Пазлы памяти

75 лет назад, 19 сентября 1941 года, немцы вошли в Киев…

"Я увидел, как они бегут, и понял, что это конец. Красноармейцы - в своей защитной, выгоревшей форме, одни со скатками, а иные уже и без ружей - редко побежали через дворы, по огородам, перепрыгивали заборы. Говорили потом, что они забегали в дома, умоляли дать штатское платье, и бабы давали поскорее какое-нибудь тряпье, они переодевались, надеясь скрыться, и бабы, топили в выгребных ямах бесполезное оружие и гимнастерки со знаками отличия".

Об этом писал в книге-документе "Бабий Яр" Анатолий Кузнецов. Документальными являются воспоминания и других киевлян, переживших нацистскую оккупацию. Составляя пазлы памяти очевидцев, получаем максимально полную картину событий, произошедших три четверти века назад. Описания свидетелей трагического времени дополняют друг друга, хотя эти люди не были знакомы между собой, жили в разных частях города, были разного возраста и взглядов.

Воспоминания Анатолия Кузнецова, которого война застала 12-летним, связаны преимущественно с окраиной Киева - Куреневкой, где он жил, а также с соседними Сырцом и Лукьяновкой. Центру города автор также уделил много внимания.

Больше о центре столицы - в романе "Хрещатий Яр". Его автор Докия Гуменная в начале войны (тогда ей было 37) жила на улице Левашовской (ныне Шелковичная). Престижные Липки немцы выселили, и писательнице пришлось несколько раз сменять адрес.

В центре жил и Дмитрий Малаков, о чем и рассказал в воспоминаниях "Те два года… В Киеве при немцах". В первую оккупационную осень Дмитрию Васильевичу исполнилось всего четыре года, поэтому его рассказы основываются преимущественно на воспоминаниях его старшего брата - художнику-графику Георгию Малакову миновал четырнадцатый.

Служащий и преподаватель Федор Пигидо-Правобережный осенью 1941-го отметил 53-й год рождения. Воспоминания о том времени ("Великая Отечественная война") он, как и Докия Гуменная, написал в эмиграции.

Представление о войне

Очевидцы оставили много воспоминаний о годах оккупации Киева. Тревожное ожидание немцев, знакомство с ними и жизнь города в первые дни после его захвата чужеземцами достойны отдельных исследований. На воспоминаниях о том непростом, но интересном времени и остановимся.

До войны и дня прихода нацистов город жил слухами. И стар и млад знали, что вскоре будет война.

Федор Пигидо вспоминал: "Когда после окончания учебного года в школах я собрался вывезти свою семью "на дачу" - в село Стайки, многие из моих знакомых не советовали этого делать, "потому что война вот-вот начнется, и тогда Бог знает, как оно будет. Лучше держаться вместе". Так оно и произошло: я вывез семью на дачу 15 июня в воскресенье, а 22 июня началась война с той только разницей, что не "мы" начали ее, как на это надеялись все в партийных и беспартийных кругах, а Германия, опередив СССР на несколько недель".

Малаковым о войне на рассвете сообщил по телефону друг отца. "Враз сон перебит. Все еще лежат в кроватях, но сознание пока не принимает на веру страшной вести. На тот самый воскресный день назначался большой спортивный праздник с парадом физкультурников по Крещатику и открытие нового, строящегося всеми киевлянами Республиканского стадиона имени Хрущева".

Немецкий мотоциклист на киевской улице. 19 сентября 1941 г. Из фотоальбома Д.Малакова «Киев. 1941–1943»

Уже в первый день шпиономания, по словам Пигидо-Правобережного, "приобрела характер психической болезни" - горожане, прежде всего комсомолия и пионерия, хватали невиновных, но подозрительных, по их мнению, прохожих: "В полдень я вернулся в город. На углу улиц Ленина и Крещатика бросилась в глаза большая толпа людей. Расспрашиваю. Говорят - немецкого шпиона поймали. На Львовской улице крик, шум. - Что? - Шпиона поймали. Эта шпиономания бесновалась на улицах полторы-две недели. Темп ее начал спадать только в июле, когда ее затмила сумасшедшая паника и призыв: "Спасайся!"

По словам Докии Гуменной, рискованно было выходить на улицу в фетровой шляпе, поскольку этот головной убор слишком бдительные граждане считали признаком шпиона. Поэтому приходилось видеть, как ведут под руки испуганную "фетровую шляпу".

Гражданам приказали сдать радиоприемники. Федор Пигидо утверждал: "Кремлевская клика не доверяла, очевидно, "самому счастливому", "преданному своим вождям" народу "цветущей Украины". Это было тяжелым ударом для многих людей: газету достанешь не всегда, а чтобы услышать что-то о событиях в мире, надо бежать за километр-два к ближайшему радиорупору".

Откуда же люди черпали информацию? Вот что пишет Дмитрий Малаков: "Проходили дни, с фронта шли все более тревожные вести. Газеты в киосках выхватывали мигом, но в них писали сплошь геройское, а фотографии размещались явно постановочные. Потому приходилось читать прессу между строк".

В ожидании врага

"30 июня на Крещатик, на площадь перед домом обкома партии (дом бывшей думы) привезли сбитый на подступах к Киеву немецкий бомбардировщик "юнкерс" - Ю-88… - пишет Дмитрий Малаков. - На балкон вышел первый секретарь ЦК КП(б)У Хрущев и обратился к киевлянам с "пламенным большевистским словом"… Пропаганда старалась наглядно убедить население в силе Красной армии. Но немцы продвигались слишком быстро".

Еще до прихода немцев Толя Кузнецов с другом Боликом Каминским побывал в центре города: "Купили мороженое, шатались по Крещатику, и нам было хорошо, и ничегошеньки мы не знали, что уже принято решение сдавать Киев без боя, что видим Крещатик в последний раз, и смотрели кинокомедию, сидя над минами".

Киевлян вывозили за город - рыть окопы. Докия Гуменная отмечала, что люди работали без энтузиазма, не верили в то, что удастся сдержать врага. В городе тоже рыли землю. Дмитрий Малаков: "В киевских садах и скверах, на широких дворах жители копали земляные "щели", перекрывали их колодами и столбами - по радио детально объясняли, как это делать".

Центральные улицы города после грандиозных взрывов, устроенных советскими спецслужбами. Конец сентября 1941 г.

Семерики (фамилия родных Анатолия Кузнецова по маминой линии) жили в частном секторе. Во время налета авиации Толя, его дедушка и бабушка прятались под металлической кроватью. Они были убеждены: если бомба пробьет крышу и потолок дома, то твердый пружинный панцирь с положенными сверху перинами задержит ее. Со временем все они бежали к "щели" на огороде.

Люди начали привыкать к вражеским самолетам, утверждала Гуменная: "Дошло до того, что "мессершмитты" летали над головами, а киевляне стояли в очередях за хлебом и ссорились между собой или задирали головы - посмотреть. Но прятаться никто уже не думал".

Эвакуация для избранных

Федор Пигидо об обреченности столицы: "Было ясно, что власть лихорадочно готовится к сдаче города врагу. В то же время Киевская радиостанция каждый день кричала, что "Киев был, есть и будет советский", что Киев не сдадут врагу, - но никто этому не верил".

И пока рядовых киевлян гнали на окопы, партийцы и работники НКВД готовились к эвакуации. Несмотря на панику и слухи, они владели самой достоверной информацией, имели деньги и транспорт.

"Их семьи уехали на восток раньше всех, - пишет Дмитрий Малаков. - К железнодорожному вокзалу беспрерывно подкатывали легковые "эмки" (ГАЗ-М-1) и лимузины ЗИС-101 чинов побольше, в багажные вагоны грузили домашнее имущество. Так вот первыми выезжали Крещатик, Институтская, Липки".

О том же у Пигидо-Правобережного: "Уже в первые дни июля высокопоставленные партийные работники Киева начали вывозить свои семьи на восток, за ними - поменьше, а там - и мелкота из районных партийных комитетов потянулась за ними. Итак, всё, у кого была хоть какая-то возможность, бежало на восток. Но мне нужно предостеречь: "всё" - это значит партийные работники, военные, энкаведисты".

Советские военнопленные под надзором немцев ремонтируют трамвайную колею. Киев, осень 1941 г.

Несмотря на нехватку транспорта, испуганное начальство вывозило даже собак, музыкальные инструменты, вазоны. Прикрываясь паникой и поспешностью, многие руководители нагрели руки на тружениках. Получив от государства сумасшедшие суммы, директора предприятий лишали рабочих зарплат и компенсаций, убегая вместе с деньгами на казенных машинах.

Первые впечатления от немцев

"Вдруг прозвучал глухой топот, люк поднялся, и соседка Елена Павловна, возбужденная, на себя не похожая, закричала с радостным удивлением, с торжеством: "Что вы сидите? Немцы пришли! Советская власть кончилась!" Так началась оккупация для подростка Кузнецова. Толя не такими представлял немцев, увидев юного белокурого солдата, который стерег пушку у куреневского сквера: "Он держал винтовку на весу, заметил, что я смотрю на него, и загордился. Очень мило загордился так, зафасонил… Понимаете, я ожидал всего: что немцы - страшные гиганты, что ли, все сплошь на танках, в противогазных масках и рогатых касках, и меня потрясло, что этот парнишка такой обыкновенный, ну, ничего особенного, совсем как наш Болик".

Впечатление от немца у еще одного подростка, Георгия Малакова: "Снизу, от театра имени Франко, мчался по Ольгинской мотоцикл. За рулем сидел немец - захватчик, "фашист". Он быстро приблизился. Тускло блестел серый плащ, на голове хорошо сидел стальной шлем. Мигнули дорожные очки в резине. Гога успел заметить, как рукоятки мотоциклетного руля переходили в развесистые резиновые раструбы для рук аж по локоть, как на груди покачивался на цепях широкий серповидный знак с орлом и готическими буквами".

Массовое знакомство киевлян с завоевателями состоялось на центральной улице. Описание Анатолия Кузнецова: "19 сентября 1941 года германские войска входили на Крещатик с двух сторон. Одна колонна шла с Подола - это были те, кого встречали еще на Куреневке, бравые, веселые, на автомобилях. Другая входила с противоположной стороны - через Бессарабку, эти были на мотоциклах, прямо с поля боя, закопченные, и шли они тучей, захватывая тротуары, наполнив весь Крещатик трескотней и бензиновым дымом… Из подъездов смотрели жители, зеваки сбегались отовсюду, некоторые охотно помогали отодвигать противотанковые ежи или соскабливали от стен советские плакаты"

Немцы на Крещатике, 19 сентября 1941 г.

Докию Гуменную поразило, что почти у всех воинов были фотоаппараты, которыми они снимали людей и здания. На колесах военной техники немцы завезли в Киев неизвестный советским людям мир. Не все совпадало с тем, о чем твердила большевистская пропаганда.

"В реальной жизни все оказалось намного более сложным, чем представлялось довоенной прессой, - объяснял Дмитрий Малаков. - Оказалось, что ни один солдат, этот "одураченный фашизмом немецкий рабочий-арбайтер или крестьянин-батрак" не только не показывает втайне от офицеров-фашистов сжатый в тельмановском приветствии пролетариев Германии "рот-фронт" мускулистый кулак, но даже и не собирается сочувственно смотреть на "советских людей". Вместо того сколько напыщенного превосходства во взгляде на нас - туземцев!".

Как окажется со временем, киевляне для немцев были словно пустое место. Анатолий Кузнецов: "Они при нас, словно наедине, безразлично снимали штаны, ковырялись в носу, сморкались двумя пальцами или прилюдно ходили до ветру".

А пока, в первый день, отдельные солдаты, по словам Докии Гуменной, охотно интересовались жизнью у местных: "Язык для общения - польский. Нашлась одна, знавшая польский, и один солдат переводит на немецкий. Конечно, ругают Сталина. Уборщица получала 90 рублей, а ботинки стоили двести…" "Паренек достал где-то в магазине портреты Сталина, Ленина и Стаханова, показывает солдату. Солдат Стахановым заинтересовался, а Сталину провел ногтем по шее. Повесить!"

Оккупанты сразу принялись за дело. Об этом у Дмитрия Малакова: "В ту первую ночь немцы заняли пустые отели, учреждения, квартиры эвакуированных жителей. Ключи отбирали у управдомов и дворников. На Крещатике осталось много пустого жилищного фонда, и немцы об этом, наверное, заранее узнали. Так же заранее они подготовили деревянные указатели с четкими немецкими надписями, и с первого же дня оккупации установили на каждом перекрестке".

Киевляне в очереди к водопроводному колодцу. Конец сентября 1941 г. Из фотоальбома Д.Малакова «Киев. 1941–1943»

Грабеж

Слухи распространялись, что у немцев есть всего много и всем будут раздавать. Докия Гуменная слышала о шоколаде и колбасе, видела, как киевляне бесцеремонно протягивали руки за чужеземными сигаретами. А Анатолий Кузнецов вспоминал: "Вокруг стали говорить, что где-то тут немцы кричали: "Масло, булки!" - и сбросили прямо на трамвайную линию ящик с маслом и корзины с булками - бери, мол, кто хочешь. Я заметался, пытаясь понять, где это, и побежал к мосту над Вышгородской улицей". Ни булок, ни масла нигде не было.

Грабеж начался еще до прихода немцев. Толя приволок с базара лампу, щетки, гири - более дорогие вещи люди стибрили раньше. Мама-учительница и богомольная бабушка не одобрили его поступка. "А вот дед меня понял и похвалил: "А вот пусть! Молодец! Большевики сами у народа все разворовали и втридорога же и продавали. Это наше", - напишет со временем Кузнецов.

Колоритные описания у Дмитрия Малакова: "Со стороны Крещатика начали появляться странно одетые и странно нагруженные люди. Вот немолодая женщина, задрав юбку так, что на всю улицу сияет ярко-лиловое трико, несет в подоле… крупы. С огромными мешками спешит мужик. У него на голове - несколько велюровых шляп одна на другой. А вон какая-то дама приличной внешности тащит по асфальту звонкий бидон. С чем? С маслом, медом, патокой или с молоком?"

Грабили и в день вступления нацистских войск в Киев. Анатолий Кузнецов: "На Подоле улицы кишели озабоченными, занятыми людьми - все тащили вещи, шныряли с мешками. Старик и старуха, надрываясь, волокли зеркальный шкаф. Ехал ломовик с испитым лицом, вез ослепительно белый концертный рояль. И тут все магазины, парикмахерские, сберкассы разбиты, усыпаны стеклом. Немцы ходили компаниями и поодиночке, тоже носили разное барахло. Они никого не трогали, и на них не обращали внимания".

По-другому повели себя оккупанты, когда расхитители добрались уже и до центральной улицы: "После того, как первые осторожные грабители потянули из-под носа у немцев полные мешки, на Крещатик побежали люди со всего города. К утру все витрины были уже выбиты, по Крещатику метались фигуры, тащившие рулоны ковров и стопы сервизов, связки ученических портфелей и занавеси из театров. Среди них орудовали немцы. С грозным криком и подзатыльниками они разгоняли грабителей и лезли грабить сами".

Комендатура грозилась за грабеж расстреливать. Требовала сдать награбленное, а кроме того - излишки продовольствия, оружие, боеприпасы, военное снаряжение, радиоприемники, которые разобрали киевляне из покинутых советской властью помещений. За невыполнение - расстрел.

Пропала вода

С появлением немцев в Киеве не стало воды. Бытовые трудности связывают с советскими диверсантами. Жить становится сложнее. Дмитрий Малаков: "Наступило утро 20 сентября. Кран на кухне зашипел и замолк. Такое и раньше случалось, потому Гога подхватил ведро и в сопровождении соседа Толика подался вниз по Институтской, заглядывая во все дворы, где были водоразборные краны. Ребята еще и не догадывались, что это не просто обычная авария. Воды не было нигде. А навстречу уже шли люди, которые несли воду из самого Днепра".

Докия Гуменная: "Люди ходят в яру, разыскивают подземные водоемы, источники, достают воду допотопным способом. Немцам тоже нужна эта вода, они вместе с киевлянами в очереди обыденно таскают ее ведрами и носят вверх, даже не замечая, интересуются ли ими, отнюдь не склонны ни испугать, ни пошутить. Солдаты на войне".

Вопреки трудностям, немцы уверяли киевлян, что для них война уже закончилась. Но на пятый день оккупации произошло то, о чем никто не мог и подумать.

Пожар на Крещатике

27 сентября Федор Пигидо с двумя земляками шел из села в столицу. Еще за несколько десятков километров до Киева, близ села Триполье, ребята увидели над городом огромные тучи дыма. Уже третий день горел центр столицы.

Это произошло 24 сентября, в четвертом часу дня, - рассказывается в "Бабьем Яру", - Дом немецкой комендатуры с "Детским миром" на первом этаже взорвался. Взрыв был такой силы, что вылетели стекла не только на самом Крещатике, но и на параллельных ему улицах Пушкинской и Меринга. Стекла рухнули со всех этажей на головы немцев и прохожих, и многие сразу же были ранены".

Пожар на Крещатике не обходит ни один автор. Он поражает и масштабом, и продолжительностью, и уровнем варварства.

Анатолий Кузнецов: "На верхних этажах и чердаках зданий была заготовлена огромная куча ящиков с боеприпасами и бутылками с противотанковой зажигательной смесью, поскольку советское руководство собиралось драться в Киеве за каждую улицу и каждый дом, ради чего весь город был перекопан рвами и застроен баррикадами. Теперь, когда к ним подбирался огонь, эти ящики бабахали с тяжелым характерным взрывом-вздохом, обливая дома потоками огня. Это и доконало Крещатик".

О бутылках вспоминает и Дмитрий Малаков: "Немало снаряженных бутылок накопилось и на чердаках фасадных домов Крещатика: считалось, что оттуда их будет удобно швырять киевским комсомольцам в немецкие танки, если те прорвутся в центр города… Почему-то никто не швырнул такую бутылку с крещатикского чердака…"

Вопреки панике, немцы оперативно принялись за дело. Анатолий Кузнецов: "Надо отдать им должное: они выделили команды, которые побежали по домам всего центра Киева, убеждая жителей выходить на улицу, эвакуируя детей и больных. Особо уговаривать не приходилось".

"Немцы срочно откуда-то доставили самолетом длинные шланги, протащили их к самому Днепру через Пионерский парк (ныне Крещатый. - В.Ц.) и стали качать воду мощными насосами. Но до Крещатика вода не дошла: среди зарослей парка кто-то шланги перерезал".

Грандиозный пожар глазами Докии Гуменной: "Возят уже воду цистернами из оврагов, из подземных резервуаров, которые нашли возле оперы и пожарной команды. Ну, что ж, одно потушат, другое загорается… День безысходности. Не угасает, а идет дальше. Самолеты кружат над пожаром, прибыла, чужеземная, якобы из Варшавы, пожарная команда, - а город горит. Уже все улицы с обеих сторон Крещатицкой долины в огне, огонь ползет вверх, загораются новые дома, взрывают еще и еще…"

"Весь Киев, вся Украина, весь народ прекрасно знали, что Крещатик разрушен советами, а им вдалбливалось, что это сделали проклятые немцы, - напишет Анатолий Кузнецов. - То есть, что они вошли в прекрасный город, заняли его великолепный центр, пять дней трудились, закладывая мины под собой, чтобы их под собой же и взорвать".

…Это было только начало более чем двухлетней нацистской оккупации Киева. Каждый ее день с новыми порядками приносил разочарование и надежды, ужасы и унижения и… надежду на лучшее. Люди так и не дождались обещанного украинского правительства. Вскоре произойдет трагедия Бабьего Яра, киевляне будут переживать голод и безработицу, холод и выселение, облавы и отправки на принудительные работы в Германию, заключение и расстрелы. Немцы оказались не такими, какими их изображала советская пропаганда, но и представление о них как освободителях тоже не оправдалось.