Развалины берлинской стены. Двадцать лет спустя

В этом году Европа отмечает двадцатилетие краха коммунистической системы. Датой, символизирующей этот политический обвал, считается день падения Берлинской стены — открытие свободного перехода из ГДР в ФРГ 9 ноября 1989 года. Этому предшествовали массовое бегство граждан ГДР на Запад через Венгрию и Австрию, антиправительственные демонстрации в крупных городах Восточной Германии, наконец, отставка Хонеккера 18 октября. В марте следующего года свободные выборы навсегда покончили с «руководящей и направляющей ролью» СЕПГ — партии коммунистов, и объединение двух Германий стало делом времени.

Однако это были лишь завершающие аккорды. Настоящим потрясением системы европейских сателлитов СССР был круглый стол в Варшаве в начале 1989 года, за который сели представители репрессированного профсоюза «Солидарность», католической церкви и коммунистических властей, вот уже семь лет державших Польшу на военном положении. По высказыванию Адама Михника, именно в Польше были разобраны первые фрагменты Берлинской стены. Итогом круглого стола стали полусвободные выборы, сохранившие коммунистам гарантированное договоренностью количество мест в сейме, но лишившие их властного преимущества и наконец-то открывшие путь к мирной демократической смене власти. После польского компромисса состоялись события, которые привели к «осени народов» 1989 года, как, по аналогии с «весной народов» 1948 года в Европе, назвали волну победных революций, бархатных и не очень.

Без сомнения, «осень народов» стала возможной благодаря тому, что руководство СССР прекратило давление на правительства своих государств-сателлитов и дало понять Западу, что отныне не рассматривает уход какой-либо из этих стран на свободу как casus belli — повод к войне. Между тем подавление «Солидарности» в декабре 1981 года было следствием именно такой готовности СССР к глобальному вооруженному конфликту. Когда-то царь Николай I говаривал, что мог бы даже «отпустить Польшу», но ни за что бы не отпустил Малороссию—Украину. Брежнев показывал, что не «отпустит» ни одного из своих сателлитов. Горбачев «отпускал» не только Польшу, но и остальных союзников по Варшавскому договору. Конечно, об Украине речи не было.

Между тем в СССР еще только шли выборы в парламент — Съезд советов, такие же полусвободные, как и в Польше, с гарантированными местами для КПСС («красной сотней»); обострялись отношения между сторонниками сталинизма в духе статьи Нины Андреевой и реформаторами в партийном руководстве; на Первом съезде Советов уже образовалась Межрегиональная группа с Ельциным и Сахаровым, но она была еще слабой; готовились выборы следующего года в республиканские высшие законодательные органы, то есть еще только формировались силы, которые должны были способствовать окончательному разрешению конфликта между демократией и диктатурой. Еще далеко было до форосского пленения Горбачева и камер для путчистов в «Матросской тишине».

В том же 1989 году власти коммунистического Китая расстреляли на площади Тяньаньмэнь массовый митинг, на котором требовали изменений. Китай выбрал свой путь — путь решительных рыночных реформ при сохранении и укреплении авторитаризма. На Востоке режим диктатуры сохранил свои ресурсы и пошел собственным путем.

И все-таки жребий был брошен, и «осень народов» свидетельствовала, что радикальный поворот в ходе истории состоялся.

Чтобы оценить решение горбачевского руководства «отпустить» сателлитов, нужно обратиться к произведению, выражавшему политические установки коммунизма всей семидесятилетней советской эпохи. История после 1917 года рассматривалась в нем как эпоха мировой революции вплоть до ее полной победы. Цель мирового коммунизма на этом этапе — укрепление диктатуры пролетариата в СССР для преодоления империализма во всех странах. Основные силы мировой революции — диктатура в СССР, рабочий класс всех стран, главный резерв — крестьянство в развитых странах, освободительное движение в колониях и зависимых странах. Направление основного удара — изоляция мелкобуржуазной демократии.

Да, это Сталин, его любимая работа «Об основах ленинизма», которая была написана в 1924 году и включалась во все издания его избранных произведений без каких-либо изменений. После критики «культа личности» на Сталина уже не ссылались, но отчетные доклады первых лиц на всех съездах КПСС сохраняли идеологию, структуру и последовательность, вытекавшие из этой сталинской классики.

Потому что здесь сформулирована миссия, без которой невозможно было сохранить государственность на просторах бывшей Российской империи. Эта миссия означала, что СССР ведет войну — от самого Октябрьского переворота и вплоть до ожидаемой победы над западной демократией. Войну преимущественно холодную, но все-таки войну, в которой были задействованы и вооруженные силы, и конспиративная машина ЦК КПСС и КГБ, осуществлялись спецоперации и тайно финансировались и партии, и террористы. На войне как на войне — все разрешено. Страна жила как военный лагерь, окруженный врагами, и это было основным механизмом внутренней стабильности общества.

В конце концов все разговоры об исторической миссии Советского государства давно выродились в обычную и циничную демагогию. Из всех «сил» и «резервов» осталась одна сила — вооруженное до зубов государство-гигант. Бывший секретарь ЦК КПСС А.Яковлев, занимавшийся международными делами партии, позже так характеризовал деятельность партии в этом направлении: «Это была маленькая частица всей той громадной лжи про мощное коммунистическое движение, которого не было; мощное строительство социализма, которого не было; мощный подъем жизненного уровня трудящихся, которого не было; мощное развитие сельского хозяйства, которого не было; мощную обороноспособность от кого-то — неизвестно кого, которого тоже фактически не было».

Однако демонстрации единства мирового рабочего движения имели место на каждом партийном съезде. Кому, казалось бы, нужны коммунисты Гваделупы или острова Реюньон? А все же эти и прочие подобные группы тайно получали доллары из Госбанка СССР через Первое главное управление КГБ, их лидеры рапортовали на съездах КПСС вместе с секретарями обкомов и героями труда об успехах в борьбе за что-то, — поскольку необходима была иллюзия всемирно-исторической миссии режима личной власти в СССР. Без провиденциальной перспективы государство превращалось просто в Россию с ее традиционными неразрешимыми проблемами.

Реальным «резервом» были антизападнические движения на подступах к атлантической цивилизации, национализмы «третьего мира». СССР проявлял чрезвычайную чуткость и солидарность в отношении любого религиозного или трибального конфликта, если его можно было использовать для ослабления США и их европейских союзников. Символом советского присутствия в самых отдаленных уголках мира стал «калашников». Но «интернациональная обязанность» превращалась в путы, втягивавшие страну во все новые авантюры без реального победного исхода.

Режим, лишившись иллюзорной перспективы, лишился и легитимации, оправдания перед историей и перед своими гражданами. Без военной угрозы рушилось фиктивное всенародное единство.

Важнейшим итогом «осени народов» и распада СССР стало прекращение опасного противостояния двух военных блоков. Роль лидера движения, направленного против Запада, перешла к фанатичному терроризму, прикрытому исламскими фундаменталистскими лозунгами. Правопреемница СССР — Российская Федерация — естественно относится к противникам терроризма. Однако есть и другие факторы, толкающие Россию к конфронтации с Западом.

Россия пережила период доверия к ценностям, институтам и стратегии Запада, но после эпохи Ельцина наступило постепенное охлаждение и изменилась самооценка. Сегодня Россия, возвратившаяся в клуб больших государств, нервно сопротивляется осторожным попыткам Запада закрепиться на постсоветском пространстве, расширить на Восток европейское институты, прежде всего ЕС и НАТО. Чем объяснить такую враждебность к европейским структурам — ведь себе Россия позволяет значительно больше контактов с Западом? Нет сомнений, что речь идет не о реальной государственной безопасности этой страны, а о стремлении сохранить бывшие республики СССР в сфере своего влияния. В Грузии РФ продемонстрировала, что готова идти на большой военный риск ради этой цели.

Международная ситуация словно отравлена остатками холодной войны. Хуже всего то, что отношение к Западу как к возможному противнику и особенно отношение к НАТО как к враждебной организации — не просто атавизм. Это новое политическое явление, порожденное сложным процессом вхождения в евроатлантический цивилизационный мир государственных образований, возникших на почве бывшего СССР, и прежде всего самой России.

Собственно, здесь и начинается неожиданное. С самого окончания холодной войны развитие событий пошло по тем путям, которые не предвиделись никаким сценарием.

Ведется много дискуссий на тему, что, собственно, означает принадлежность к Западу. Несмотря на споры, все соглашаются по крайней мере с наиболее общим определением: «Запад» — цивилизация, которой присущи национальная государственность, устройство парламентской демократии и социально направленная рыночная экономика. Вхождение Украины и других новых государств в европейское культурно-политическое и экономическое пространство — это усвоение норм и принципов сожительства, которые нашли выражение в перечисленных трех измерениях. Этот процесс идет трудно, очень по-разному в разных постсоветских странах.

Самой большой неожиданностью и для Запада, и для организаторов демократических преобразований в бывшем СССР стала деградация экономики.

История становления рыночной среды в нашей стране — отдельный и увлекательный, едва не детективный сюжет. Анализ пройденного рыночного пути и всех ошибок и просчетов, сделанных нашим руководством, — отдельная и сложная задача. Ограничимся цитатой из книги известного американского экономиста Менкура Олсона «Власть и процветание»: «Сразу после Второй мировой войны большинство специалистов сходились во мнении, что Западная Германия, Япония и Италия еще в течение длительного времени будут оставаться бедными... На самом деле во всех трех побежденных государствах Оси начался быстрый экономический рост. В отличие от этого, после падения коммунизма люди, пережившие все экономические абсурды систем советского типа, как и большинство западных наблюдателей, ожидали, что экономическая деятельность резко улучшится. Все бывшие коммунистические страны претерпели снижение производства, если не экономический крах, путь к восстановлению для многих оказался очень длинным».

Почему так случилось? Несомненно одно — задача перевода советского народного хозяйства в режим свободной рыночной конкуренции оказалась на порядок сложнее, нежели представлялось. Кризисные явления в экономике создают тот фон, на котором развивались и социально-политические структуры нового порядка.

Решающим событием, коренным образом изменившим политический ландшафт в мире, стал распад СССР на отдельные государственные образования. И для политических лидеров Запада, и для руководства СССР после падения Берлинской стены это было первой неожиданностью.

Засекреченные в России материалы о разговорах Горбачева с западными лидерами, постепенно просачивающиеся в прессу, показывают, что Запад не ожидал распада СССР и не поддерживал центробежные силы и тенденции. Маргарет Тэтчер не желала даже объединения двух Германий, убеждая Горбачева, что любой пересмотр государственных границ может привести к цепной реакции, с которой трудно будет справиться. Что же касается Украины, то все, пожалуй, помнят, как президент Джордж Буш-старший уговаривал Верховный Совет Украины оставить надежды на самостоятельность. Даже после провала путча, накануне референдума, уже хорошо зная, что большинство украинцев проголосуют за независимость своего государства, президент Буш звонил Горбачеву, указывая, что надеется на возвращение Украины в процесс заключения нового Союзного договора. Канцлер Коль тоже говорил Горбачеву, что нужно избегать действий, которые «создавали бы на Западе впечатление, что якобы СССР вот-вот распадется на конгломерат отдельных республик». Противником ликвидации Союза был и сам инициатор перестройки Михаил Горбачев. Только Борис Ельцин призывал национальную периферию «брать суверенитета столько, сколько влезет».

Западным лидерам казалось, что достаточно провозгласить демократическое царство свободы, и все политические проблемы будут решены. Оказалось, что предпосылкой демократизации СССР является ликвидация империи. Слова «демократ» и «национал-патриот» воспринимались как синонимы. Еще недавно приверженец самостийности Украины считался ярым националистом, а для поколений, подросших за эти почти два десятка лет, независимое государственное бытие является аксиомой, о которой даже не задумываются.

Пожалуй, наименее ожидаемым был вклад России в развал Союза. Именно после провозглашения суверенитета Российской Федерации пошла волна суверенитетов союзных республик, нарастающее сопротивление региональных элит кремлевскому центру. Случилась странная вещь — русская нация, которая была «самой равной среди равных» в Союзе ССР, провозгласила независимость неизвестно от кого. Праздник, приуроченный к этому дню, был едва ли не самым иррациональным из всех праздников. Сегодня он называется Днем России, что символизирует важное изменение идеи государственности: Россия претендует быть не империей, а Великой nation-state, нацией-государством.

В мутной послепутчевой атмосфере региональные российские элиты во главе с Ельциным победили кремлевский центр. Этим воспользовались и украинские региональные партийные лидеры, чтобы где-то за Хутором Михайловским локализовать политический обвал, которого они опасались. Так сложилась на короткое время система молчаливого политического компромисса между коммунистическими и антикоммунистическими силами, что и принесло Украине независимость бескровным и демократическим путем.

От кого же или от чего освободилась Россия в 1991 году? Казалось бы, ответ должен быть один: от тоталитаризма или от остатков тоталитарного режима. Однако почему же в последнее время официальная идеология Российской Федерации все активнее обращается к образу Великого государства, от которого неотделим и генералиссимус Сталин? Как может тоталитарное прошлое быть унаследовано «нацией-государством» европейского образца? Или, может, это случайные крайности, без которых не обходится ни один конструктивный процесс?

Образование новых государств требовало новой легитимации, поскольку ни от Бога, ни от призрака коммунизма, бродящего по Европе, санкции на власть они иметь не могли. Легитимация национальной идеей, апелляция к национальной солидарности была вполне естественной для всех субъектов создания государства. Проблема заключалась и заключается «только» в том, будет ли эта легитимация иметь европейский характер.

Европа — сообщество национальных государств, у каждого из которых проблемы исторической наследственности не существует. Нация должна жить в духовном согласии с другими и — прежде всего — сама с собой. Правовые рамки сожительства народов определены международными соглашениями, начиная с Великой хартии свобод и прав человека 1948 года. Проблемы оценок истории, которые могут разделять европейские народы, возникают время от времени, но они решаются на твердой правовой и нравственной почве. Для новых государств, возникших на руинах СССР, они имеют далеко не академический характер.

Для России, не желающей считать себя империей, даже либеральной, и не способной быть государством монокультурным и моноэтническим, это крайне сложная задача. В конце концов источником вдохновения стала, по социологической терминологии, не «нация-сообщество», или, попросту говоря, не «русский дух», а упорядоченные структуры «нации-общества» — государственническая традиция. Сегодня в ее национальной мифологии эклектично, но вполне естественно сочетаются Сталин и Деникин с Колчаком, герои ЧК и страдальцы православной церкви.

Аналогичные проблемы возникли и в Украине. Правда, здесь слаба именно государственническая традиция, зато намного проще обстоят дела с этнокультурной. Однако и у нас сочетание Богдана Хмельницкого с Мазепой, а советских героев Отечественной войны с Бандерой и Шухевичем выходит не менее эклектичным.

Где-то с начала ХІХ в. в России официально различались понятия «родина» и «отчизна». Новое, придуманное Карамзиным слово «родина» означало то, что называют иногда «малой родиной», — местность, где ты родился и вырос. В свою очередь «отчизной» считалась страна-империя. Поляк имел и свою «родину», и свою «отчизну», украинец имел «родину», но «отчизна» была у него общая с русским. Перечень недостатков Мазепы в «барабанной», по собственному высказыванию Пушкина, его поэме «Полтава» заканчивается самым страшным — «нет отчизны у него». Отказ от общей «отчизны» квалифицируется как самое страшное преступление, как безнравственность и предательство.

Невозможно жить в хороших отношениях с государством, официально поддерживающим такое отношение к независимости суверенного соседа. Невозможно некритично переносить грязь устаревших оценок в наш культурный быт. И проблемы истории превращаются из академических в политические.

Пересмотр истории необходим. А вместе с тем опасность от идеологизации и политизации культурных и академических проблем, переход их в компетенцию политиков является серьезной угрозой демократии, науке и культуре. Найти такой путь переоценки истории, который не вел бы к контролю над мыслями и не порождал бы узкопартийные догмы, провозглашаемые «единственной национальной точкой зрения», — эта задача может быть решена только на основе беспристрастного научного анализа.

И, наконец, о демократии.

Демократия возникает не вследствие ее провозглашения харизматичными вождями. Демократия — это институт, точнее, система институтов. Ее развитие требует продуманного равновесия структур, которые в Европе складывались веками. Украина исторически была больше связана с Россией, что сказывается и на сегодняшних наших проблемах государственного строительства.

В бывших Российской империи и Советском Союзе четко отделялись центральные элиты с общегосударственной компетенцией и всеобъемлющими интересами, с одной стороны, и элиты провинциальные, региональные — с другой. Дело не просто в структуре властных групп — аналогичное разделение компетенций и интересов наблюдаем по всей Европе. Российская традиционная проблема заключалась в том, что властные полномочия центра были особо широкими, региональные элиты — особо ограничены узкогрупповыми интересами, а дистанция между центром и периферией, столичными элитами и провинцией — особо большой. Только очень узкая группа людей была допущена к тайнам всеобъемлющего, общегосударственного уровня управления. Практически все рычаги сосредоточивались в руках лидера, которого в научной литературе называют автократом.

Европа тоже проходила через подобную систему, именно она родила бессмертное выражение «Государство — это я». Абсолютистское самосознание было и является огромной иллюзией, ведь ни один автократ не может управлять «властью на местах». Абсолютная власть порождает только безнаказанность как в центре, так и на местах. Европа научилась избегать деспотизма и хаоса благодаря разделению власти между ее ветвями и демократическому контролю снизу.

Греческое «автократор» переводится как «самодержец». Правитель-автократ — лицо, властные полномочия которого практически ничем не ограничены; иными словами, источником его власти является он сам. Чтобы удержать власть, автократ должен поделиться ею с региональными элитами, что испокон веков осуществлялось по принципу: вся власть на местах принадлежит провинциальной элите, в обмен за это она поддерживает автократа, признавая его харизму в делах общегосударственного масштаба. Между прочим, в таком «молчаливом соглашении» М.Горбачев усматривал сущность режима Брежнева, который он прекрасно понимал «изнутри». Автократ возвышает себя ритуалами и мифами о собственной исторической миссии и стремится, чтобы вся ответственность за недостатки правления ложилась на региональные элиты. Так создается традиционная (в частности для России) система «добрый царь — злые бояре», которая обеспечивает внутреннюю стабильность даже в кризисные моменты, обращая гнев масс на бояр.

Недавно в «Зеркале недели» была опубликована статья Алексея Мустафина «Украина наша средневековая», где проведены параллели между властной структурой современности и феодальным строем. Такие рискованные параллели могут показаться журналистской метафорой, однако я считаю, их нужно воспринимать совершенно серьезно. В кризисных ситуациях в обнаженном виде выступают архаичные алгоритмы власти, замшелые архетипы, которые лучше можно наблюдать в древнем, более примитивном обществе.

Россия прошла путь радикальных преобразований властной структуры, не избежав кровопролития. В борьбе с коммунистическими конкурентами Ельцин был вынужден положиться на региональные элиты, и власть на местах захватили вассалы, не желавшие ее ни с кем делить. Перед Россией возникла проблема государственного единства. В конце концов власть в регионах можно контролировать через общенациональные политические партии, которые входят в провинциальные законодательные органы и в значительной степени зависят от центра. В России сложилась система, которую в литературе называют электоральным авторитаризмом: властную харизму автократ получает от избирателей как выражение воли народа, но на этом параллель с западными демократиями заканчивается. Результат выборов в большой степени зависит от политических партий, находящихся под влиянием автократа, и от региональной власти, использующей систему мошеннических внеправовых действий, которую вежливо называют административным ресурсом. Пройдя эту псевдодемократическую стадию, дальше лидер уже правит по-авторитарному. Такая система стремится к однопартийности и к назначению президентом своего преемника, власть которого только оформляется электоральным процессом. Тогда уже речь не идет о роли гаранта конституции для президента. Ситуация с судебной властью, правами человека и свободой слова полностью зависит от возможностей и автократа, и региональных элит.

Несоответствие электорального автократизма европейским нормам демократического строя общества является источником напряженности, которая время от времени возникает между Россией и Западом. Она же создает проблемы в отношениях России с Украиной.

Украина тоже прошла свой путь по направлению к электоральному автократизму, однако не до конца. Слабость центральной элиты, которая только начала формироваться после обретения независимости, равновесие групп, только приобретающих характер политических партий, способствовали тому, что, по единодушному мнению специалистов, электоральный авторитаризм в Украине не сложился. Украинский режим сравнительно мягче и либеральнее, но вследствие не большей зрелости демократических институтов, а слабости автократических тенденций. Но этого достаточно, чтобы Россия в 2009 году относилась к Украине так, как СССР в 1968-м к Чехословакии.

Смысл оранжевых событий состоял в том, что была сорвана попытка назначения президентом своего преемника, что является непременным признаком авторитаризма. Мало будет влиять на выбор преемника и действующий президент. Актуальными и не решенными остаются вопросы о распределении функций центральных властей, о местном самоуправлении и судебной реформе. Хаос политических интриг и скандалов, неэффективность управления серьезно скомпрометировали украинскую демократию, но она все же сохранила основную структуру.

Однако определенные явления, вскрывшиеся в ходе взаимных политических обвинений, свидетельствуют о том, что положение демократии в Украине нестабильно и катастрофы возможны.

Ярким примером может быть «дело Гонгадзе». До сих пор не установлены заказчики убийства журналиста. Внимание общества привлекает само по себе преступление и цепочка лиц, его совершивших. Меньше внимания привлекает политический смысл скандала. С этой точки зрения важен сам факт наличия «эскадронов смерти» в недрах властных структур, непосредственно приближавший к бесконтрольной диктатуре. И закончиться дорога для каждого оппонента властных структур может на тайных заброшенных кладбищах, как и жизненный путь несчастного Гии.

Другой скандальный случай, имеющий такое же принципиальное значение, — дело нардепа Лозинского. Речь идет не столько о коррупции в партийных рядах, поскольку региональных деятелей подобного пошиба партии не выдвигают, а используют их, речь идет о том, что собою являет «власть на местах». Может, охота на людей и есть исключительным случаем, но не столь кровавые и деспотичные режимы в районной глубинке не такая уж редкость. По крайней мере, мы не знаем настоящей картины, и она может быть страшнее, чем мы ожидаем.

Мы должны отдать себе отчет, что массовое разочарование в национал-демократии, находившейся у власти во время острейшего мирового финансово-экономического кризиса, усиливает тенденции к электоральному автократизму, заложенные в режиме без устоявшихся традиций правового государства. Если Украина лишится демократической перспективы, она потеряет надежду вырваться из течения, влекущего нас в «третий мир».

Украине с ее историческими традициями свободолюбия, пусть даже анархического, не присущи мечты о «добром царе». Но она может поверить в хорошего непьющего хозяина. Не забудьте, что последний самодержец российский Николай ІІ писал в анкете о своем занятии — «хозяин земли Русской».

Остается полагаться на то, что берлинская стена рухнула окончательно. И не только в Берлине, но и в наших душах.