьева, еще из Дарницы упражнявшегося прямой артиллерийской стрельбой по собору и монастырским строениям. В странноприимном доме жмутся офицеры-ветераны Первой мировой, не решаясь выходить ни под чьи знамена. Монастырский квартал погружается в небытие куда медленней и мучительней «Титаника». Реквизируют телефоны, отрезают водопровод. Но Аскольдов смотритель Филипп исправно продает из монастырских оранжерей живые цветы на братские и одиночные погребения бойцов изо всех лагерей…

Киевский «подотдел» принимает монастырь у его последнего «капитана» епископа Уманского Димитрия. В 1927 году свыше двухсот приходов по пятерке-десятке собирают на восстановление Гетманского собора. Но 1934 год одним ударом кладет конец и собору, и монастырю, и памяти о них. Оккупанты сносят Аскольдово кладбище и хоронят на его террасах своих, после войны «сносят» и немцев. «Дальше — молчание»…

…Я вхожу в конференц-зал левого крыла бывшего Киевского дворца пионеров. Здесь мы строчили литературные олимпиады, перебрасывались записками еще в 70-е годы. Где-то здесь — место алтаря и иконостаса Большого Николы. Колокольня «попала» под гостиницу «Салют»…

Большой Никола — это не Военный собор. «Военным» его поименовал Николай Павлович Романов. Прообраз Санта-Клауса европейских новогодних праздников, Николай Мирликийский, был и остался покровителем детей и слабых, страждущих в темницах и странствующих на суше и на море. Никольский собор ставился здесь Старцевым как собор всеобщего примирения в Украине.

Два года назад мастерская «Киевпроекта» с Юрием Мельничуком во главе готовила предложения по застройке Площади Славы в связи со строительством Торгового центра «Квадрат». Макет обозначил собор на его прежнем месте, колокольня была подвинута проектантами так, чтобы завершать собой улицу Суворова. Был ли это жест исторического отчаяния?

Последнее слово еще не сказано. Там, под полом и подвалами в зале моего детства, невидим глазу и слышимый только сердцу пробивается виноград.