В Припяти из окон верхних этажей открывалось жуткое зрелище

Последствия аварии на ЧАЭС могли бы быть не такими катастрофическими, если бы не волюнтаризм и желание тогдашнего руководства СССР любой ценой спрятать шило в мешке, считает бывший заместитель главного инженера по науке и ядерной безопасности Чернобыльской АЭС, автор книги «Чернобыль. Месть мирного атома» Николай Карпан. О малоизвестных событиях, произошедших накануне ядерной катастрофы и сразу после нее, идет речь в его интервью «ЗН».

- Николай Васильевич, где вы были во время аварии, как узнали о взрыве энергоблока?

- Всю неделю накануне аварии я провел в командировке в Москве. По возвращении утром 25 апреля поинтересовался у своего руководителя Александра Львовича Гобова (отдел ядерной безопасности), нужен ли я сегодня на работе. Он ответил, что на 4-м блоке днем 25 апреля эксперименты будут закончены, осталось только остановить блок, и на его остановке будет присутствовать наш физик Чернышов. Поэтому я весь день провел со своими маленькими сыном и дочкой, а в 4 утра 26-го апреля меня разбудил телефонный звонок. Звонила сестра жены, которая жила тогда в райцентре Чернобыль - это километров пятнадцать от станции. Женщина была очень напугана: прервав ночную смену, вернулись домой парни-строители, возводившие пятый и шестой энергоблоки. Они были свидетелями взрыва. Я сразу позвонил на 4-й блок, но все телефоны молчали. Начальник смены 3-го блока Юрий Багдасаров сказал, что произошел взрыв и 4-го блока больше нет. Тогда я сел на велосипед (другого транспорта не было) и поехал через лес на ЧАЭС. Но доехал туда не сразу, подходы к ней уже были окружены милицией. Пришлось возвратиться в Припять и разбудить своего непосредственного начальника - заведующего отделом ядерной безопасности. К моему удивлению, он был дома. Начальнику отдела ядерной безопасности об аварии на станции почему-то не сообщили, как и начальнику ядерно-физической лаборатории Кряту. Я зашел к Гобову, и с его домашнего телефона мы позвонили директору станции. Виктор Брюханов предложил нам приехать вместе с начальником пусконаладочного предприятия Александровым, за которым уже отправлена машина. На выезде из города нас ждал Крят. Так, вчетвером, мы и приехали на ЧАЭС в восемь часов утра. И сразу зашли в бомбоубежище под станцией, где располагался штаб ГО и находилось начальство - директор, главный инженер, секретарь парткома, заместитель главного инженера станции по науке и руководители некоторых подразделений.

- Какая там царила обстановка?

- Конечно, невеселая. Наша станция была одной из лучших. К первомайским праздникам мы ожидали награждения ее орденом Ленина. Говорили даже, что наш директор, Виктор Брюханов, получит звание Героя Социалистического Труда. И вдруг такая крупная авария...

- Какими были первые действия в этой экстремальной ситуации?

- Людей в бункере находилось немного, все были заняты делом. Нашему отделу нужно было собрать наиболее важную информацию, а именно: в каком состоянии аварийный реактор. Надо было взять пробы воздуха, грунта и воды. Руководить первыми экспедициями к стенам аварийного энергоблока пришлось мне. «Какой персонал и какая техника вам будут нужны?» - спросили меня. Я попросил заказать вертолет, выделить бронетранспортер с водителем, вызвать фотографа. Снимки энергоблока, которые сделал штатный фотограф ЧАЭС Анатолий Рассказов не только на земле, но и с воздуха, были самыми первыми. Они позволили оценить степень разрушения реактора. Больше в тот день к энергоблоку никто не летал. Рассказов пошел проявлять пленки, а мы с начальником смены радиационной безопасности Юрием Абрамовым через каждые два часа выезжали к реактору. Побывали там пять раз. Через открытый люк бронетранспортера Юрий делал замеры радиационного фона, я эти данные записывал. Мы видели над реактором клубы пара, вокруг валялись обломки строительных конструкций. Анализ проб показал, что ядерное топливо попало в окружающую среду.

- Какую дозу облучения вы получили?

- Большую, но точной цифры не знаю. Как профессионал, я отдавал себе отчет в том, что от прямого излучения не убережешься, ведь оно проникает даже сквозь бетонные стены. Защищаться надо было от зараженной пыли. Для этого органы дыхания защищали респираторами, а чтобы уберечь кожу и волосы, как можно чаще меняли спецодежду. На санпропускниках, к счастью, был большой ее запас. Снял загрязненную спецовку - и в душ. Если кожу отмыть не удавалось, появлялись язвы. У некоторых ликвидаторов площадь таких повреждений кожи составляла десятки квадратных сантиметров... Получив в мае недельный отпуск, я поехал на родину, на Урал. Часами просиживал в бане и пил квас. Таким образом вывел из организма немалое количество радионуклидов.

- Пришлось ли вам принимать участие в принятии важных решений по ликвидации последствий аварии?

- К сожалению, руководство станции прислушивалось не ко всем нашим рекомендациям. По нашим расчетам, через шесть часов после заглушки, при раскрытой активной зоне топливу достаточно воздушного охлаждения. Но воду подавали еще на протяжении суток, вылили около десяти тысяч кубометров. В реакторе она становилась радиоактивной, а потом разливалась по помещениям, еще больше загрязняя их. Эта вода принесла много горя тому, кто в ней вымок. Персонал, не имеющий дозиметрической информации в первые часы после аварии и возможности вовремя помыться и сменить мокрую одежду, был обречен на лучевые ожоги и острую лучевую болезнь.

Главным просчетом стало то, что не удалось предотвратить колоссальный пожар. Он вспыхнул в разрушенном энергоблоке под вечер 26 апреля - примерно через 17 часов после аварии. Огонь бушевал всю ночь. В Припяти из окон верхних этажей было видно это жуткое зрелище: языки пламени поднимались на десятки метров - на высоту трубы, которая стояла рядом с реактором! Пламя было белым, это означало, что температура достигла нескольких тысяч градусов. Плавились, превращались в лаву или выбрасывались в воздух тысячи тонн загрязненных радиацией веществ. Радиационный фон вокруг станции из-за этого возрос в десятки раз.

Мы с коллегами предвидели, что примерно в 19 часов реактор «разгонится», поэтому за несколько часов до пожара дали четкие рекомендации, как его «дозаглушить». Необходимо было ввести в разрушенный реактор дополнительные объемы поглотителя - вещества, препятствующего цепной реакции деления ядер. Мы предложили использовать для этого борную кислоту. Достаточно было хотя бы тонну ее смешать с водой и ввести в реактор с помощью, например, гидропушки. Но этого не сделали. Последствия оказались страшными. Гигантский пожар на первых порах даже не пытались гасить. И это правильно, ведь он был таким мощным, что с ним невозможно было справиться никакими силами.

- Не раз приходилось слышать, что не так гасили. Правильно ли, по вашему мнению, действовали пожарные?

- В первую ночь обломки свыше десяти кассет с ядерным топливом были выброшены на крышу (подсчет был сделан потом, когда их собирали), и пожарные Чернобыльской АЭС, жертвуя собой, сумели их погасить. А в следующую ночь, когда горел реактор, посылать людей на борьбу с огнем не имело смысла: они ничего не смогли бы сделать. Да и чем гасить? Водой? Это только ухудшило бы ситуацию... Кстати, многие пожарные облучились, находясь, так сказать, в режиме ожидания. К ЧАЭС ночью по тревоге съехались пожарные со всех ближайших населенных пунктов, и до утра их держали возле станции. На всякий случай...

- Что, по вашему мнению, произошло на станции после взрыва? Правомерны ли обвинения в адрес обслуживающего персонала? Ведь вам удалось восстановить картину аварии.

- Да, я изложил свою версию событий в книге «Чернобыль. Месть мирного атома». Выяснилось, что не все, кто был тогда на смене, слышали, как взорвался реактор. Но последствия почувствовал и увидел каждый из них: начал вибрировать весь энергоблок и даже машинный зал. Он огромен, поскольку является общим для всех энергоблоков. Тряслись стены, многочисленные трубопроводы, кабели, оснащение... Услышали грохот, удары, с потолка посыпалась штукатурка. По машзалу прокатилась взрывная волна, поднявшая огромную тучу пыли. Завеса из пыли стояла на всей станции. Взрывом снесло крышу реакторного зала, ее обломки провалили плиты перекрытия турбинного зала и упали на работающее оборудование. Рвались кабели и трубопроводы, среди них - подающие смазочное масло. Возникла угроза взрыва водорода в турбогенераторе... Словом, ситуация на станции создалась чрезвычайно сложная. Но люди остались на своих рабочих местах, они шли на смертельный риск. Например, многие из них были облиты с головы до ног радиоактивной водой (200 рентген). И в этой одежде люди находились три часа, получив за это время почти смертельные дозы - по 600 рентген. От облучения 23 работника ЧАЭС в скором времени умерли. Еще один из них, Валерий Ходемчук, остался в реакторе - его тело так и не обнаружили. Персонал спас ситуацию, но об этом говорят мало. Ведь еще в советские года работников ЧАЭС власть решила сделать крайними, свалив на них вину за аварию.

- А что, по вашему мнению, стало причиной аварии?

- Людям вбили в голову версию, якобы причиной взрыва стала ошибка в управлении реактором во время проведения физического эксперимента. На самом деле взрыв произошел, когда эксперимент уже был завершен. Причем завершен успешно. Причиной аварии было то, что в реакторе разорвалось сразу несколько каналов, подававших под большим давлением воду. (До чернобыльской катастрофы были две чрезвычайные ситуации, когда рвалось по одному каналу: в 1979 году - на Ленинградской АЭС и в 1982-м - у нас на ЧАЭС, на первом блоке.) Она текла на раскаленный графит и выкипала. И когда рвалась одна труба, давления образовавшегося пара было недостаточно, чтобы сорвать крышу реактора. А 26 апреля 1986 года произошел порыв нескольких труб...

Расследование этой аварии требовало невероятной концентрации сил. И все-таки оно было успешно завершено. Все точки над «і» были расставлены уже 3 июля 1986 года, во время заседания Политбюро Центрального комитета Компартии Советского Союза под председательством Михаила Горбачева. Его текст приведен в книге А. Ярошинской «Философия ядерной безопасности». Так вот, в ней черным по белому указано, что авария стала следствием досрочного прекращения теоретических исследований по безопасности реактора, которое сделало РБМК «потенциально опасным реактором». Вина за это прежде всего лежит на руководстве государства, руководстве Академии наук и Министерстве среднего машиностроения. Физикой и конструкцией реактора, в частности системой его управления и защиты, не исключалась (как того требовали Правила ядерной безопасности - как раз об этом писал в Госатомнадзор за полгода до аварии инспектор Ядрихинский) возможность «разгона» мощности реактора во время некоторых рабочих ситуаций его промышленной эксплуатации. В этом виновны научный руководитель и главный конструктор реактора. Разработчик программы испытаний и персонал ЧАЭС, которых главный конструктор не предупредил о способности РБМК к «саморазгону» в определенных ситуациях, ввели реактор в потенциально опасный режим. Вина за это лежит на главном конструкторе, руководстве эксплуатирующей организации и руководстве ЧАЭС.

Следовательно, причины аварии и ее виновники были определены максимально точно и занесены в протокол заседания Политбюро ЦК КПСС. Но предназначались эти истины только для высшего руководства СССР, поэтому протокол был составлен в единственном экземпляре и с грифом «сов. секретно». А для страны только через семнадцать дней в газете «Правда» (за 20.07.86) была напечатана совсем другая информация...

Свое видение аварии на ЧАЭС, ее причины и последствия я изложил в моей книге.