Отечественная тюрьма: произвол и доносительство

Безразлично и со свойственным только ей сарказмом отечественная тюрьма взирает на попытки своего реформирования. Проводятся "круглые столы", конференции. Произносятся речи. Все это требует определенного умственного напряжения и, естественно, формирует у личного состава полезную интеллектуальную гибкость. Не меньше пользы приносят ежегодные кадровые интервенции обученных по новейшим методикам выпускников профильных учебных заведений. Кому, как не им, формировать лучшее будущее отечественной тюрьмы? Безусловно, при надлежащем материальном стимулировании и поддержке государства. Налицо и интеллектуальный, и кадровый потенциал, и осознание финансово-экономической стороны дела. А тюрьма не реформируется. Что-то с ней не так. Бессмысленно долго не так.

К несчастью, нас поглотили вопросы эффективного управления тюрьмой, вопросы "штатов и окладов". В то же время за рамками возможной ревизии остались стержневые проблемы тюремного быта. Сугубо ритуальный вопрос о правах человека здесь ни при чем. При известной подготовке тюремной администрации он легко переносится в плоскость недостаточного государственного финансирования, а то и защиты прав самого тюремного персонала. Скорее речь должна идти об образе жизни членов тюремного сообщества, коими в равной степени являются и арестанты, и персонал.

На безрадостное сосуществование этих сторон единого целого в свое время обратил внимание А.Чехов, пребывая в "добровольной ссылке" на о.Сахалин. Размышления и выводы писателя, как ни странно, в целом соответствуют состоянию дел в отечественной тюремной системе, отстающей от чеховского "Острова Сахалин" более во времени, чем в пространстве.

Ценность наблюдений Антона Чехова состоит в исключительном понимании связующих начал образа жизни и нравственности. Посыл достаточно прост: хочешь изменить человека - начни с его образа жизни. Не в смысле избитого "бытие определяет сознание". Писателя интересовал вопрос уникального в устройстве арестантской жизни. Он сумел распознать главные очаги ее нравственного загнивания и указал пути выздоровления тюремного организма в целом.

Вопреки здравому смыслу в советском государстве некоторые из этих очагов загнивания были возведены в ранг завоеваний социализма. Далее эти мнимые ценности были усвоены тюремным персоналом в качестве профессиональных правил. Так и живем. Смешно вспоминать, но один из высших чинов тюремного ведомства отстаивал в своих мемуарах святость картежного долга…

Кровоточащей язвой отечественной тюрьмы Чехов справедливо считал сложившуюся систему содержания осужденных: "Люди, живущие в тюремной общей камере, - это не община, не артель, налагающая на своих членов обязанности, а шайка, освобождающая их от всяких обязанностей по отношению к месту, соседу и предмету".

Сегодняшняя тюрьма вполне соответствует этим словам. Она, наследница казарменного социализма, просто не смеет быть иной. Хорошим тоном признается порицание существующего уклада жизни, но не как заслуги казарменного быта, а как малого усердия в профилактике или как неустройства в управлении тюрьмой вообще.

Системный изъян скорого распространения в казарме нравственной заразы прикрывается досужими домыслами о правильности работы с коллективом осужденных. При этом показателями успешности зачастую определяются внутренний порядок и дисциплина. Во всех отношениях это обоснованные критерии, однако имеющие в условиях отечественной тюрьмы свою замаранную изнанку.

Под порядком понимается отсутствие всякого недовольства режимом содержания, влажные после уборки полы и застеленные набело кровати. Дисциплина оценивается с точки зрения ровности рядов при хождении строем и нарочитой вежливости перед администрацией. Это достаточные для тюремного служащего условия, чтобы в конце рабочего дня со спокойной душой отправиться домой. Отданные под его начало восемьдесят, а то и более ста преступников прекрасно понимают это и часто готовы способствовать возвращению "гражданина начальника" к семейному очагу.

Встречаются и иные ситуации, когда коллектив осужденных демонстрирует в условиях казармы явное неуважение к порядку, а чаще к персоналу тюрьмы. Полы не вымыты, постели не застланы, осужденные грязны и неряшливы. Тут уж вся администрация поднимается на борьбу. Борьбу за порядок. И кто сказал, что арестантам эта борьба поперек горла. Наоборот, новые впечатления скрашивают серые тюремные будни. Кроме того, есть повод блеснуть особой арестантской гордостью.

Так изо дня в день казарма и игривый настрой ее обитателей определяют жизненный ритм тюрьмы. Все достаточно предсказуемо и всех устраивает. Обе стороны в совершенстве владеют тактикой наступления и отступления. От самого страшного всегда спасут автоматы на вышках.

Но приливы и отливы в отношениях обеих сторон ничуть не сказываются на нравственности арестантской среды. В этом плане отечественная тюрьма мало отличается от сахалинской каторги.

Коротая подобным образом время, арестанты обмениваются бесценным опытом преступной деятельности и думают во сто голов о путях развития уголовной среды. Казарма способствует этому, ей чужда нравственность. Она создана для порядка.

Те из осужденных, кто поумнее, изучают на расстоянии вытянутой руки слабости своих сотоварищей. В нужный час, за решеткой или на воле, эти уязвимые места обязательно станут предметом спекуляций.

Зря тюремные доктринеры пренебрегли хищническим характером арестантской среды. Она разъедаема изнутри дефицитом привычных для личности благ, и прежде всего психологических. Вполне возможно защитить свое достоинство перед лицом одного варвара, но если тебе противостоит целая шайка, ты обречен.

Чтобы выжить, необходимо принять существующие правила. По этому поводу колымский старожил Варлам Шаламов задавался вопросом: "Кто рискнет противопоставить себя тюремному коллективу - людям, которые с тобой двадцать четыре часа в сутки, и только сон спасает тебя от недружелюбных, враждебных взглядов товарищей?" Здесь тебе и сам уклад жизни, и его защитный механизм.

Очевидна роль казармы в нравственном состоянии коллектива осужденных, который, словно стружку, снимает со своих новых членов качества, полезные для гражданского общества, но бесполезные в тюрьме.

Не виною тому понятие коллектива. Среду формирует приверженность большинства злоумышленников принципам силы и иерархии. Скудная частная жизнь преступника, как правило, не балует его другими основаниями для успеха.

Казарменная обстановка еще более способствует развитию подобных воззрений на мир, вконец убивая любые солидарные и доверительные связи, которые только и могут воскресать в фальшивой окантовке тюремной субкультуры.

В дореволюционную эпоху данная проблема была понята и осмыслена. В результате развитие получила концепция одиночного содержания преступников. Она умело подрывала абсолютную власть тюремного коллектива над личностью.

Образцовым воплощением идеи одиночного заключения стали архитектурные ансамбли центральных тюрем в Петербурге (1892 г.) и Одессе (1894 г.). Их талантливый автор Антоний Томишко умело обратил гуманные помыслы современников в практичность камня.

Никогда более человеколюбие тюремного ведомства не проявлялось в таких масштабах. В силу исторических катаклизмов отечественная тюрьма деградировала в лагеря и колонии. Казарма взяла верх.

Сегодня приходится слышать о необходимости перехода на более гуманную блочную систему содержания. Не верьте. Предлагается всего лишь раскроить пространство казармы множеством перегородок, за которыми тюремный коллектив окончательно укроется от глаз администрации.

Важное государственное дело отдается на откуп самим осужденным. Проекты, достойные Томишко, не под силу сегодняшним бюрократам и правозащитникам - этой ватаге чернильных разбойников.

Однако есть еще одно обстоятельство, решительно отделяющее личность преступника от целей наказания, главным образом, исправления. В чеховском понимании это практика фаворитизма. У него критика данного явления ограничена домашним обиходом представителей администрации. Тем не менее оценка писателя вполне распространима и на служебное поприще тюремных чинов. Возвышая кого-либо из арестантов на основании своих личных симпатий, администрация невольно создает в тюрьме пример благополучия, которое никак не сопряжено с достижением целей наказания. Осужденные наглядно убеждаются в силе двойных стандартов. Фаворитизм дает им еще один урок цинизма и попрания справедливости. Искореняется всякая надежда на исправление.

Муки покаяния вытесняются из тюрьмы потоком "чего-то подлого, в высшей степени унизительного для человеческого достоинства". Фаворитизм подчинен модели казарменного сожительства арестантов. В круг избранных попадают лишь те, кто способствует администрации в управлении сложным тюремным коллективом. Такие осужденные безоговорочно позиционируются как положительно направленные и, не без оглядки, именуются активом. Впрочем, для самой администрации часто остается загадкой, в какую сторону положительно направлен ее актив. Сомнения тюремных чинов обоснованы, так как пути формирования сообщества новых фаворитов небезукоризнены.

В актив попадают способные убеждать и сами убежденные, что "если не ты, то тебя". Бывает, такие экземпляры специально "выращиваются". Случаются и перебежчики со стороны маститых неформальных лидеров, профессиональных злоумышленников.

Пестрые ряды актива в целом можно охарактеризовать как непредусмотренную понятием "равности прав осужденных" искусственную надстройку, когда один убийца, в силу особого расположения администрации, помыкает другим убийцей, не имея на то государственного мандата.

Сегодняшний актив - это фактически приводной механизм системы обеспечения казарменного порядка, в котором личность важна как обладатель тумбочки или постели. И если обладатель койко-места оступится и занавесит свое ложе полотенцем, то настоящий активист должен убедительно доказать безнравственность данного поступка.

Но большинство активистов - двурушники. Они не будут наводить страх на коллектив из-за мелочей, а сообщат известные им факты куда следует, после чего долго и громко будут возмущаться бездушием администрации.

Порицание здесь неуместно. Заданный Шаламовым вопрос не снят с повестки дня. Тюремная казарма диктует свои условия выживания.

Вот этот маячок благополучия и разрушает многочисленные теории перевоспитания, бытующие в среде тюремных интеллектуалов. Последние резонно могут возразить, что, отбирая из числа насильников и воров кандидатуры для актива, необходимо проявлять определенную строгость. И практики с ними согласятся, каждый превознося свою личную строгость, читай: произвол.

Совсем как у Чехова: основание общее, но в одной тюрьме журят, а в другой - секут.

Управляемая произволом и доносительством отечественная тюрьма удивительно уживается с другими институтами правового демократического государства.

Дешевизна нашей тюрьмы извиняет ее безнравственность. Из двух зол было выбрано меньшее. Эта бестолковая экономика не учитывает безвозвратные потери фонда трудоспособного населения и совокупный ущерб от социальной дезадаптации арестантов.

Тюрьма вполцены обходится значительно дороже цифры, наблюдаемой нами в бюджетных раскладках. Утраченный потенциал десятков тысяч молодых людей - категория такая же нравственная, как и экономическая. Безнравственная тюрьма не выгодна обществу.

Это отнюдь не призыв ассигновать дополнительные пару миллиардов на тюрьму-казарму и выстроить на радость могучей кучки тюремных мутантов еще девять кругов ада. Разумнее будет признать ложность богов отечественной тюрьмы и решительно порвать с ними. В противном случае наши исправительные заведения и далее будут жалкой пародией на "Оставь надежду, всяк сюда входящий" выдающегося Алигьери.