ДАЮЩИЙ ДА СПАСЕТ...

Когда встречались две древнерусские руки, одна с просьбой Христа ради, другая с подаянием во имя Христово, трудно было сказать, которая из них больше подавала милостыни другой.

На первый взгляд эти детишки ничем не отличаются от своих сверстников: так же резвятся, балуются и играют. Но вдруг не в меру расшалившийся мальчонка неосторожным движением задел девочку и с ее головы сползла косынка. Пока малышка поправляли платочек, я увидела, что она... совершенно лысая. А вот пробежали по коридору еще трое пацанят лет шести-восьми с такими же безволосыми головами. И хотя один только внешний вид большого количества маленьких «старичков», сконцентрированных в одном месте, вызывает острую жалость — не это самое страшное. Страшно, что в организме каждого из этих ребятишек поселился жуткий незваный гость, имя которому — рак.

Такими были мои первые впечатления от пребывания в отделении детской онкологии Украинского НИИ онкологии и радиологии, где и встретилась с его заведующим, главным детским онкологом Минздрава Украины Григорием КЛИМНЮКОМ.

— Наше отделение, — рассказывает Григорий Иванович, — головное в Украине по лечению детской онкологической патологии, существует уже 30 лет. Естественно, за это время здесь накоплен большой опыт по борьбе с этими заболеваниями. Мы принимаем детей со всеми видами злокачественных новообразований. Исключение составляют лейкемии, рак щитовидной железы и злокачественные опухоли центральной нервной системы (первыми занимаются гематологи, вторыми — нейрохирурги, третьими — эндокринологи). За двенадцать месяцев через наше отделение проходит до 250 ребят с впервые поставленным диагнозом «злокачественное новообразование», то есть новых больных. Ведем мы и амбулаторный прием — это еще около двух тысяч человек.

— Григорий Иванович, а сколько детей пополняют ряды онкобольных за год по всей Украине?

— 1100—1200 человек. Эта цифра остается более-менее стабильной на протяжении последних лет. Заболеваемость в нашей стране колеблется в рамках среднеевропейской и, может быть, даже чуть ниже. Но, по моему убеждению, у нас, вследствие недостатков в организации учета больных детей, просто недовыявляются все новые больные. Например, в Санкт-Петербурге на момент введения системы регистрации злокачественных опухолей, именуемой канцер-регистром, недовыявляемость составляла около 30%. Скорее всего, подобная ситуация наблюдается сегодня и в Украине.

— После аварии на ЧАЭС ходили слухи, что наша страна в скором будущем займет чуть ли не первое место в мире по количеству раковых больных. К счастью, эти мрачные предсказания не стали реальностью. Но чернобыльская катастрофа, наверное, не могла не повлиять на онкологическую ситуацию в государстве?

— Выявить здесь чернобыльский след достаточно сложно. Для этого нужны дорогостоящие генетические исследования, которые в Украине только-только начинают проводить. Одно могу сказать с уверенностью: резкого увеличения количества онкобольных после Чернобыля не наблюдается (зна- чительный рост заболеваемости отмечается лишь в отношении рака щитовидной железы). Однако в последнее время изменился удельный вес в структуре заболеваний — возросло количество более агрессивных видов злокачественных опухолей.

— Объясните, пожалуйста, подробнее, что это такое.

— Скажем, среди сарком мягких тканей наиболее благоприятной в прогностическом плане является рапдомиосаркома. Так вот, во всем мире последнюю обнаруживают у 80% болеющих саркомой. Оставшиеся 20% страдают от иных ее разновидностей, устойчивых к лечению, — фибросарком, липосарком и т.д. У нас же доля «носителей» этих наиболее злокачественных форм сарком значительно выше и составляет порядка 40—45%. То же самое и с лимфомами — одними из самых распространенных злокачественных опухолей у детей. В Украине чаще, чем в других странах, встречаются их более агрессивные подварианты. Но с чем это связано — то ли с катастрофической экологической ситуацией, то ли с воздействием чернобыльского выброса — пока никто не берется утве- рждать.

— Григорий Иванович, с вашего позволения, давайте поговорим о лечении ваших пациентов. Насколько мне известно, оно весьма недешево.

— Вы правы. К примеру, один блок химиотерапии может стоить от 200 до 1500 у.е. (причем это только стоимость медикаментов, имеющихся в аптечной сети). Блоков таких проводится от 4 до 14, то есть некоторые дети лечатся от полугода до года, двух лет. Но огромные затраты себя оправдывают. Две трети всех юных онкопациентов в мире избавляются от страшного заболевания. Мы имеем дело не со смертниками, мы — не хоспис. Мы идем на лечение заболевания с заведомо высокими шансами на успех. Да, последний стоит, в прямом смысле слова, очень дорого, поскольку невозможен без применения мощнейшей современной высокодозной химиотерапии, современной лучевой терапии, хир- ургии и т.д. — всего, что предусматривает комплекс лечения онкозаболеваний.

— Простите, но рак же до сих пор считается неизлечимым.

— Так нельзя говорить. И, наверное, так нельзя было говорить и 40, и 50 лет назад, когда только начинали внедрять комбинированное лечение рака. Эта болезнь в принципе излечима. Современные пути борьбы с ней уже найдены. Имейте в виду, подавляющее большинство опухолей на ранних стадиях не представляют опасности для жизни, если они вовремя обнаружены и если вовремя начато лечение.

Онкология, как и вся медицина, подвергается технологизации. Исследователями уже получены прекрасные препараты, очень точно бьющие в самую мишень болезни, воздействующие даже на ущербные и болезнетворные гены. Есть также препараты, сделанные на основе генно-инженерных технологий, за которыми, вероятно, будущее нашей отрасли медицины. Успехи современной онкологии налицо. Скажем, при опухолях Вильямса (рак почки) на ранних стадиях излечиваемость достигает 100%. Лимфогранулёматоз еще три-четыре десятка лет назад был патологией с весьма неутешительным исходом. Нынче выздоравливают от 80 до 100% заболевших им. И таких примеров я могу привести множество. Одним словом, нам есть за кого сражаться. Но, повторюсь, успех обеспечивается дорогостоящим лечением.

— Понятно, что все эти громадные материальные затраты ложатся на плечи родителей больных детишек. Но ведь далеко не все они люди богатые, большинство — обычные граждане, для которых суммы, о которых вы говорили, просто запредельные.

— Вот и получается, что родственники больных вынуждены продавать буквально все, иногда даже квартиры. Параллельно каждый из родителей, конечно, пытается найти спонсорскую помощь.

В лице начальника Главного управления организации медицинской помощи матерям и детям Минздрава Украины Нины Гойды и ее заместителя Раисы Моисеенко мы находим мощную и моральную, и организационную поддержку. Они искренне переживают за судьбы наших пациентов и, когда есть возможность, направляют к нам спонсоров. Беда только, что последних совсем немного...

— Интересно, а в цивилизованных странах тоже уповают на спонсоров?

— К вашему сведению, нигде в мире детская онкология не обеспечивается полностью федеральным бюджетом — столь она дорогостояща. Да, примерно половину необходимых средств дает государство. Но огромное количество денег нужно для дополнительного персонала, поддерживающей терапии, для научных исследований, внедрения наисовременнейших технологий и т.п. Вот эту часть финансирования и берут на себя спонсорские организации.

— А что наше государство предоставляет ребенку, больному раком, бесплатно?

— Во-первых, конечно, квалифицированных врачей и медсестер. Во-вторых, диагностику опухоли: лучевую и морфологическую. Ну, и койку в стационаре, какой-то минимум для обеспечения терапии.

— Каков годовой бюджет вашего отделения?

— Он составляет примерно 50 тысяч гривен. Этой суммы хватает... недели на три спокойной работы, если нет пары-тройки тяжелых больных. Получаем мы ежегодно и гуманитарную спонсорскую помощь — медикаменты, реактивы, аппаратуру — на сумму где-то 200 тыс. DM. Для сравнения: клиника в Германии, вполовину меньше нашей, только от государства имеет 7 млн. DM в год. Примерно столько же дают и спонсоры.

— Вам, по-видимому, о подобной поддержке остается пока только мечтать. Но, может, отечественные толстосумы просто ни сном ни духом не ведают о ваших трудностях?

— Приведу весьма показательный пример. Год назад мы были закрыты по эпидемиологическим показателям. Необходим был ремонт, который не делался в отделении уже лет двадцать. Я разослал около полусотни писем различным фирмам и организациям, работающим в Киеве и знающим о нас, с просьбой помочь нам начать ремонт и открыть отделение. И что вы думаете? Откликнулись только из представительства европейской фармацевтической компании «Новартис». Комментарии, по-моему, излишни.

— Но, судя по внешнему виду отделения, средства на ремонт вы таки нашли?

— Да, но не с помощью обеспеченных соотечественников. Необходимые деньги собрали члены одной японской ассоциации, американские студенты, частные лица Баварии (ФРГ), мэрия Мюнхена (Германия) и мюнхенский епископ, школьники немецкого городка Рейн. Красноречивая, согласитесь, ситуация. Хотя приходили к нам, помнится, деятели украинской культуры. У них слезы градом катились от созерцания всего происходящего в отделении, они клятвенно обещали немедленно организовать широчайшую спонсорскую поддержку. Но... Мы попрощались, и на этом все и закончил- ось. Почему так происходит? Лично я не нахожу ответа. А ведь еще в начале XX века сотни украинских меценатов помогали медицине. Открывали лечебницы, организовывали новые виды ме- дицинского обслуживания детей, рожениц, психически больных. Более того, состоятельными людьми финансировались научные исследования, которые потом составили честь и славу не только отечественной, но и европейской медицины.

— Не кажется ли вам, что нынешние украинские бизнесмены и предприниматели не спешат помогать онкобольным потому, что в нашем сознании рак до сих пор ассоциируется с неизбежным летальным исходом?

— Вполне вероятно. Но ведь на деле-то рак нередко удается победить. И каждая гривня, вложенная в лечение этих детей, возможно, переломит ход болезни, и ребенок станет здоров. Очень надеюсь, что если люди будут почаще думать об этом, то появится значительно больше желающих помочь нашим пациентам.

— Григорий Иванович, а вы не думаете, что не сравнимый с нашим размах благотворительности на Западе обуславливается ее выгодностью: пожертвовал деньги на борьбу с тем же раком — платишь меньше налогов?

— Честно говоря, людей, извлекающих из своей благотворительной деятельности какие-либо личные выгоды, я просто не встречал. Зато видел людей, посвятивших всю жизнь этому благороднейшему делу. Скажем, муж и жена работают фельдшерами (понятно, что к категории богачей их не отнесешь). Они четко определили для себя потолок расходов, достаточный для достойной жизни, и все, так сказать, излишки отдают на благотворительность. Или другой пример. В уведомлении о похоронах делается приписка: «Просьба купить не живые, а искусственные цветы, а разницу отдать в фонд детской онкологии». О какой личной выгоде здесь может идти речь?

Не думаю, что в нашей стране благотворительное движение не набрало силу потому, что люди наши черствые и бездушные. Нет. И я верю, что со временем все станет на свои места, мы научимся не отворачиваться от чужой боли и протягивать руку помощи тем, кто нуждается в поддержке.

— Но, согласитесь, одной благотворительностью не решить всех проблем детской онкологии.

— Конечно. Хочется, чтобы государство обеспечивало нас надлежащим образом. В отделении работает опытный, квалифицированный персонал, прекрасные врачи. Им же приходится заниматься не своими прямыми обязанностями, а выполнять функции менеджеров, все время пытаться что-то организовывать, доставать. А в результате пропадает их врачебный потенциал. Я уже не говорю о том, что в такого рода клиниках за рубежом одна медсестра обслуживает максимум 4—5 пациентов. А у нас всего лишь две сестры на 40 человек: штатным расписанием больше не предусмотрено.

— Хорошо ли обеспечено ваше отделение необходимой аппаратурой, техникой? Располагаете ли современным диагностическим оборудованием?

— Нашим главным спонсором является организация «Пласт» из Мюнхена и лично ее создатель и руководитель — прекрасный человек Ольга Ткаченко. В основном это их заслуга, что мы работаем на вполне современной аппаратуре, позволяющей решать практически все поставленные перед нами задачи.

— Григорий Иванович, я бы снова хотела вернуться к финансовой проблеме, неотвратимо нависающей над родителями заболевшего ребенка. Предположим, они не смогли найти денег на лечение. Что тогда?

— Тогда нередки случаи отказа от лечения. Но, несмотря ни на что, мы готовы помогать ребенку. Конечно, это будут не самые современные препараты да и уверенности в хорошем результате здесь меньше. Поэтому я и говорю об огромном значении спонсорской поддержки. Можно вылечить ребенка, больного раком. Работа нашего отделения тому пример. Но лечить нужно всем миром. Не только усилиями тех докторов и медсестер, для которых это стало профессией и делом всей жизни. Пусть для того, кто уже побогаче, помощь больному ребенку станет, быть может, катарсисом. Для государственного мужа, нашедшего средства для наших пациентов, — достойной победой над неурядицами сегодняшней жизни. И тогда станет ребенок здоровым, вырастет и знать будет, что и у доктора, и у богача, и у его родного государства есть душа. А значит — есть и будущее.