Муза в оккупации

Культурная жизнь при нацистах в Киеве.

В те трудные времена для киевлян главным было - выжить. Однако и в условиях голода и холода, угрозы быть расстрелянным или отправленным на принудительные работы в Германию, были люди, которые не забывали о культуре. Так какой же была культурная жизнь при нацистской оккупации?

С приходом немцев 19 сентября 1941 г. немало украинцев Киева надеялись на духовное возрождение. Кое-кто искренне верил, что "освободители" с Запада если и не будут способствовать расцвету всего украинского, то и не будут препятствовать ему. Надеялись на развитие языка, национальных театра, кино, литературы, прессы. Однако реальность оказалась далеко не безоблачной.

Пресса

Информировала киевлян газета "Українське слово", на которую ссылаются практически все очевидцы, оставившие письменные воспоминания об оккупации столицы.

Газета «Нове українське слово». 1 мая 1942 г. Оригинал

Впечатление от издания писательница Евдокия Гуменная описала в автобиографическом романе "Хрещатий Яр": "А тон этой газетки! Лижет немецкий сапог… Второго листка пришлось долго ждать, несколько дней, но еще больше отвратил он всех. Там было, что святая София звонила во все колокола, люди падали на колени от радости и благодарили победную великонемецкую армию, которая освободила столицу Украины, Киев. Гм… Кто это, где это на колени падали? Какие колокола? Колокола из Софии уже давно сняли и переплавили на танки".

Более положительно воспринял газету писатель Улас Самчук, нелегально прибывший из Ровно в Киев. Вот что он написал в мемуарах "На коні вороному": "После обеда отправляюсь посетить редакцию "Українського слова" на улице Бульварно-Кудрявской, в здании бывшего "Коммуниста" и "Советской Украины", ежедневно тиражом 40–45 тысяч. Его матрицы передавали также в Борисполь, Таращу, Белую Церковь и Житомир и тираж почти удваивался.

Газету организовали сразу же, как только немцы пришли в Киев, люди Ольжича с помощью некого Генриха Геккеля, а потому у газеты было вполне украинское лицо. Ее редактором был Иван Рогач…"

В воспоминаниях Самчука проступает и тревога: "Газета не расходится, а ее расхватывают. Ее тираж далеко не удовлетворяет требований Киева. Условия работы напряженные. Слишком много "темных сил", "невыразительных типов", мастеров подхалимства и мастеров провокации. Немцы это используют. "Разделяй и властвуй" - их мотто".

Распространение «Україського слова» на улицах Киева. 4 октября 1941 г.

Впрочем, газета не оправдала ожиданий новых хозяев. Судьба ее руководителей трагична. Анатолий Кузнецов написал в романе "Бабий Яр": "Газету "Українське слово" закрыли в декабре. Призыв "В Украине - по-украински", который печатали из номера в номер на видном месте, оказывается, имел вредную сущность. Был закрыт литературный альманах "Літаври"…

В Бабьем Яру были расстреляны редактор "Українського слова" Иван Рогач, выдающаяся поэтесса Елена Телига, которая была председателем союза писателей и редактором "Літаврів", а также некоторые сотрудники обеих редакций".

Вместо "Українського слова" появилась другая газета - "Нове українське слово". Это издание вызывало у киевлян отвращение. Вот что записал в дневниковых записях от 30 ноября 1942 г. писатель Аркадий Любченко, который эвакуировался не далее Харькова, а позже вернулся уже в оккупированную столицу: "А в Киеве - Штепа. Его рептильное т.н. "Нове укр. слово" полностью переключилось на перепечатывание из нем. газет. Только и своего, что объявления о розыске потерянных родственников. Нивелирование, безликость дошла до предела. Такого я себе даже представить не мог".

Евдокия Гуменная тоже была не в восторге: "Может, киевляне и не заметили бы маленькое изменение в названии, борясь из всех сил, чтобы не сдыхать, но восстановленная газета свалила всю вину на "крайних националистов"…

И за все это редактор Штепа благодарит изо дня в день, аж захлебывается, даже поэму напечатал: "За что мы благодарим тебя, Германия!"... А в том доме Академии наук, где из окон выбрасывали четыре института, свищет ветер".

Образование и наука

В отношении образовательных и научных учреждений нацисты вели себя грубо. Освобождая для своих нужд помещения, уничтожали литературу, оборудование. Завоеватели не проникались образовательным уровнем туземного населения, считая обучение для него вредным.

Строки из "Бабьего Яра": "Заняв для постоя школу, немецкая военная часть в течение нескольких часов выбрасывала из окон парты, приборы, глобусы и библиотеку… Из Куреневской районной библиотеки книги выбросили прямо на огород. Книги также валялись на улицах, растоптанные, как мусор".

Похоже у Евдокии Гуменной: "Перед Домом Красной Армии на Дорогожицкой пленные выкопали огромную яму, а теперь сносили туда из Дома книги. Классики, научная литература, журналы, энциклопедии - все это летело в яму".

Там же, в "Хрещатому Яру": "Из высших школ разрешены только медицинский институт, только самый старший курс, который заканчивает в этом году. Никакие союзы, никакие "Просвіти" не разрешены. Три театра начинали организовываться, и все три разогнали. Научно-исследовательские институты, которые начали было восстанавливать свою деятельность, разогнали. Музеи, кроме "готского", закрыты, из них немцы лучшее вывозят себе. Библиотеки немцы взяли в свои руки, никто не имеет права пользоваться ими".

Однако школьное обучение велось. Анатолий Кузнецов писал: "Поступила директива готовиться к занятиям в первых четырех классах, для детей до 11 лет, а старшие дети отправляются на работу". В документе рейхскомиссара Украины об условиях открытия учебных школ от 12.01.42 г. написано следующее: "Язык обучения украинский или, соответственно, польский. Русский язык преподавать больше не следует".

Кстати, автор "Бабьего Яра", житель Куреневки, до войны ходил в школу с украинским языком обучения, и это был родной язык его и друзей.

Аркадия Любченко пригласили принять участие в работе комиссии по установлению украинского правописания. 14 июля 1942 г. он записал: "Узнав, что там есть группа, которая отстаивает т. н. "академправописание времен Скрипника" и борется с группой Грунского (несколько русофильской), я согласился".

10 августа того же года Любченко записал: "В Пед-те сегодня мне сказали, что есть распоряжение Рейхскомиссариата печатать учебники для народных школ по местному диалекту для каждой области. Вот тебе и представление единого правописания! Не о единстве здесь пекутся, а о разъединении, ослаблении, - "разделяй и властвуй!"

Киевская элита

Каким было киевское население во время оккупации? Какие культурные и мировоззренческие вкусы были у жителей города? В украинской столице остались не только те, кто не имел возможности эвакуироваться или не желал выехать. В Киеве было много большевистских агентов. С немцами прибыли националисты, ошивались и российские великодержавники.

Улас Самчук в городской управе познакомился с местной интеллигенцией: "Преимущественно чиновники… Но и люди других профессий. Научных, литературных, технических, медицинских. С выразительными признаками ими пережитого. Люди, которые перешли полосу советского террора, продолжительной нужды быта, носили на себе видимые следы эпохи. Исчезла свежесть, откровенность, уверенность. Казалось, что они только что вышли из многолетнего заключения…

Но наших западных троянцев уже здесь много. Ольжич, Рогач, Штуль, Ирлявский, Олийнык, Чемеринский и несколько десятков других. Собирают людей, формируют организацию, издают газеты. Ольжич управляет политикой...

Литераторы, актеры, киномастера, издатели, финансисты, хозяйственники. И даже политики. Не все верили, что можно будет делать какую-то политику, но все стремились "что-то делать" и в том "что-то" было немало конкретного. Вот хотя бы наладить издательское дело. Страна изголодалась по настоящей украинской книге, журналу, газете. Десятилетиями кормили ее пропагандой. Необходимо издать новые учебники, восстановить театр, киностудию, кооперацию, банки".

Как человека творческого, Самчука более всего интересовало налаживание культурной жизни города: "В отделе культуры и искусства обычно много посетителей, между которыми больше всего мельпомены, богемы, олимпийцев. Актеров, которые хотят выступать, писателей, которые хотели бы печататься, художников, которые хотели бы показаться".

А вот Евдокия Гуменная вынесла не много позитива от общения с богемой: "Какие-то неопределенные юноши, которые называют себя художниками, журналистами, писателями… Неизвестные никому ученые. Какие-то обывательские старушенции, у которых аж на старости лет открылся талант. Ни одного имени, оголили Киев".

Роль националистов и шовинистов

Националистам из-за рубежа сложно было найти понимание у киевлян, даже тех, кто скептически воспринимал советскую власть. Люди по-разному представляли будущее Украины, что и как следует делать. Нередко прибывшие пренебрежительно относились к местным. Нарастала стена отчуждения.

Евдокия Гуменная: "Воззвания националистов, какие-то бредовые, не деловые, интеллигентские реминисценции из плохо и тенденциозно составленных школьных учебников истории. Они не знают нашей действительности, лепечут о Киевской Руси, викингах, - а где их конкретные аргументы, лозунги? Очень хорошо, что они хотят самостийного государства, но видят ли они силы, которые могли бы не попасть в пасть акулам-соседям? Никто от них этого не услышит, потому что они и сами не знают, зато они совершенно знают, что все чужое надо ненавидеть и резать".

Но и среди киевлян не было единства. Героиню "Хрещатого Яру" Марьяну привлекла табличка на дверях "артіста украінского Рейнгардта": "Артіст" он "украінскій", учитывая националистическую эру в Киеве. По правде, он признался уже, что по духу он - "руській человєк". "Люблю Россію". Но, чтобы не обидеть, тут же подчеркнул: "Люблю украінскіє пєсні і сало". Это та киевская монархическая среда со старорежимной сердцевиной, которую не переделают никакие исторические изменения на Украине. Это же трясина, из которой не вытащит ноги Украина, чтобы идти в будущее".

Или братья Винницкие у Любченко: "Оба служат в жилотделе. Один - литератор (был у него на днях на именинном обеде), а второй - инженер. Литератор пишет на укр. языке, оба и говорят на укр. языке, однако оба в Украину совсем не верят, а инженер откровенно мечтает о монархической России и не скрывает ненависти ко всему украинскому. А в паспортах определены как украинцы".

Евдокия Гуменная: "Как почистили от "крайних националистов" аппарат городской управы, сразу повылезала "единонеделимщина". И где они только взялись? "Истинно-русские", монархисты, их сынки, родня, знакомые. В какую канцелярию ни зайдешь, - везде "чисто русский" киевский жаргон… Им немцы, видите, больше верят…

Немцы крушат все беспощадно, им более страшна украинская стихия, чем устремления "единонеделимцев". Вон везде насаждают их, лишь бы не наши. А наши - грызутся, готовы загрызть и здешних, если они не думают штампами, выпестованными в зарубежных школах".

Литературное дело, выставки, творческие вечера

"Проходя по Трехсвятительской, мимо бывшего Литературного клуба, Марьяна не удержалась и зашла. Хозяйствует здесь Табактрест... Портреты Шевченко, Франко стоят в углу, как ненужный хлам. Где же библиотека? Все переходит из рук в руки, на некоторое время. Все это клуб получил по наследству от недограбленного Дома литературы", - писала Евдокия Гуменная.

Улас Самчук побывал в доме Союза украинских советских писателей на улице Подвальной (ныне Ярославов Вал). В помещениях царил беспорядок. Немецкие солдаты все перевернули вверх ногами - на полу валялись книги и картины. Управляющий домом, который принял г-на Самчука за начальство, попросил вмешаться в ситуацию. Писатель поговорил с офицером, и тот, как ни удивительно, пообещал соблюдать порядок.

Самчук искренне надеялся на возрождение литературного дела: "Хотелось бы изменить немного атмосферу творчества, тематику, дух, наставления. Чтобы было тут больше национального не только "по форме", но и "по смыслу". Слишком много здесь Горького, "соц-реализма", "старшего брата".

Летом 1942 г. Аркадий Любченко посетил с Уласом Самчуком выставку киевских художников. 24 августа он записал: "Есть хорошие вещи. Вообще - радостные, веселые краски, преобладает солнце и пейзаж. Очень мало жанровых рисунков и почти отсутствует историческая тематика. Из скульптуры запоминается "Казак" и "Дон-Кихот" И.Кавалеридзе. Все-таки живуча наша нация! Вот художники (тут почти исключительно украинцы) в таких трудных нынешних условиях сумели дать много новых, хотя и небольших по объему, но удачных произведений. Только очень дешево все оценено (оценивали немцы!), и большинство вещей, все лучшие вещи, уже куплены теми же немцами".

Несмотря на равнодушие и запреты власти, киевляне тянулись к высокому. Тот же Любченко вскоре записал: "Пединститут, празднование 29-й годовщины со дня смерти Л.Украинки. Полный зал людей, даже не помещаются (3 ч. дня) - и это исключительно украинцы".

И чем безнадежнее становилось положение немцев в 1943 г., тем выше украинцы поднимали голову, заверяла Евдокия Гуменная: "Хотя Киев все больше и больше приобретал фронтовые черты, хотя и перекатывались через него эвакуированные, целые выселенные села, армии разноплеменные, хотя в учреждениях все больше и больше звучал "русской язык", как и в "доброе старое время", хотя красно-черносотенное мещанство и подняло голову, потому что немцы его любят, - но на концертах "Думки" так всегда полно, больше людей стоит, чем сидит. Если не разрешено вечером, - люди сходятся днем, в воскресенье. Как в церковь. Украинцы идут к своей Мекке - родной песне…

"День украинской культуры"? Действительно, чем безнадежнее на фронте, тем более буйным цветом расцветает украинская культурная жизнь в стенах Дома ученых. Даже издательство обещают. Даже журнал. Теперь бы все немцы дали, даже бить людей перестали... И либо завтра, когда отодвинется фронт на восток, отберут все, раздавят железной лапой, либо капут и немцам, и их щедротам украинской культуре".

Театры, киностудия

Попытки организовать национальный театр провалились. Аркадию Любченко предлагали принять в этом участие, но он отказался, поскольку не счел себя специалистом и не желал работать с далекими от понимания сути театра людьми. Не прельстился должностью художественного руководителя скульптор и кинорежиссер Иван Кавалеридзе.

Вот что Любченко написал в дневнике 3 сентября 1942 г.: "Несколько дней назад приказ Штадткомиссариата переключиться оперетте и "Варьете" только на укр. язык. А вчера новый приказ: закрыть вообще эти театры".

Гуменная тоже не обошла вниманием эту тему: "От задуманного театра "Веселий Київ" уже и вывески не осталось. Организовался было театр Садовского, но и его распустили. Опера? А она в немецких руках. Вообще, немцы признают только развлекательное искусство".

Улас Самчук посетил киностудию: "Среди нас был рьяный энтузиаст киномастерства Кавалеридзе, и потому эта тема занимала также много внимания. Говорилось о необходимости расшевелить кино-студию, где все ожидает работы: люди, помещения, аппаратура, материал. Осталось только пустить в движение дело".

Без оптимизма у Аркадия Любченко: "В Укрфильме максимальное жалованье для украинца-специалиста 2000 крб и обычная пайка, а незначительный техник средней руки, немец, получает 22.000 крб, немецкую пайку и право на немецкую столовую. Вот так-то".

Религия

Служащий Федор Пигидо-Правобережный в книге "Велика Вітчизняна війна" в эмиграции написал: "Религиозная жизнь в Киеве возродилась тотчас же после вступления немецкой армии в город. В течение короткого времени была восстановлена служба Божия в малой церкви Святой Софии, в Троицкой церкви на Васильковской, Ильинской - на Подоле и еще в немногих других церквях, которые еще кое-где остались в Киеве, когда-то таком богатом церквями и старинными величественными монастырями. Знаменитейшие Михайловский, Братский и многие другие старинные монастыри и церкви, как, скажем, Десятинная и прочие, были, как известно, варварски взорваны. В 1943 году начались работы над восстановлением известного Владимирского собора, который советская власть превратила в музей. Освящение и открытие собора должно было состояться 20 сентября 1943 года, но не состоялось - в связи с отходом немецкой армии из Киева".

А председатель городской управы Леонтий Форостовский (в феврале 1942 - ноябре 1943-го) в работе "Київ під ворожими окупаціями" подчеркнул: "В церковь пошли и старые и малые… Андреевский собор, где Служба велась на украинском языке, всегда так был переполнен, что вглубь пробраться было невозможно. Полно людей было и в других церквях, где промосковское духовенство вынуждено было произносить речи, даже править на украинском языке и демонстрировать свою независимость от Московской Церкви, прикрываясь "автономией".

Впечатление от Андреевской церкви оставил Улас Самчук: "В середине она была тогда почти пустая, на стенах несколько дешевых, наверное, недавно повешенных образков, иконостас, видно, также был заменен, и вся бывшая богатая его обстановка была куда-то вывезена. И несмотря на это, в церкви уже отправлялись иногда богослужения и принимались меры, чтобы их сделать постоянными".

Священник на руинах Свято-Успенского собора Киево-Печерской Лавры. 1942 г.

"А через полтора месяца после прихода немцев Лавра таинственным образом взорвалась и выгорела дотла, причем немцы отчаянно пытались ее погасить", - написал свидетель пожара Анатолий Кузнецов. Речь идет о подрыве отдельных сооружений святыни, в частности ее главного храма - Успенского собора - 3 ноября 1941 г. Советская власть подрыв приписывала немцам, однако исследователи уверены, что собор, как и Крещатик, уничтожили большевистские агенты.

Переименование улиц

Меняли топонимику города и во время Второй мировой войны. Впрочем, украинцев от этого процесса отстранили. Отрывок из "Хрещатого Яра":

"Националисты кинулись переименовывать улицы, поскольку старорежимные названия так же не подходят украинскому Киеву, как и большевистские. Как можно Ленинскую снова Фундуклеевской называть, если генерал-губернатор Фундуклей был искренний украинофоб? Или бульвар Шевченко вернуть назад, к бульвару палача Бибикова? Но, может, как-то и справились бы с названиями, но подоспел немецкий запрет. Дескать, еще не время менять названия, немцы пользуются картами с советскими названиями. А позже на бульваре Шевченко появилась синяя эмалевая табличка на немецком, конечно, языке: Айнгорнштрассе. Московская на Печерске едва сменила оккупанта, стала Берлинерштрассе. Ну, и тому подобная мерзость".

В Айхгорнштрассе (правильное название) оккупанты на самом деле переименовали Крещатик. Возможно, табличка на бульваре Шевченко указывала направление к переименованной главной улице.

Свидетельство Аркадия Любченко: "Уже нет бульвара Шевченко, а есть Rownestr. Именем Шевченко названа Караваевская, которая при большевиках носила название ул. Толстого. А впрочем, чему удивляться? - ведь с первых дней под полицию занят д. укр. Академии наук (напротив быв. здан. Центр. Рады)".

Чем дальше, тем больше киевляне понимали: на ожидаемое содействие расцвету культуры, образования и науки от новых захватчиков надеяться не приходится.