Лабиринты осенних туманов

Вы создали мир, в котором лишь ищете, как бы понадежнее от него спрятаться. А разве это может быть целью рождения человека?

Так говорил вуйко Дезьо

Осенние туманы — особая механика. Я стою у озера и пытаюсь распознать очертания противоположного берега. В молочной картине, демонстрируемой мне туманом, невозможно что-либо угадать. Но я знаю, что на том берегу в камышах притаились рыбаки, у пирса станции катамаранов на лавочке сидит какая-то парочка (хоть доски и влажны от конденсата), за старым садом на холме стоит церковь, а по аллеям парка одинокие молодые мамы везут в колясках детей на прогулку.

Туман играет со мной. Он начинает размывать действительность, качает лодку времени на своих волнах, и я вспоминаю, как здесь, на месте этого озера, был небольшой пруд, а на прибрежных склонах раскинулся сад станции юннатов. Пруд и сад достались станции в наследство от подсобного хозяйства психбольницы, а это уже седая древность. Помню, как когда-то давно, еще в середине прошлого века, к этому пруду однажды в ясный солнечный день нас из детского сада привели воспитательницы на экскурсию. На всю жизнь я запомнил на противоположном берегу тонкую песчаную косу под кустами, потому что мы приняли ее за крокодила. А именно тогда дома я несколько ночей не спал, потому что нам в садике прочитали сказку Чуковского, где «крокодил Солнце в небе проглотил», и мама меня успокаивала. Яркое впечатление глубокого детства, которое я отчетливо помню всю свою жизнь.

В общем, этот пруд «с крокодилом» сейчас там — на дне озера.

Когда-то, в прошлом веке, Роза Ауслендер сравнила Черновцы своей молодости с «затонувшей Атлантидой».

Сейчас, в осенних туманах, иногда бывает настроение, когда удается распознать вход в те затонувшие Черновцы Розы Ауслендер, Пауля Целана, Петера Деманта… И тогда в тумане на стене старого дома внезапно на фреске-вывеске проступают мокрые буквы надписи над окном: Restaurant. И ты веришь в надпись, хотя в доме уже давно живут обычные люди в обычных квартирах, и он вовсе не похож на объявленную ячейку общественного питания, поскольку цоколем первого этажа уже глубоко врос в землю.

Я взглядом нахожу в тумане посреди озера бетонное гидротехническое сооружение сливной шахты для отвода лишней воды во время дождей. Для меня оно, это сооружение, — своеобразный вход в уже мою «затонувшую Атлантиду».

Интересно в такое время гулять по улицам и переулкам старого города. Туман скрывает знакомую натуру, и ты идешь наугад. Со временем начинаешь понимать, что сам туман ведет тебя туда, где он гуще, скорее, ты следуешь за его неразличимыми языками, спускающимися в долину, к железной дороге и реке, разделяющей город пополам. По коротенькой улочке, которая улицей была когда-то, а теперь — тупик, упираешься в мостик над потоком. По нему проходишь к железной дороге, а дальше, по памяти, выбираешься на протоптанную тропу. Ее еще можно различить: белое на сером оказывается удивительно выразительным. Туман здесь наиболее плотный. Вокруг тебя разворачивается фрактальное пространство, в котором самовоспроизводятся непостижимые зрительные, акустические, вкусовые и запаховые миражи. Вокруг все серо, тождественно, но твое воображение наполняет это пространство всевозможными образами, часть которых оказываются устрашающими, ибо они необъятны. Звуки, запахи, шорохи и оптические фокусы на мгновение обездвиживают тебя. Чтобы одолеть паралич воли, ты прислушиваешься и распознаешь среди всей этой сумятицы знакомые звуки далеких устройств и механизмов. Это определяет направление твоего движения — люди там, а значит, там и известная тебе натура, где вновь продуктивными становятся комплексы фиксированных действий и оценок. Профиль тропы ты еще помнишь, поэтому идешь уверенно, хотя туман полностью скрыл все вокруг. Наконец, когда звуки становятся выразительными, и ты начинаешь их различать, понимаешь, что приближаешься к вокзалу. Скопление устройств, механизмов и агрегатов, скрытых туманом, начинает с тобой шутить. Громадный кот, которого ты только что распознал, оказывается тепловозом, медленно движущимся в депо. Его мощный гудок наконец-то возвращает тебя и все вокруг к реальности. В этот момент солнце, которое где-то у тебя за спиной взошло над городом, наконец-то дало о себе знать и принялось рвать на части и растворять туман. Метаморфозы происходят мгновенно. Все серое становится блестящим: туман выпадает росой на все вокруг, возникающее, как картинка в гигантском 3D-кинотеатре, когда выключают свет и включают экран. Становится прохладно, но еще не холодно. Солнце низко, а тени длинны, даже от лежащих на земле шпал. Высокая влажность в это время становится отличным проводником запахов горелого угля, которым топят в вагонах пассажирских поездов, стоящих далеко в депо. Этот запах такой проникающий, такой летучий, что, закрыв глаза, ты мгновенно можешь оказаться на станции в Выжнице или на вокзале в Харькове, где-то на нерегулируемом переезде посреди полевой дороги между Жмеринкой и Казатином. Все пространства и все времена он собирает вместе здесь, на перроне в Черновцах. И ты забываешь о цели своего пребывания именно здесь. Тогда вздох облегчения, смирение и очарование объединяют тебя со всем миром, цивилизацией, которая сегодня тоже очутилась в тумане.

Но это туман иной природы. Он размыл человечеству знакомые образы, исказил смыслы и внушил непостижимые страхи.

Глобализация породила неизвестные доселе угрозы и пошатнула мнения в сторону локализации. Сложные решения и долгие последовательности причинно-следственных связей в планировании перестали быть понятны вообще. Если раньше ситуацию спасало доверие к знаниям, то в условиях постправды — торжества манипуляций и основополагающей разбросанности — возник запрос на «простые» решения. «Дурак увидел шах» — так метафорически шахматисты описывают аналогичную ситуацию на шахматной доске. Но в цивилизации, если продолжать использовать шахматную терминологию, популизм, основанный на утрате доверия, и локализация, основанная на непостижимости вызовов глобализации, привели к формированию отдельных правил игры и последующих исключений из этих правил. На «шахматной доске» мира возникает сумятица — туман. К тому же эгоизм как квинтэссенция локализации за счет информатизации и глобального внедрения социальных сетей начинает там властвовать, пренебрегая объективными научными и мировоззренческими принципами, которые были продуктивны до сих пор, и, собственно, и создали достижения информатизации и просто привычные для всех бытовые выгоды. Возникает известное по Гегелю «отрицание отрицания».

Однажды, анализируя эти проявления, мне удалось сформулировать для современности своеобразный «Железный закон обывателя».

Роберт Михельс еще в 1911 году сформулировал закон формирования элит, иерархий, который называют «Железным законом олигархии». Наблюдая поведение участников различных социальных сетей и групп в них, я сформулировал для себя похожий «Железный закон обывателя»: С какой бы целью ни создавалась открытая группа, со временем в ней неизбежно формируется обывательское ядро, характеризующееся низким уровнем образования и высокой самоуверенностью участников, выражающейся в крайней категоричности. Это люди, лишенные общественного мировоззрения, сосредоточенные на собственных эгоистических интересах, возводимых порой в абсолют». Так создается питательная среда для возникновения и распространения различных фейков, манипуляций, популистских теорий и антинаучных концепций, так возникает и расширяется пространство негативной этики и нигилизма.

Эгоизм, подкрепленный невежеством и обеспеченный синергией социальных коммуникаций, стал господствующей, к тому же воинственной, как и всякое невежество, доктриной современности. В итоге Интернет, который задумывался в университетах как мощный инструмент обмена и распространения знаний, становится средой концентрации, распространения и самовоспроизводства мракобесия, инстинктов, примитивных рефлексий и конспирологических интоксикаций.

Цивилизация пустилась во все тяжкие. Человек начинает угадывать свою роль в придуманной кем-то игре среди «покемонов», «кальмаров» и пр., вместо того, чтобы распознавать и наполнять свое предназначение в величественной дарованной игре под названием Жизнь.

Спрашивается: как выйти из этого пространства негативной этики, найти тропу, которая вернет человечество к корневым кодам, выведет на основоположные принципы, лежащие в основе продвижения цивилизации, а не создаст новый порочный круг вымышленных заблуждений?

Антропологи выводят времена, которые определяют как момент возникновения цивилизации людей, из тех древних периодов, когда были обнаружены древнейшие человеческие скелеты с травмами и переломами, несовместимыми с дальнейшей самостоятельной жизнью таких особей. Но исследования показали, что первобытные люди продолжали жить и после полученных травм, поскольку кости у них срастались. Особь, которой принадлежал такой изуродованный скелет, не могла бы выжить, если бы о ней кто-то не заботился. Этот период антропологи и определяют как время зарождения человечества.

Выход всегда там, где был Вход. Если на своем цивилизационном пути мы дошли до предела, не стоит ли вспомнить, откуда и как мы пришли? Следовательно не является ли забота тем указателем, который выведет человечество из тумана, в который оно попало? Не являются ли взаимопомощь и альтруизм, ставшие эволюционными механизмами возникновения человечества, теми самыми добродетелями, которые позволят найти обратную дорогу с окольных путей цивилизации, созданных эгоизмом и меркантильной целесообразностью? Пожалуй, не стоит из туманов коллективного сознания доставать ужасы «Кальмаров» и играть с ними. Эгоистичная выдумка, сколь бы утонченной она ни была, оставит нас в тумане.

Мы все стоим на тропе. И перед нами вопрос — в каком направлении сделать следующий шаг.

Сквозь туман я возвращаюсь по парку от озера домой, выхожу на мостик и вспоминаю, как на днях решил подшутить над Олей. На развилке тропинок я спросил ее, по какой из них мы пойдем. Ответ я знал заранее, поскольку хитро сформулировал вопрос: к плотине или к черепахам? Я был уверен, что она вспомнит о черепахах, как это случалось всякий раз в течение лета. Вот тогда я ей и скажу, что после Воздвижения черепахи спрятались. Так и было. Но все вышло совсем не так, поскольку на мое замечание Оля мгновенно ответила: «Ну и что? Это мы черепах не видим, зато они видят нас».

Ничего не выдумывайте. Живите удивительно. Правда — не в придуманном людьми, а в дарованном людям.