Одна абсолютно счастливая деревня

Главный ньюсмейкер последних сезонов режиссер Дмитрий Богомазов поставил в Киевском театре драмы и комедии на Левом берегу Днепра забавную "кумедь" - "Веселье сердечное, или Кепка с карасями". В основе деревенские рассказы прекрасного, но полузабытого прозаика Юрия Коваля (1938-1995) из книги "Чистый Дор".

Виталий Линецкий, Владимир Горянский, Леся Самаева, Михаил Кукуюк, другие герои левобережного театра облачены в фуфайки или слегка аляповатые (часто не по размеру) сельские одежды. Словно подмигивая зрителю, они приговаривают с традиционным для русских лесов-равнин ёканьем-оканьем. И сидя на деревенской скамейке, с головой окунувшись в свои образы, готовы переработать мешок семечек, лузгая их без устали, а затем сплевывая шелуху прямо в зал (для разрушения "четвертой стены").

За их спинами - демонстративно сказочное лубочное небо. С луной и солнцем, опустившимися ниже некуда, - хоть подставляй ладони и неси за горизонт. Этот участок синевы таится внутри створки деревенского окна, будто заставка из советской телепередачи "В гостях у сказки". А в центре сцены "триумфальная арка": постамент советских старинных часов с застывшими стрелками - ваше время истекло. Значит: время вспять… Отправляемся в советское прошлое.

Чистый Дор - это подлинное село в Кирилловском районе Вологодской области, а вовсе не выдумка советского прозаика. Этот ныне забытый Богом "тупик" находится в 4 км от трассы Вологда-Вытегра. А население его (по переписи десятилетней давности) составляло всего-то 26 человек. Сейчас, наверняка, и этот "снег" растаял под солнцем урбанизации. А вот в 1970-м, времени выхода сборника Ю.Коваля, жизнь, наверняка, там кипела и шумела. Оттого-то столько веселья сердечного в коротких историях о деревне и ее обитателях.

Теперь важное. "Дор" (для тех, кто не знает) - расчищенный под поле участок в лесу. Вообразите: со всех сторон - заросли, дремучая вечность, а внутри - чистый островок иной жизни, неведомой цивилизации. Будто бы марсиане или эльфы решили обжить эту территорию.

Писатель Ю.Коваль, частенько бывавший там, наверняка был сражен "оксюмороном": большие бурлящие чувства маленьких людей внутри… абсолютной лесной бесконечности… Хорошее место для отдыха российского прозаика.

Режиссер Д.Богомазов, совсем недавно выпустивший успешный спектакль на основе украинской прозы В.Стефаныка (Morituri te Salutant), взялся за русский текст и оказался под контрастным душем. Совершенно другие внутренние законы существования героев, их представлений о любви-вере. Здесь предполагается совершенно иная сценическая тональность подачи "прозы жизни". И новый спектакль "от всей души" приправлен искрометным юмором от серьезного режиссера и сельских балагуров. А философское осмысление одной маленькой "жизни" внутри лубочного деревенского космоса у этого же режиссера, на сей раз, проходит через методологию и технологию комического.

При этом снова, как часто у Богомазова, есть точный расчет по заданной теме и средствам ее сценической адаптации. И снова почти каждый актерский "выстрел" - без осечки. Вот народный артист Владимир Горянский (Дядюшка Зуй из Чистого Дора): в телогрейке и тельняшке, с невидимо сияющим нимбом над головой; для рассказа о карасях он не то чтобы "сочиняет" себе новую маску вологодского "деда-щукаря", острого на язык весельчака, а совершенно естественно преображается в другого естественного же человека. В Горянском, на мой взгляд, таятся просто-таки неразработанные художественные породы для создания интересных архетипов русской сельской коллекции. А вот Пантелеевна из этого же Дора - Леся Самаева: обычно артистка изображает красавиц в сериалах, но здесь переселение души - деревенская кумушка, сельская сплетница; кажется, на наших глазах способна превратиться из дородной бабы в щуплую старушку, если на то будет повеление режиссера. Девчонку Нюрку - существо юркое, как дух неуловимое - играет студентка Оксана Жданова (обнадеживающая работа)…

Некоторые образы этого многонаселенного, но короткого спектакля могут напоминать сатирические миниатюры, как в известных телепередачах. А некоторые предъявляют нам более серьезные вызовы: путь от юмористического этюда к незримой драме. Как это случилось в рассказе о буквах, который разыгрывает Светлана Штанько (Учительница). Если бы было позволено по итогам театрального сезона номинировать не только лучших артистов или режиссеров, но и лучшие мизансцены (эпизоды), то пожалуй, вывел бы в лидеры именно этот фрагмент… Когда Учительница проводит урок русского языка для маленького деревенского оболтуса - прямо на проезжей части разбитой сельской дороги… А ее новорожденные буквы то и дело гибнут под колесами или кирзовыми сапогами… А она как остервенелая снова и снова месит дорожную жижу - рисует-танцует загадочные иероглифы посреди деревенской грязи, в самом сердце Чистого Дора. Прекрасно...

Технология сборки спектакля - использование принципа трансформации прозы. Без какой-либо режиссерской агрессии (коррозии) эта проза органично трансформируется в драму, а актер так же легко преображается в "автора" или любого из героев разных сюжетов. Из европейцев, например, этот принцип всегда удачно использует Алвис Херманис (сужу только по увиденному: "Соня" Т.Толстой, "Рассказы Шукшина"). И Богомазову явно близок этот сложный, интересный прием трансформации прозы. Использовав его для Стефаныка, режиссер выиграл, разложив по нотам и голосам трагические тексты и подтексты. Теперь же, на основе русской прозы, он рисует сценическим мелом судьбы персонажей Юрия Коваля - лирическими, характерными этюдными штрихами. При этом держит в уме главное, смыслообразующее начало своей композиции. У него явно нет никаких намерений апеллировать этим спектаклем к аутентичности, "документализму" вологодской глубинки. Режиссер вызывается иронично маневрировать на поле "русского мифа". Его спектакль о возможности счастья в одной абсолютно веселой деревне, если вместо крыши над головой - лубочное небо, вместо стен - незримый лес; если саму эту жизнь принимаешь с долей дурковатости - как кумедь, как детскую сказку от прозаика Коваля. Кумедь, как одна из молекул "русского мифа", - это всегда демонстрация смеха во избежание нечаянных слез…

Проза полузабытого хорошего писателя и честного человека (то, что откопал для своего спектакля Богомазов) прорастает на плодородной почве советской словесности, где в свое время процветали Василий Шукшин, Василий Белов и многие другие. В киевском спектакле ощутима скрытая полемика с тем-таки Шукшиным. С его прославленными сельскими "чудИками", драматично переживающими вторжение урбанизации в свои тихие заводи. У Коваля (и даже в пространстве спектакля), сельские герои совершенно не чудИки, а… какие-то чудесные обитатели... страны дураков и умников, где всегда - "жизнь врасплох". Потому что не знаешь, чего от нее ждать завтра. Все эти чудесные обитатели - как бы русские народные эльфы под небом голубым, со всеми своими странностями, пристратиями, пороками.

Только один человек на эльфийском празднике жизни хмурый, угрюмый. Вечно недовольный ходом полусказочных событий. Это Автор (Виталий Линецкий), протагонист и антагонист в сценическом сюжете. Он волком смотрит на "русский миф" и его представителей. Он, как Печорин, - герой другого романа и не нашего времени. Возможно, как умный Автор, он снедаем думами о мнимости, утопичности и невозможности сердечного веселья и вселенского счастья на главной сельской улице в русской грязи? А, возможно и сам не знает, чего хочет…

На мой взгляд, некоторые издержки "технологии сборки" этого спектакля совпали во времени и с внешними проблемами на улицах, и с внутренними (когда не хватает времени и нужно срочно заменить артиста). Должно быть, кому-то эта композиция покажется оборванной, недосказанной, лишенной "сочного" сюжета, связанного с тем-таки Автором-наблюдателем… А кто-то примет подобный "формат" - за замысел с подвохом, за авторскую "акварель", где краски сознательно смешаны, а рассказы нарочито недочитаны… (Коваль под обложкой "Чистого Дора" объединил 22 истории, а для спектакля нужно всего-то 6–7). Впрочем, проза жизни - в театре - постоянно соревнуется с поэзией в прозе. И вот локальный итог этого веселья сердечного: просветление на зрительских лицах и есенинская строчка в их же глазах: "Вот оно, глупое счастье!"