Алексей и Ханс — взаимопонимание через шесть десятилетий

У Алексея Романовича из Ужгорода медленное, приглушенное произношение и слишком серьезный, проникновенный взгляд. При первой же встрече складывается впечатление, что у этого человека была непростая жизнь. И это впечатление не обманчивое. Летом 1943-го 18-летнего белорусского юношу полицаи прямо с косовицы забрали на работу в Германию. Почти два года тяжелого труда на заводе, затем — освобождение, усиленное внимание со стороны грозного СМЕРШа, пятилетняя служба в Красной армии...

Несколько недель назад А.Романович во второй раз вернулся из Германии — через 62 года бывшему остарбайтеру представилась возможность опять увидеть старые места...

«Работа продолжалась с шести утра до шести вечера, а кормили нас только в обед...»

— В июне 1941 года, когда началась война, я как раз закончил восьмой класс, — рассказывает Алексей Григорьевич. — Наше село Путятино Витебской области было маленькое, радио сюда и не думали проводить, поэтому о начале войны возле сельсовета объявил сельский председатель, которому эту новость сообщили по телефону. В тот же день началась мобилизация, и я, 16-летний парень, отвез на подводе в райцентр первых новобранцев. Людей для армии катастрофически не хватало, поэтому через неделю в Путятино провели еще одну мобилизацию. На этот раз нашу подводу, едва успевшую выехать за село, обстреляли немецкие самолеты, от которых мы, словно мыши, разбегались и прятались в кюветах. Еще через несколько дней, в начале июля, в Путятино вошли фашистские войска. Село находится в стороне от основных дорог, поэтому немцы здесь не задержались — создали в сельсовете комендатуру, назначили полицаев и пошли дальше на восток. Служить новой власти согласились только бывшие преступники, которых люди боялись больше, чем волков. Фронт между тем продвинулся далеко на восток, поэтому о ходе войны мы не знали почти ничего. Тем не менее ощущали ее на себе ежедневно. Полицаи регулярно забирали скот и продукты для немецкой армии, а в скором времени возникли слухи, что новая власть собирает по селам молодежь. Люди прятались кто как мог — в лесах, полях, на чердаках, да разве от полицаев спрячешься? В июле 43-го забрали и меня. Мы с отцом косили траву, когда на поле неожиданно появились два вооруженных полицая. «Собирайся в комендатуру», — приказали они. Я в чем был, так и ушел из села. Кроме меня забрали еще одного парня — одноклассника Петра (позже мы узнали, что немцы приказали забирать молодежь 1925 года рождения). Отвезли нас в райцентр, куда прибывали люди из нескольких районов, погрузили в вагоны-«телятники» и отправили на запад. В каждом вагоне — по два немецких автоматчика, поэтому о бегстве нечего было и думать. Через день поезд остановился в каком-то польском городе, где нас загнали под холодный душ, а одежду отправили на дезинфекцию. Я был одет в военный бушлат, и кто-то из ребят посоветовал оторвать пуговицы со звездочками, чтобы не раздражать охранников. Еще через день железнодорожный состав остановился в Кельне. Так мы узнали, что находимся в Германии.

Из Кельна эшелон с белорусами отправили в Бонн, где каждому из прибывших пришили на одежду полоску с надписью «ost», сфотографировали и, выдав немецкий документ, привезли на биржу труда. Алексей с Петром попали на ткацкую фабрику помощниками слесаря.

— С мастером мы общались преимущественно жестами, — продолжает Алексей Григорьевич. — Он показывал, где подпилить, что подкрутить, чтобы отремонтировать станок. Это был простой рабочий преклонных лет, который относился к нам без какого-либо пренебрежения. И через неделю нас с Петром неожиданно перевели на мануфактуру (небольшой завод), где заготовляли дрова для газогенераторных машин. Здесь, в деревянном бараке, мы и прожили почти два года. Всего остарбайтеров было двадцать — двое белорусов, трое украинцев и пятнадцать русских из Курска. Кроме того, на подмогу нам из лагеря ежедневно привозили десять военнопленных французов. Те работали в своих мундирах, просто со споротыми погонами. Каждый день к мануфактуре подъезжали железнодорожные вагоны с деревом, которое мы разгружали и на специальном станке кололи на маленькие поленья. За работой присматривали мастер с помощником и вооруженный охранник. Мастер был психически неуравновешенным, и как только станок останавливался на несколько секунд, бросался на нас, как лютый зверь. Работа продолжалась с шести утра до шести вечера, а кормили нас только в обед. Суточный рацион состоял из тарелки баланды и простой каши со шпинатом. Раз в неделю, каждую субботу, каждому давали по буханке хлеба, кусочку маргарина и немного сахара. Эти «лакомства» мы съедали за несколько минут. Рядом находилась другая фабрика, где работали поляки. Время от времени они бросали нам через изгородь кожуру от картофеля или гнилые овощи, которые мы тоже сразу же съедали. Почти ежедневно на завод приезжал хозяин — Ханс Паклеппа. Он давал распоряжения мастеру и иногда наблюдал за работой. А как-то появились полицаи с собаками. Всех остарбайтеров отвели на соседний карьер и выстроили на плацу, посреди которого на виселице висел парень. Каждого из нас заставили потрогать повешенного за ноги (он был босой), после чего офицер на ломаном польском языке объяснил причину казни. Насколько я понял, поляк осмелился напасть на своего немецкого хозяина. После этой процедуры запугивания немец ткнул пальцем в меня, еще одного остарбайтера и приказал: «Выйти из строя! Остальные — на завод». Нас заставили снять юношу с виселицы и положить в сделанный из грубых досок гроб, а потом тоже отправили на работу. Когда мы появились на заводе, мастер от неожиданности аж заплакал, наверное, он уже и не думал увидеть нас живыми. Припоминаю, эти эмоции произвели на меня сильное впечатление, ведь мастер всегда кричал на нас и был очень злым. А тут — расплакался...

Как-то сообщить о себе на родину остарбайтеры, конечно, не могли, однако о состоянии дел на фронте знали от пленных французов, нелегально державших в лагере радио. О скором окончании войны свидетельствовали и армады самолетов союзнической авиации, с 1944 года по нескольку раз в день пролетавшие над городом в направлении Берлина.

— Когда в небе появлялись самолеты, охрана с собаками выгоняла нас в ближайший подвал, — говорит Алексей Григорьевич. — Бонн интенсивно не бомбили, лишь в центре сбросили несколько зажигательных бомб. Однако в конце марта 45-го года две бомбы упали возле нашего завода и разрушили железную дорогу. Сразу после этого нас собрал хозяин, выдал каждому буханку хлеба и сказал: «Работы больше нет, идите куда хотите». Куда нам было податься в чужой стране? Решили пробираться на восток. В 20 километрах от Бонна уже слышались пулеметные очереди, это приближался фронт. Мы спрятались в катакомбах, где было полно немцев — женщин, пожилых людей, детей, а на следующий день в город вступили американцы...

«Лучше уж расстреляйте меня сразу, а не мучайте СТОЛЬКО!..»

Вместе с другими остарбайтерами Алексей попал в лагерь для перемещенных лиц и пробыл там до конца лета, пока советская делегация не забрала его в зону ответственности СССР.

— Меня сразу призвали в армию, — рассказывает Алексей Григорьевич. — Тогда проводили масштабную демобилизацию, солдат, прошедших войну, отправляли домой, потому войску необходимо было пополнение. Первый месяц мы копали траншеи и строили дома для военных лагерей. Все это время мной интенсивно интересовались из особого отдела и Смерша (смерть шпионам). Ежедневно вызывали на многочасовые допросы и детально все расспрашивали, стремясь словить на лжи и доказать, что я шпион. Эти допросы настолько изматывали, что я однажды не выдержал и бросил в лицо следователю: «Лучше уж расстреляйте меня сразу, а не мучайте столько!» Через месяц меня наконец оставили в покое и назначили интендантом в военный госпиталь. Лишь тогда я и смог дать знать о себе родным. Из их письма узнал, что осенью 43-го фашисты выгнали все Путятино к Днепру, но поскольку уже приближался фронт, ничего сделать с крестьянами не успели. Из моих родных, к счастью, никто не пострадал, и это было первое приятное известие за время моего пребывания в Германии...

По делам службы мне часто приходилось ездить в Берлин и Потсдам. Припоминаю, командование издало приказ, сурово запрещавший военным вступать в любые контакты с немецким населением. Однако ожесточенных войной солдат-победителей было трудно удержать, поэтому иногда случались инциденты. Немцы нас очень боялись, пытались избегать встреч, прятались... В 47-м для 22-летних солдат объявили демобилизацию, однако попасть домой мне тогда не было суждено. Сразу после указа командир части присвоил мне сержантское звание и сказал: «Теперь будешь служить столько, сколько прикажет Родина». Родина «приказала» служить до 1950-го.

После армии Алексею наконец удалось вернуться в Путятино и увидеть своих родных. Однако задержался здесь ненадолго. В 1952 году бывший солдат приехал в Ужгород, чтобы создать собственную семью. Его женой стала девушка, с которой он познакомился в госпитале еще во время службы в Германии. С тех пор А.Романович с семьей живет в Закарпатье. Долгие годы он работал в «Книготорге» и на одном из местных заводов, а затем стал пенсионером. О каких-то контактах с Германией во времена СССР нечего было и думать, однако позже старые времена все-таки напомнили о себе. В конце 90-х бывший остарбайтер стал получать от Германии денежную компенсацию. По этому поводу родные часто шутили: «Почему бы тебе не съездить в Бонн и не посмотреть на старые места?» Шутки оказались пророческими. В начале нынешнего года А.Романовича посетил представитель областного отделения фонда «Взаимопонимание и примирение» и... вручил приглашение от мэрии Бонна посетить Германию.

— Я сначала не поверил, думал, шутка какая-то, — говорит Алексей Григорьевич. — На следующий день сам пошел в отделение фонда, и его руководитель подтвердил: «Никакая не шутка, готовьте документы». По правде говоря, не хотел я никуда ехать — здоровье уже слабое, да и не знал, как там примут. Но когда мне объяснили, что можно взять для сопровождения дочь, согласился.

«Нас принимали, словно президентов»

Во второй половине мая А.Романович вместе с еще четырьмя женщинами (бывшими остарбайтерами из Днепропетровской области, Донецка и Киева) вылетел в Германию. Украинским туристам показывали достопримечательности Бонна, показали места бывшего принудительного труда. Правда, за последние 60 лет город сильно изменился, и мануфактуры Ханса Паклеппы давно уже нет. Зато на ткацкой фабрике, где 16-летний Алексей начинал работу, теперь открыта мемориальная доска. Недельная поездка оказалась насыщенной экскурсиями, посещениями театра, музеев и прочими интересными мероприятиями. Организаторы делали все, чтобы бывшие остарбайтеры получили новые, хорошие впечатления от Германии, которые заменили бы прежние, неприятные.

— Нас принимали, словно президентов, — вспоминает Алексей Григорьевич. — Особенно поразили идеальная чистота на улицах (я даже не знал, где бросить окурок, поэтому незаметно растирал его пальцами до мелких крошек) и радушные люди. После того как местные газеты напечатали об украинцах несколько репортажей, к нам прямо на улицах подходили незнакомые прохожие и здоровались. Один из журналистов однажды спросил: «Вы простили немецкий народ за то, что пережили во время войны?» Что мне оставалось ответить? С тех пор прошло 60 лет... Я считаю, что жить нужно, смотря вперед, а не назад. Простил, конечно...

За семь дней в Германии украинская делегация провела много разнообразнейших официальных и неофициальных встреч, но на А.Романовича наибольшее впечатление произвели две.

— Хозяин, у которого я работал на мануфактуре, умер еще в 1952 году, — рассказывает Алексей Григорьевич. — Однако в Бонне до сих пор живет его 75-летний сын, тоже Ханс Паклеппа, и он захотел со мной встретиться. Организаторы сказали, что подобные вещи — огромная редкость. Немцы, как правило, избегают встреч с бывшими остарбайтерами, наверное, чувствуют себя не очень удобно. Ханс Паклеппа — уважаемый в городе человек, бывший депутат бундестага. Мы пообедали у него дома, поговорили на разные темы. Хозяева живо интересовались оранжевой революцией, расспрашивали о В.Ющенко, Ю.Тимошенко, вспоминали братьев Кличко. Это была искренняя и теплая встреча, чувствовалось, что Ханс рад ей. Так же, как и я... И еще одна встреча — с бургомистром Бонна Бербель Дикман. Очень приятная женщина, которую избирали на эту должность уже несколько раз. По правде говоря, мне даже неловко было из-за такого внимания, ведь кто я такой — старый инвалид, на которого в Ужгороде никто из власти даже не взглянет. А здесь — торжественный прием, обед в нашу честь. Когда эта женщина от лица немецкого народа стала просить у нас прощения, по моим щекам невольно покатились слезы…

P.S. На прошлой неделе Алексей Романович отметил 80-летие. Редакция «ЗН» искренне поздравляет именинника с юбилеем и желает ему здоровья и долголетия.