Солодка Даруся заговорила. Культовый роман Марии Матиос перечитали в Ивано-Франковске

Критик продвинутый — этот нынче далече. Где-нибудь в Авиньоне. Там как раз фестивальное раздолье сценпоисков. А нам, патриотам, снова на «западный фронт». Где по традиции — «без перемен». Снова — палатки, листовки. Страшилки. Штатские адские физиономии в виде моделей из политрекламы, призраки выборов будущих. Мой же выбор пути во град Станислав (Ивано-Франковск) обусловлен аполитичным мотивом. Из СТД позвонили. Говорят, в том регионе есть один хороший спектакль, стоит поехать и посмотреть — это должно зацепить… Только один? И хороший? Еду немедленно.

Дорога в Ивано-Франковск между горами-долинами змейкой кружит. На поворотах трясет. А по пути нельзя не заметить — возвышенный хоровод богородиц (почти в каждом селе), суцільно гарні тини. А ще ошатні хатки, ніби у тому ж романі. Далебі, якщо не в кожному обійсті, то частенько цвіте за тинами ружа трояка… О которой в той книжке она написала: «…на то вона трояка ся називає. Так і життя. То чорне тобі покажеться, то жовте, а там, дивися, загориться червоним. Ніколи не знаєш, яку барву завтра уздриш…»

Кто помнит, это «Солодкої Дарусі» финал. Как бы мораль всей притчи от Марии Матиос. Ее утешение, наставление — предупреждение… На предмет того, что в цельной нашей жизни не бывает лишь одной краски, а в отдельной судьбе не ищи и однообразного жанра (и комическое, и трагическое найдешь). Будто бы под сентенцию Мопассана (из его романа «Жизнь») свой оригинальный узор наша Мария сидела и вышивала. «Вот видите, какова она, жизнь: не так хороша, да и не так уж плоха, как думается», — написал когда-то Ги де… И у нее — об этом. Но по-своему, аутентично.

…Вот прожили мы с вами уж девять годков в новейшем тысячелетии. И много разных фильмов видели, а уж сериалов — тем более. И разное количество книг прочитали… Только вот в чем я твердо уверен: лучше, ярче и больнее текста, нежели этот — в новом тысячелетии — пока, извините…

Утверждаю без «сладости» в голосе.

Подобные тексты служат знаками и зарубками этого времени. Они же определяют и настроение «хронотопа», ярким контрастом оттеняя сермяжную убогость текущего литпроцесса.

Такие книги, естественно, возносят как жупелы, о них частенько трубят. Только у подобных произведений будто бы особая карма — оставаться вещью в себе: не заигрывать с пафосом, служить не сиюминутным доктринам, а лишь сердцу читательскому.

...И сколько угодно обижайтесь на меня, милые девушки, но то, что вы клацаете на своих компьютерах про «перламутровое порно» — это лишь ваша беллетристическая чесотка, чаще ниже пояса.

А там, где «выше» — за тином, де цвіте трояка ружа — все же литература. Кто-то говорит — псевдонародная, значит, этот говорящий, просто дурак, если пустыми словами бросается. Под народ не подстроишься, там сразу и высмеют фальшь, притворство.

«Даруси», не пишутся, они — выдыхаются. И уже потом, после прочтения, остаешься вроде после осеннего ливня: промокший, продрогший. Больной, потерянный. Прямо незнамо — куда же идти.

«Вне» этого, надеюсь, всем известного сюжета, меня отдельно тревожило: сколь реактивно появятся на наших провинциальных да и столичных сценах боевые отряды «дарусь» (все-таки важная для родины книжка)? И своевременно ли в этой роли отметятся жены худруков или любовницы чиновников? (И по какой такой «системе» они будут мычать или молчать на своих обжитых территориях?)

К счастью, посягнули — пока — лишь немногие. Вроде боятся? Вокруг книжки, словно гоголевский магический круг: оборотни, а-ну-ка подальше от текста!

Одни пока вовсе не рискуют переносить роман на сцены («Как вообще подобное ставить?»). Другие, как Юра Одинокий, может, и хотели бы, но светская жизнь заважає.

Существует, например, сценическая версия этого текста в Черновцах. Даже в Киев спектакль привозили и присутствовали на нем президент Украины с супругой Екатериной Михайловной.

То была не ужасная постановка, а провинциальная. История великой немой — сельской Даруси — притча, в которой сошлось метафизическое с частным, тем театром подана сверхбытово. Обманулись сельским колоритом. Буковинский воздух книги их слегка отравил.

А там не только «про село». Там — про космос… В большой душе одного маленького человека.

Там надо вычитывать не только «в» тексте, а и «над» ним. «Под» ним, «рядом» с ним. Или хотя бы «около» него.

Посему театральное время и сценическое пространство довольно часто и расходятся в разные стороны при возможных адаптациях столь обманчивой прозы.

Для таких текстов не подходит лишь бытовая отмычка, там нужно «что-то» другое.

***

Ивано-Франковский музыкально-драматический театр — удивительное образование в центре тихого города. На этом месте, говорят, прежде были захоронения, потом возвели дворец развлечений. Все как в «Дарусе» — и горе, и смех на одной территории. Эта громоздкая коробка создавалась по какому-то текущему советскому генплану, видимо, дисциплинированным, но не театральным архитектором. Ибо его пространство — с огромным фойе (там хватит места еще на три малые сцены), с резьбой по дереву (под местный колорит) — было бы уместно для регулярных эстрадных представлений, скажем, С.Вакарчука или Т.Повалий (с соответствующим репертуаром).

Но местным творцам в этом большом, но чистеньком здании приходится же и жить, и играть. Да еще зал собирать. Куда денешься от строки «заполняемость»?

Художественная судьба ивано-франковского «организма» прежде была далека от каких-то образцово-показательных судеб. Менялись начальники. Спектакли были то хуже, то еще хуже. Случались и исключения. Цельной же творческой линии, судя по всему, не наблюдалось никакой. И отечественная театральная летопись в этом вопросе — перед региональными коллективами — «по-прежнему в неоплатном долгу…». Знамо дело, некоторые «очиновничиеся» псевдоисторики ездили в провинцию, но чаще за поборами, за данью. (Это отдельная тема.) Только какой-либо полной картины жизни таких нестоличных театров — как не было, так и нет. Чем, спрашивается, занимались? За что взимали свои поборы?! И ради кого эти артисты мучились, играя, в подобных «коробках»?

***

Словно бы открещиваясь от «бородатой» эстетики театрального провинциализма, ивано-франковскую «Дарусю» специально представляют не для большого зала. Все на сцене — и артисты, и зрители. Все в «одном флаконе», в одном селе — в одной украинской семье.

Не новый этот формат — «все на сцене» — не единожды был использован мировым сценическим движением. Помню, удачного «Гамлета» (с Евгением Мироновым) выдающийся Петер Штайн также ставил для «внутренности» сцены. Получилось тогда эффектно и многомерно. Шекспир не стал от этого менее масштабным, наоборот, даже казался «всепроникающим».

Вот и «Даруся» (постановка Ростислава Держипольского) — уж ближе и некуда: рассмотрят ее со всех сторон.

За ее «спиной» — экран-кисея. То, что служит условной стеной между густонаселенной сценой и совершенно пустым залом. Там — в зале — вроде царство мертвых. А здесь, на общем сценпятачке, пространство для пока еще живых. Принцип «немого кино» лишь обозначен: на экране — титры каждой новой главы… А дальше — не игра светотени, а уже игры судьбы.

Спектакль начинается без ярких взрывных эффектов. Без них он и закончится. Постановка ритмична, но неспешна, как народная песня: то прервется где, то снова мотив возникнет, то дополнительный вплетется.

Нет принципиальных отступлений и от композиционных особенностей книги. Как и там — три части в нужном порядке: «драма щоденна», «драма попередня», «драма найголовніша».

Может, немного смещен заданный «хронотоп» автора: в тексте время течет от «конца» к «началу». Но сценические композиции, как известно, имеют свои законы, и «время» здесь по-своему властно…

Даруся (актриса Галина Баранкевич) — отрешенная немая Даруся, женщина-девочка вроде без возраста — юлою кружит посреди сцены: между миром «мертвых» (зал) и труппой живых (сцена). Ручки свои расправила будто крылышки. И без устали трепыхается, кружит, кружит… Словно в какой-то темный омут тянут и тянут ее подводные силы.

Ее участь в этом конкретном спектакле — еще до «драми найголовнішої» — это молчание женщины-девочки, которая слышит «свои» звуки во всей Вселенной. И именно они становятся главной темой ее обреченной судьбы, и по ним она сверяет каждую минуту скорбных и радостных дней — и по пути на кладбище, и по дороге к очередной утрате.

Точно и удачно в спектакле разведено и соединено два разных фона. То, что в ушах и в голове — самой немой Даруси: тревожные ритмы ее запутанного внутреннего мира. И то, что дано услышать всем нам: голоса сельских улиц, песенные переливы буковинских дворов.

Эти разные мелодии, то встречаясь, то разъединяясь, образуют один из ключевых эффектов. Только зритель слышит то, что не дано услышать иным героям, сценическим, односельчанам главной героини… Я, например, услышал.

Сам по себе этот спектакль вроде возрос на примере прежних качественных опытов львовского режиссера Кучинского, когда-то облюбовавшего «хоральную» струю, читавшего некоторые тексты сквозь призмы символов, знаков, песен, народного жеста, фольклорного действа. И создать песенную партитуру специально для этого спектакля в Ивано-Франковск пригласили Наталью Половинку, одну из бывших соратниц Кучинского. Режиссер спектакля (Ростислав Держипольский) вместе с Половинкой и задают ритуальное, обрядное настроение в сценическом действе. Жизнь — сладкая и горькая — проходит сквозь будни и праздники эдаким звонким «хороводом» юношей, девушек. И каждый из них словно вплетает свой цветок в общий венок символической, аскетичной, надбытовой постановки.

Политическая линия — «про москалей» — довольно умеренна: без гротескных кривляний.

Нет излишеств и в сценических приспособлениях: минимум реквизита, но топор запоминается... А череда эпизодов не воспринимается вставными номерами: все это выглядит цельной, туго сплетенной композицией.

Все в одной канве — песенные ритмы, хореографические фрагменты и мощный драматизм практически во всех сценах.

Поразительно, однако в этом негромком спектакле вообще нет пустых или недодуманных сцен. Даже в том, как они взбивают масло или лущать кукурудзу, «сама жизнь». Постоянно что-то делают — живут, в общем… Поскольку чаще из обыденного и состоит, в основном, эта жизнь: порою немая, иногда напрасно громкоговорящая.

Как и в книге, «проводниками» истории служат сельские сплетницы Мария и Варвара, в одной из которых больше сострадания к сумасшайке Дарусе, в другой — злоязычного ворчания. При этом спектакль грамотно разложен на разные актерские голоса. Будто в песне. Они вроде и не играют даже — а поют себе играючи.

...Берут высокую-высокую ноту, потом раз — обрыв: в пропасть, в бездну. В водоворот фатума, который уже затягивает героиню вместе с ее болезненной внутренней музыкой.

Выигрышная особенность этой камерной постановки в том, что мелодии «Даруси» как раз и разложены на голоса молодые, чистые. Еще незамутненные обыденной театральщиной и не замусоренные неизбежными штампами (это у них впереди). Успешность работы опять-таки где-то между их студийным задором и уже очевидной профессиональной уверенностью. Но опять-таки — минное поле под текстом. Как говаривал классик, «пустая душа может исказить лицо…» Лицо же книги эти, молодые, к счастью, не исказили. И художественная ценность их работы — а такая ценность несомненна (даже при отдельных возможных претензиях) — в том, что ребятам (иначе их называть не хочу) удалось практически невозможное…

Им — посредством своих непустых душ и чистых голосов — удалось «вытянуть» скрытый, глубинный, может, теоретиками и не предусмотренный, но важный для Матиос «жанр» — жанр сдавленного крика. То, что постоянно прорывается в книжке. И волей-неволей прикрываешь ладонью рот, чтобы…

Уже в их маленьком спектакле — через слово, пение, их движения и режиссерские ассоциации — действительно это слышишь… Сдавленный крик одного раздавленного, но гордого человека. Здавлений зойк усього гіркого життя-буття — з розбитим дитинством, розчахнутою юністю, німою старістю, безмовним небуттям. З цілою долею, через яку переїхало не одне колесо історії. І не тільки «червоне».

Скрип этих «колес» — в сдавленном крике страны, которая до сих пор рот прикрывает ладонью.

Что еще покоряет в стайке артистов, объединившихся в «хоровод», чтобы не через быт, а сдавленный крик перечитать главную украинскую книгу нового века?

В первую очередь — отсутствие фальши.

И еще их желание (и умение) не только читать, но и чувствовать.

Столь зыбкая в театре субстанция, как искренность интонации, не передается на уроках даже умелыми театральными педагогами. И редко когда сохраняется как наследство от мастеров прежних, великих. Это нынче — или есть, или нет. И неизвестно, будет ли у них в дальнейшем? Кроме талантов, многое зависит от температуры среды, от качества материала. И от любви к делу, которому предан. Эти преданы, пока это заметно. Не зря «региональный» спектакль, будто бы втягивает в свой водоворот-хоровод. Омывает то ледяною водой, то летним ливнем. А маленькая фигурка женщины-девочки — солодкої Дарусі — все еще безотрадно и безоглядно кружится, кружится, словно вечная юла… Безо всяких слов нам всем объясняя: не можешь ничего изменить в своей жизни и в своей горькой судьбе, значит — кружись… и терпи.

Имена в афише

Режиссура, сценическое решение, музыкальное оформление — заслуженный артист Украины Ростислав Держипольский. Песенная партитура — Наталья Половинка. Пластика — Андрей Кирильчук. В спектакле заняты: Галина Баранкевич (Даруся), Надежда Левченко (Мария), Олеся Пасичняк (Варвара), Андрей Иванюк (Иван Цвичок), Роман Луцкий (Михайло), Снежана Винарчук (Матронка), Алексей Гнатковкий (Дидушенко), Андрей Фелик (Эмгебист), Ярина Стринаглюк (Девочка).