Поддержать
К началу полномасштабной войны украинская система здравоохранения, и в частности НСЗУ, оказалась неготова, хотя накануне ее представители заявляли, что планы на такой случай есть. Но война идет уже семь месяцев, а решений, критически необходимых для обеспечения доступа украинцев к качественным медицинским услугам, до сих пор очень часто не принимают. А принятые иногда просто убивают то, что до сих пор работало.
Почему пациенты часто вынуждены платить из своих дырявых карманов за то, на что имеют право по закону, а на деоккупированных территориях не могли получить лекарственных средств по программе «Доступні ліки»? Почему врачи, выехавшие с временно оккупированных территорий в центр или на запад Украины, очень часто не могут найти работу и вынуждены выезжать за рубеж? Есть ли государственная политика по релоцированным учреждениям? Владеет ли государство информацией о том, что происходит в медицинских учреждениях и сколько и каких врачей есть в стране?
Ответы на эти и другие вопросы ZN.UA искало вместе с бывшим директором департамента мониторинга НСЗУ Оксаной Сухоруковой.
Быстрые и неправильные решения
— Оксана, недавно вы уволились из НСЗУ, где проработали директором департамента мониторинга более года. Почему? Ведь у руководителя службы еще в феврале были грандиозные планы развития мониторинга.
— На самом деле я не уволилась, меня сократили. И произошло это из-за различий моего видения и видения главы службы роли и места НСЗУ в период войны.
— В первой половине февраля глава НСЗУ Наталия Гусак утверждала, что на случай начала полномасштабной войны планы у службы есть. Первые же дни показали, что их не было. Мы об этом говорим?
— Система здравоохранения к войне действительно готова не была. И говорить об этом слишком поздно. Система выстояла, и, если учесть уровень подготовки, то это уже огромный плюс. Отдельная благодарность моим коллегам, которые смогли все это вынести на своих плечах. Но война идет уже семь месяцев, а система здравоохранения на это, по сути, никак не реагирует. В том числе и НСЗУ.
Государственная Программа медицинских гарантий (ПМГ) имеет целью обеспечить пациента качественной медпомощью по основным направлениям, независимо от его финансовой обеспеченности и состояния здоровья. А также это реимбурсация лекарственных средств.
Но посмотрим на Киевщину, Черниговщину, Сумщину и Житомирщину после деоккупации. В некоторых населенных пунктах лекарственные средства по программе «Доступні ліки»не отпускали, и с этим все еще проблемы. Так, на конец мая на Киевщине в 13 населенных пунктах, где до войны получали лекарства примерно 35 тысяч пациентов, не погасили ни один электронный рецепт. На Черниговщине — в шести населенных пунктах (28,1 тысячи пациентов). Плохая ситуация сложилась в Донецкой области. Там проще посчитать аптеки, которые работают по программе «Доступні ліки», чем те, что не работают. Сегодня у нас освобождена почти вся Харьковская область. Что там?
Между тем, в перечне на реимбурсацию — жизненно необходимые лекарства при сердечнососудистых заболеваниях, диабете, хронических болезнях нижних дыхательных путей, расстройствах психики и поведения, эпилепсии. Разрушена территория, нет нормального транспортного сообщения, нет работы. Люди, пережившие все ужасы оккупации, не могут получить лекарства, на которые по закону имеют право, и не могут их купить.
— Почему это происходит?
— Вместо того, чтобы принимать быстрые управленческие решения — совместно с ОТГ отслеживать потребности и помогать открывать аптеки, например коммунальные, НСЗУ с начала войны решило вообще не доконтрактовать аптеки.
Дальше. НСЗУ готовит проект ПМГ — это услуги, тарифы и условия закупок. Но как, например, осуществлять оплату медучреждениям в период войны? Хорошо, что у нас был Интернет, работало казначейство. А если бы этого не было?
— Но ввели же модель 1/12 от суммы годового договора.
— Да. И это было нормально как быстрое реагирование — на месяц-два, когда никто не понимал, что происходит, как будет дальше и как мы будем работать. Такое постановление предлагали принять еще до войны, чтобы быть готовыми к любым сценариям, а не писать его «в мыле» уже под обстрелами. Но 1/12 не реагирует на вызовы времени: вообще не учитывает миграцию населения, структуру заболеваний.
— К чему это привело?
— В мае мы в департаменте делали расчеты. Анализ показал, например, что если бы глобальный бюджет для химиотерапии рассчитывали с учетом миграции и того, что население выехало, то недоплата учреждениям составляла бы более 750 миллионов гривен. Больше всего потеряли Днепропетровщина и Львовщина. Не надо же объяснять почему? Люди пришли в больницу, а их нечем лечить, потому что деньги пошли не за пациентом, а так, как было легко посчитать, — 1/12. Нехватку закрыли не учреждения, а пациенты, у которых дыры в карманах; которые не знают, что их ожидает завтра. Вы же понимаете, что такое онкология.
Следующая жертва 1/12 — первичка. И здесь очень сложная ситуация. Семейный врач, который в подвале под обстрелами принимает роды, и семейный врач на западе Украины, у которого практика увеличилась на десятки или сотни непростых пациентов. Должен ли быть к ним одинаковый подход? Что делать с лимитами? Что делать с врачами, которые выехали за рубеж, но ведут своих пациентов? Как обеспечить доступ к медпомощи всем — и в Краматорске, который ежедневно обстреливают, и во Львове, перегруженном переселенцами? На это НСЗУ не ответила до сих пор. При этом бюджет ПМГ позволяет менять подходы. До сих пор остается экономия средств, которую следует использовать на благо пациента. Но в 1/12 пациента нет. Это одна история.
Что касается второй, то учреждения в зоне боевых действий, на оккупированных территориях и принимающие переселенцев получают 1/12 по довоенной статистике. Это означает, что формально тарифы не меняются. Но фактические средства, которые в западных областях Украины (где принимают больше людей) получают учреждения за лечение одного пациента, уменьшаются. А на оккупированных территориях или в зоне боевых действий, откуда люди выезжали, увеличиваются. Не одинаково, а по ситуации: где-то больше, где-то меньше. При том, что мы понимаем: возможности тратить деньги на оккупированных территориях весьма ограничены, в основном они идут на зарплату. Хотя департамент ПМГ несколько раз предлагал, как платить на оккупированных территориях или в зоне боевых действий, чтобы поддержать наших врачей, — это не реализовали. Думаю, если бы не Кабмин, то 1/12 продолжалась бы.
С 1 июля восстановилась довоенная оплата на относительно безопасных территориях. На оккупированных и территориях, где ведутся активные боевые действия, выплачивается 1/12, согласно постановлению Кабмина № 1440. Однако все еще большую часть средств (глобальный бюджет) учреждения продолжают получать по довоенной статистике.
— Но есть больницы, которые зарегистрированы на временно оккупированных территориях или в зоне активных боевых действий, а работают на других. Что в таких случаях считать местом предоставления услуг? Как это считать?
— Да, есть больницы, зарегистрированные, например, в Киеве, которые работают по всей Украине. Нормативные акты четкого ответа не дают, потому что государственной политики по этому вопросу просто нет. Поэтому в НСЗУ приняли решение: если хоть одно место предоставления услуг есть на оккупированных территориях или там, где ведутся боевые действия, то всем учреждениям начислять 1/12. Теперь возьмем, например, больницы «Укрзалізниці», у которой восемь филиалов. Две из них — на Харьковщине. Но 1/12 получат все. Потому что так проще.
Еще одна сторона 1/12. То, что государственной политики по эвакуации учреждений не было, мы знаем. А что с врачами? Риторика неизменна с первых дней: «Мы поддерживаем врачей и пациентов», «Мы будем платить больницам на временно оккупированных территориях». И создается впечатление, что мы действительно проявляем заботу о врачах на этих территориях.
Что же произошло на самом деле? Больница получает 1/12 независимо от того, сколько пациентов она приняла или сколько деклараций заключила. И сумму, которую больница получила от НСЗУ, уже давно распределили: на зарплату, лекарства, затратные и т.п. О пациентах — вынужденных переселенцах мы уже говорили. А что происходит с врачами? Врач выехал с временно оккупированной территории, приехал в центр или на запад Украины, а на работу не очень-то и устроишься. Чтобы взять кого-то на работу и платить ему зарплату, надо уменьшить какую-то статью затрат в больнице. И, скорее всего, это зарплата тех, кто там уже работает. Заинтересована ли в этом больница, если бюджет не меняется и от результата работы ничего не зависит? У врачей, которые приехали с временно оккупированных территорий, есть три варианта: попрошайничать, вернуться назад, выехать за рубеж. Так мы теряем прежде всего молодежь в медицине.
Ну и дальше. Мы освободили наши территории, там нужно восстанавливать нормальную жизнь. Кто это будет делать? Где будем искать врачей, которые не смогли найти работу в Украине и выехали за границу?
1/12 — это не какая-то государственная политика или целесообразность. Просто это то, что не требует обдумывания и стратегических решений. Хотя, если честно, те, кто на такое был способен, НСЗУ уже покинули.
Распределение средств
— Каким должно быть распределение средств, чтобы отвечать вызовам времени?
— Существует несколько разных моделей. Если сегодня снизилась потребность в услугах, а она снизилась (согласно объяснительной записке к проекту госбюджета-2023, на 6,7 миллиона граждан), на это нужно реагировать — в первую очередь пересмотреть тарифы, повысив их.
Средневзвешенный тариф выводили из довоенной статистики. Например, раньше травмы преимущественно были бытовые или вследствие ДТП и т.п. Даже ожоги были более простые, их было меньше. Соответственно и средневзвешенный тариф был ниже. Сегодня структура заболеваний изменилась. Стало больше сложных травм, политравм, ампутаций, ожогов. А тариф не изменился. И это значит, что у больниц банально не хватает средств, чтобы предоставить качественную и всестороннюю помощь на действительно бесплатной основе.
Но ни подходы, ни требования не меняются. (При этом бюджет ПМГ-2022 составлял 157,3 млрд грн. Уже известно, что в 2023-м он будет меньше и составит 143 млрд грн. — А.К.).
— А что с требованиями?
— Например, до войны у нас не хватало анестезиологов. Мы понимаем, что сейчас у нас их еще меньше. Однако требования к контрактированию не изменились. И это может привести к нескольким последствиям: 1) больницы не покажут правду и будут делать вид, что у них всех хватает; 2) больницы покажут правдивые данные, и их не законтрактуют; 3) неважно, что покажут больницы, НСЗУ их законтрактует, потому что это политически целесообразно. Политическая целесообразность может измеряться разными показателями — напряжением в регионе (но сегодня это маловероятно), влиятельностью местного депутата или руководителя учреждения, его связями на политическом олимпе, или можно просто договориться с кем-то, кто принимает решение: контрактовать или нет. Плюсом к этому идет управляемость учреждениями, потому что в любой момент может прийти «мониторинг», и у любой больницы, которая не отвечает требованиям (а мы не знаем, сколько отвечают, потому что не владеем информацией), можно забрать деньги.
— Почему не владеем информацией?
— Потому что не хотим. Как можно делать ПМГ на следующий год, если мы не понимаем ресурсов в системе? Например, я говорила руководителю, что нам нужно делать учет оборудования в ЭСОЗ. Функционал есть. И, по-хорошему, его надо расширять, а не сворачивать. В сложных системах нельзя принимать решение на глазок. Чем больше у тебя данных, чем больше владеешь информацией, тем правильнее может быть твое решение.
Получила ответ: тогда нам придется отвечать за то, что учреждение не соответствует требованиям.
Такая же ситуация с кадрами. Есть достаточно данных, чтобы верифицировать место работы медицинского персонала, его фактическое местонахождение, например данные налоговой, таможни и т.п. Но, нет. Мы сегодня видим несоответствие учреждений кадровому обеспечению и… ничего.
Потому что надо принять сложное решение.
Сейчас даже есть проект постановления, снимающего ответственность за невнесение оборудования в систему.
— То есть это — страх ответственности?
— Да. И нежелание создавать прозрачные правила. Потому что все, что учитывается в системе, это о прозрачности. На бумажках или еще где-то — о серой зоне. Сейчас все учреждения умышленно вводят в серую зону. Но если нет четких правил, а от этого что-то зависит, это всегда коррупция, без вариантов.
Релоцированные учреждения
— А что у нас с релоцированными учреждениями? Есть ли какая-то политика?
— Можно много говорить об их проблематике и обо всем другом. Но никакой политики нет. Спасение утопающих — дело рук самих утопающих.
— Сколько у нас релоцированных учреждений?
— А пошлите запрос в Минздрав. Мне интересно.
— Никто не знает?
— Нет. Собирали данные, общались с ДОЗами (департаментами здравоохранения. — А.К.), спрашивали, сколько релоцированных. Учреждения выезжали по-разному. Кто-то собрался, забрал лекарства, поехал и стал оказывать помощь в другой области на базе какой-то другой больницы. Кто-то вывез оборудование, а кто-то еще и эвакуировал пациентов. Кто-то выезжал отдельными отделениями в разные области. И это разные вещи. Какая государственная политика?
Сейчас большинство администраций наладило между собой диалог. Вопросы решаются на местном уровне, и это, наверное, хорошо. В этом плане реформа децентрализации срабатывает.
Но если говорить о какой-то государственной политике в отношении релоцированных учреждений, то нужно смотреть, какова потребность в той или другой области, каких услуг не хватает, какова структура услуг релоцированного учреждения. И тогда надо было бы усиливать области, в которых этих услуг не хватает, а не порождать нездоровую конкуренцию между местными и релоцированными учреждениями. Причем конкурируют они не в одинаковых условиях.
«Инновации»
— Вроде бы появились новые пакеты? Например, много говорят о реабилитации.
— За семь месяцев новые пакеты не появились. Но в некоторые были внесены изменения. Они сейчас находятся на согласованиях в ЦОИВах. Например, реабилитация. Там ничего нового нет. Объединили два пакета и сделали один. На этом вся инновация заканчивается. Но тариф нынешнего года на этот пакет поставили высокий — 44 тысячи гривен. И не потому, что это какое-то стратегическое решение, расчеты. Просто в бюджете остались деньги, а реабилитация — под первой леди. Вот и все обоснование.
(При этом недавно всего за сутки украинцы собрали более 12 млн грн на реабилитацию освобожденных из российского плена бойцов полка «Азов». Еще более 6,6 млн грн — на лечение морпеха и защитника Мариуполя Михаила Дианова. Это чрезвычайно трогательно. Но где государство, которое в последнее время так много говорит о важности реабилитации? — А.К.)
Однако в бюджетном запросе с 1 января 2023 года реабилитация будет вдвое дешевле — 17, 2 тысячи гривен. Что изменится? У нас поменяются подходы к реабилитации? Мы нашли какие-то более дешевые технологии? Или просто политическая актуальность спадет?
Кроме того, исходя из бюджетного запроса, реабилитация для взрослых может быть только стационарной. Если человек сломал руку, ему нужна реабилитация — раза два прийти на ЛФК, потом показаться врачу. Для этого государству не надо тратиться на оплату стационарного лечения. Такими решениями мы провоцируем предоставляющих услуги искусственно увеличивать госпитализацию, тогда как система здравоохранения и так перегружена, и в ней не все обстоит благополучно.
Есть изменения относительно инсульта. Как следует из представленного документа, из пакета по лечению инсульта исчезло лечение инсульта без проведения тромболитической терапии и тромбоэктомии. Как будет построен маршрут пациента? Куда его повезут; сделают ли ему КТ, чтобы определиться с тактикой лечения; или он будет проходить сразу реабилитацию, будут ли там специалисты, которые могут ее проводить? А от этого зависит восстановление пациента, его способность жить дальше качественно с наименьшими потерями для здоровья.
Есть ли понимание у людей, писавших этот запрос и формировавших ПМГ на 2023 год, таких элементарных поведенческих вещей? Система здравоохранения — непростая вещь. Когда что-то происходит, оно влечет за собой какие-то последствия.
— Электронный рецепт на антибиотики — полезная инновация?
— Во-первых, не у всех пациентов сегодня есть нормальный доступ к врачу, чтобы выписать рецепт. Во-вторых, а что будет с аптекой, если она отпустит антибиотик не по электронному рецепту?
— Вероятно, должен быть какой-то штраф за административное нарушение?
— А кто его установит?
— Неужели нет никакого механизма?
— У нас было 11 тысяч мест отпуска лекарств. Сколько нужно инспекторов, чтобы их все проверить? Это ресурс, время, и стоит государству сумасшедших денег. Чтобы это контролировать, должны быть электронные инструменты. Их нет.
Электронный рецепт на антибиотик — хорошая идея. Эти препараты действительно должны отпускать по рецепту. И хорошо, что такие вещи хотят урегулировать. Но реализована эта идея как декларативная норма, которая еще и открывает путь коррупции и подрывает доверие к госинституциям. Потому что государство сказало, что будет так, а по факту — не так.
В общем, есть очень много декларативных и вредных вещей. Почти из каждого утюга звучит, что реабилитация, в том числе психологическая, для украинцев сейчас едва ли не на первом месте. Прошло семь месяцев войны. За рубеж постоянно ездят делегации — изучать мировой опыт реабилитации. Единственный орган, который взялся за реабилитацию и уже предоставил и оплатил полторы тысячи услуг психологической реабилитации, — Министерство ветеранов. Но ни одного человека из него в этих делегациях нет.
Гуманитарка
— В стране сейчас огромное количество медицинской гуманитарки. Как это регулируют и распределяют Минздрав и НСЗУ?
— НСЗУ самоустранилась от гуманитарки, не желая брать ответственность. Официально НСЗУ там нигде нет. То, что люди, которые работают в НСЗУ, еще и волонтерят, — отдельная история. Они знают свои области, что у кого и где происходит. Вклад межрегиональных департаментов в первые дни войны (да и сейчас) — бесценен. Но мы говорим о личных инициативах людей, а не о государственной политике.
Раньше больницы должны были вывешивать отчеты о полученной гуманитарке. По благотворительной помощи — ежеквартально. С началом войны Кабмин позволил не вести учет гуманитарки. И некоторые больницы перестали это делать.
Получается, что больницы у нас завалены гуманитаркой, о которой никто не знает. При этом мы снова собираем средства на лечение пациентов.
Необдуманная политика по оплатам; нежелание брать ответственность и верифицировать ресурсы, дифференцировать пакеты и пересматривать тарифы и требования; самоустранение от распределения гуманитарки или хотя бы понимание, что и куда поехало; отсутствие контроля над выполнением договоров — все это приводит к тому, что выплаты из кармана пациентов растут, формируются новые непрозрачные правила.
Ситуация в системе здравоохранения лучше не становится. В любой момент любой мониторинг почти в любом учреждении может зафиксировать нарушения, и больница может потерять важный для нее пакет, если кто-то на нее обидится и так решит глава НСЗУ. Это, вообще, отдельный пласт и большой разговор.
Мониторинг
— Что сейчас с мониторингом? То, что он будет развиваться, рефреном звучало в начальных заявлениях Наталии Гусак.
— Я не понимаю, что сейчас будет происходить с мониторингом. Автоматический мониторинг хорошо работает, но дальше должен включиться фактический. А в фактическом нет людей и нормативки (из-за изменения структуры). Хотя специалисты ее разработали.
Наверное, вы помните историю, попавшую в СМИ. Осенью 2021 года в результате мониторинга выявили учреждение, у которого было 175 деклараций с мертвыми людьми, то есть их подписали уже после даты смерти. Это было еще до назначения главой НСЗУ Наталии Гусак. Тогда были большие дебаты, попытки выйти на меня и все порешать. Первая встреча с участием нового руководителя, на которую меня пригласили, проходила именно с представителями этого учреждения. Однако прошло уже девять месяцев со времени назначения главы НСЗУ, но на момент моего увольнения перерасчеты по этому учреждению по результатам мониторинга так и не сделали. Вся риторика сводится к тому, что мониторинг — это контролирующая функция.
У нас была создана система риск-ориентированного подхода, в которой автоматически, на основании разработанных и утвержденных индикаторов, выбирали рискованные заведения, где что-то происходит не так; либо были плохие показатели по пациентам; либо в которых мы видим неполное предоставление услуг. Задача ставилась — не наказать учреждение, а сделать все, чтобы оно лучше предоставляло услугу. Мы использовали разные аргументы — проводили встречи, рассказывали, где и какие есть ошибки; внедряли планы усовершенствования, которые давали впечатляющие результаты. Например, после внедрения плана усовершенствования в двух больницах доля проведенных нейровизуализаций при инсульте по всей стране возросла до 97%, консультаций по реабилитации — с 38 до 99 процентов.
С 9 марта все это поставили на стоп. Было сказано: никакого мониторинга. Сначала мониторинг развалился из-за того, что туда не набирали людей, а некоторых врачей еще и мобилизовали. Потом без согласования людей переводили в другие структурные подразделения. Думаю, это делается умышленно. По результатам мониторинга, возможно, придется принимать какое-то непопулярное решение, которое может кому-то не понравиться.
Сейчас мониторингу отводится сугубо техническая функция — проверить, есть ли оборудование или врачи. Но это вода в песок, поскольку фиксировать показатели можно только на бумаге. То есть проверить несоответствие требованиям в перспективе можно будет только после визита в учреждение. Если возникнет такое желание. Стремление сделать мониторинг ручной собакой, которая по команде накажет учреждение, есть всегда.
При этом о какой-то полноте предоставления медпомощи, обеспечении лечебными средствами или еще чем-то речь не идет. Потому что сегодня в управлении мониторинга нет ни одного врача. Тех, что были, выдавили из департамента, а потом и департамент расформировали (с 27 июля), сделали из него управление, которое отдали в департамент ПМГ. На сегодняшний день там работают четыре человека. Разорвали на два разных подразделения автоматический и фактический мониторинги, что в результате уничтожает возможность построить устойчивую систему мониторинга. Еще есть представители мониторинга в областях. Но что и как делать им никто не объясняет, и никто эту политику не формирует. Все алгоритмы, которые были разработаны, надо пересматривать, вновь формировать процессы для новых реалий. Новых процессов нет. И это угрожает системе. Не уверена, что об этом нужно говорить. Потому что больницы поймут — мониторинга нет.
— Об этом нужно говорить. Они уже понимают, что мониторинга нет и перерасчетов не будет. Кое-где появилась тенденция, когда семейные врачи обзванивают пациентов и предлагают посетить узких специалистов. А после посещения специалистов в системе появляется информация о большом количестве разных услуг, которых на самом деле никто не предоставлял.
— Да. В стране сейчас не хватает средств. И каждую копейку нам стоило бы использовать эффективно, учитывая еще и то, что мы просим денег у международных партнеров. Тем временем происходят бесконтрольные безответственные выплаты учреждениями бюджетных средств. Например, ТОП-2 лабораторных исследований, которые оплачиваются в амбулаторном пакете, — общий анализ крови и общий анализ мочи. Это исследования, которые уже оплачены в первичной медпомощи.
Мы даже не знаем, сколько врачей есть в стране. И не потому, что не можем об этом узнать. Это — сознательный выбор. Часть врачей ушла на войну. Они не предоставляют услуги в гражданских больницах. Какие врачи ушли? Какие остались здесь? Все ли больницы, в которых есть хирургия, смогут законтрактоваться с НСЗУ? Очевидно, что нет. Тогда какое должно быть решение? Упростить требования? Но для них было обоснование. И пациенты не стали более легкими во время войны. Наоборот, случаи более тяжелые. Из-за ранений и того, что люди медлят с визитом к врачу. Для взвешенного решения нужен глубокий анализ. С данными нужно работать. Кто сегодня это может делать, я не знаю.
Стратегии будущего
— Если мы не знаем, сколько и какие врачи у нас есть, то это, очевидно, влияет и на стратегические решения? На образование, госзаказ и тому подобное?
— Мы знаем, какое количество пациентов с какими заболеваниями обращается. Это есть в ЭСОЗ; какие врачи нужны, чтобы лечить эти заболевания; сколько должно быть больниц, чтобы предоставить услуги тем, кто в них нуждается. И должны знать, сколько у нас не хватает врачей или каких врачей у нас слишком много, чтобы понять, какой делать госзаказ, как перенаправлять интернов, за обучение каких специалистов должно платить государство.
Мы постоянно заходим на поле Минздрава, где есть структурное подразделение, отвечающее за формирование политики в образовании. Решение о 130 баллах не решает вопрос системы здравоохранения. Оно решает проблемы ректоров, утративших средства из-за отсутствия зарубежных студентов.
— А что с пакетом «Интерны»?
— Он есть. Но государственной политики в отношении интернов нет. По идее, должен быть госзаказ на определенные специальности, потом этих интернов государство должно было бы направлять в учреждения, которые могут быть базой для интернатуры. А дальше распределять туда, где они нужны. Каждая страна идет своим путем. Нет универсального решения. Всюду есть плюсы и минусы.
Что сделали у нас? Сначала, еще во времена министра Степанова, студенты выпали из поля зрения, а средства, которые были предусмотрены на оплату интернам, перекинули на ковид. Потом дали коэффициент более мощным учреждениями, и одним из требований было наличие в учреждении интернов. Но во время реализации об этой норме забыли. Потом не осталось людей, которые понимали этот подход, и тогда предложили доплачивать за каждого интерна минималку плюс дополнительно на зарплату — 22% ЕСВ. Сделали такой пакет. И засунули его в ПМГ.
ПМГ оплачивает услуги для пациента. «Интерны» — это образование, не медицинская услуга. Какой может быть пакет по интернам в ПМГ? Это говорит о непонимании политическим руководством Минздрава, НСЗУ (которая не должна быть политическим органом) того, что делать с интернами. Нет стратегического видения развития медицинского образования, кадрового потенциала, заменяемости кадров.
Как все то, что происходит в НСЗУ (точнее, не происходит), скажется на здравоохранении, сказать трудно. Потому что никто этого не измеряет.
Требования стали декларативными. И это — поле для коррупции и избирательного правосудия. Более того, в июле проголосовали изменения в закон о госфингарантии. В этом законе была норма, предложенная НСЗУ, которую, слава Богу, депутаты не поддержали. По этой норме, НСЗУ могла бы в одностороннем порядке заключать договора с учреждениями. Можете себе представить ситуацию, когда учреждение вдруг узнает, что НСЗУ заключила с ним договор?
Я не знаю, с чем это связано: с боязнью взять на себя ответственность, которая сильно прослеживается у руководства НСЗУ; отсутствием собственного мнения, как это может быть; непониманием, как работает система здравоохранения. Но нужных решений служба не принимает. Более того, теряет экспертность, убивает то, что уже есть и что работало. Не знаю, умышленно или по глупости, но с таким подходом и врагов не надо.
Для полноты картины читатели могут сравнить этот текст со свежим видеоинтервью главы НСЗУ Наталии Гусак.
Больше статей Аллы Котляр читайте по ссылке.
Следить в Телеграмме
Войти с помощью Facebook
Войти с помощью Twitter
Войти с помощью Google