Море над головой

У пьесы Эрика-Эммануэля Шмитта "Загадочные вариации" (1996) - завидно успешная сценическая доля. Во Франции, как известно, в ней играл сам Ален Делон. В России до сих пор играет несокрушимый Василий Лановой. Коммерческий сюжетный каркас (интриги, секреты, впоследствии слезы) еще не определяет месторасположения этого текста на развлекательной репертуарной полке. Скорее наоборот. Текст-то изысканный. Философский. Есть где развернуться актерам-первачам. В спектакле киевского Молодого театра (режиссер Андрей Билоус) в главных ролях как раз и значатся лидеры труппы: Станислав Боклан и Алексей Вертинский. Их дуэт в премьерной постановке, судя по всему, станет одним из главных выигрышных событий нынешнего театрального сезона.

Черный кабинет сцены погружен в полумрак. Зритель, в предвкушении зрелища, рассматривает интерьерные атрибуты. Белый массивный диван. Белое кресло. Белое "канапе". Белый секретер в форме глобуса (или шлема?). А на заднике сцены - "эта белая-белая дверь". А "над" сценой - несколько экранов-проекторов, актуальных в европейском театре еще в позапрошлых сезонах (художник Владимир Карашевский).

Экраны навевают штиль и элегию. Поскольку "над" сценой плещется визуальное море. Видимо, Норвежское? Как в пьесе. Эти волны Норвежского моря мурлычут, щекочут, ворожат. Пророчат "тайну".

И вскоре-вскоре эта тайна - на двоих - станет достоянием общественности.

Знакомьтесь, носители секретов от Шмитта. Писатель Абель Знорко (Станислав Боклан). Лауреат Нобелевской премии, мировая знаменитость. Слегка эксцентричный отшельник, спрятавшийся на необитаемом острове у берегов Норвегии. Видимо, чтобы не видеть людей и не слышать их глупостей. А только творить, светить - и никаких гвоздей.

Последний по времени эпистолярный любовный роман Абеля Знорко посвящен некоей Э.М. Эта книжка становится сенсацией в издательском мире. Бедные люди ломают головы: кому посвящено откровенное произведение и кто стал собеседницей-адресатом отшельника-гения?

Этот же вопрос, на первых порах, внешне занимает еще одного персонажа. Эрик Ларсен (Алексей Вертинский). Провинциальный учитель музыки, выдающий себя за журналиста. Чудак-человек, принесший в своей сумке ("от кутюр") не только стопку истлевших тайн, но и "пять пудов любви": давней, но не забытой страсти.

Двое рассерженных мужчин сходу начинают "дуэль" (загадочный жанр спектакля, кстати, так и определен - дуэль). По ходу дела, ожидаемо обнаружится, что каждый из них не совсем "тот", за кого себя выдает. Знорко, с виду успешный писатель-предприниматель, оказывается нервным и зависимым человеком, зараженным бациллой давней привязанности и пораженным опасным заболеванием. Ларсена привела на остров, в логово популярного литературного зверя, естественно, не обывательская мания (подсмотреть за жизнью знаменитости), а мотив личный. Даже личностный.

Между этими двумя, между их настоящим и будущим, маячит одна тревожная тень. Женщина из прошлого. Образ из сенсационной эпистолярной книжки. Некая Элен Меттернах. Дама, оказавшаяся подлинной мукой обоих - и литератора, и учителя.

…Не скрою: вордовским файлом в голове давно сидит эта пьеса в лихом сценическом воплощении вахтанговцев: Василия Ланового и Евгения Князева (постановка Сергея Яшина). То был (и остался) довольно пышный декоративный спектакль. А роль Знорко стала для Ланового неким прорывом в иное художественное пространство (после образов коммунистов и милиционеров). Лановой предлагал в вариациях Шмитта эдакое скульптурное изваяние человека-символа, по которому проходит невидимая "трещина" давней чувственной истории. Его герой был притрушен серебром литературной байроничности. Манеры его были торжественны и величественны. И даже камзол подчеркивал парадность его лиричных коллизий. Вахтанговцы восходили в популярной пьесе к краям "беззастенчивого романтизма" (цитируя Р.Виктюка). И придавали истории Шмитта окраску легенды, мифа. Сонета, посвященного прекрасной Даме.

Киевский спектакль предполагает иной взгляд. На тему и образы. Не скрою, местами этот взгляд более точный и современный.

В постановке Молодого театра нет ожидаемой знатоками сценической интродукции. Действие, лишь только в зале гаснет свет, начинается сходу - без разминки. На сцену как ветер врывается Эрик Ларсен, уже готовый выставить свои счета прошлому. И настоящему. Никаких романтических сентиментальных рулад. Герой Вертинского напорист, изворотлив, игрив. А его оппонент, Абель Знорко, едва явившись, тут-таки и тянет за собою шлейф уже загодя очерченного конфликта.

Эти двое - не случайные лодочники в холодном Норвежском море, встретившиеся посреди невзгоды.

Эти двое - загодя - назначили встречу друг другу. Взаимное срывание масок, взаимные пикировки, эскапады и лирические отступления - все это загляденье и просто виртуознейшее "па-де-де" в исполнении актеров. Вроде они поочередно выкручивают друг другу руки. Вроде вяжут из одного клубка одни и те же сети. Вроде вместе плывут в подводном "Наутилусе", рассматривая море над головой. Вроде вместе парят над пучиной, а затем снова камнями падают на дно, сочиняя по ходу свой "театр в театре", рождая новую взаимную реальность, связывая друг друга по рукам и ногам - горьким вымыслом, неудобной правдой, общей бедой.

Один с первой секунды "не верит" в басню о журналисте. И в дальнейшем лишь подыгрывает сопернику. Оппонент в это время расставляет "врагу" хитрые ловушки в ожидании, когда противник шлепнется на пол, расквасит физиономию, и "правда" хлынет из него ручьем.

Абель Знорко, сыгранный С.Бокланом, - совершенно не кабинетный тип рафинированного писателя, а наш современник скупой рыцарь, умный делец. Человек жесткого нрава и такой же хватки. С образа сметена мнимая шмиттовская позолота. Боклан играет человека, превращающего былую любовь в источник дохода. При этом (о, Боги!) он по-прежнему все еще тянется к давнему сердечному миражу. Он балансирует между неизбежностью жизненного краха и невозможностью пережить заново былую эротическую экзальтацию. Коренастый, юркий, настоящий герой-любовник, этот Знорко - и страдающий циник, и чувственный мизантроп. Сюда, на остров, ему доставляют продукты и женщин. И он уже привык принимать секс - как данность, тело - как подарок, успех - как повседневность.

Второй человек в тандеме, каким его представляет А.Вертинский, - все же больше привык отдавать. И этим определен контрапункт между двумя полюсами спектакля. Под маской бравады и карнавального напора настырный провинциальный учитель скрывает свои потери, комплексы, обиды. Единственная его земная страсть - Элен Меттернах - и та была верна другому. Главная любовь всей его жизни - и та обратилась в ворох писем удачливому адресату.

Между "принимать" и "отдавать" (любовь) - линия фронта в этой "дуэли".

Но есть и вторая важная художественная линия. Как будто непроизвольно очерченная актерами и режиссером.

А.Вертинский (Ларсен) то и дело играет шута, облачившись в модный наряд, напоминающий боевой раскрас Арлекина. Даже в сценической манере героя Вертинского есть "что-то" от представителя комедии дель арте. Как бы незлобного провокатора, добродушного заводилы. Маски, позволяющей над собой подшутить. Ожидаемый антоним в поединке - С.Боклан (Знорко) - как бы Король-солнце. Как бы властелин острова и своей же обреченной судьбы.

Король и Шут. За короткое время два умелых артиста превращают небольшую сцену с белой мебелью в подобие арены. Кто кого переиграет? Чей "фокус" окажется эффектнее?

Вертинский в "арлекинском" наряде постоянно норовит снять с себя броский костюм, а затем снова его надеть. Будто бы тесно ему или душно. Боклан в это время щеголяет в белом королевском меховом плаще с капюшоном. Полагаю, сама Марлен Дитрих облюбовала бы это чудо киевской дизайнерской мысли, променяв на него свой знаменитый лебяжий палантин.

Они встречаются как соперники.

А расходятся как братья.

И каждый из них - тонко, исподволь - доносит до зрителя важную тему спектакля. Это тема обоюдного человеческого сиротства - вне иллюзии, вне любви.

Соскоблив с известной пьесы уже давно прилипший к ней слой двусмысленности, артисты подходят в финале к единственно верному подтексту. По-лермонтовски он звучит исчерпывающе: "Наедине с тобою, брат, мне хочется побыть…".

Море над головой. Небо под ногами. Перевернутый мир, из которого изъят стержень любви. Но остается мужское братство. Инерция жить. Они продолжат эту авантюрную переписку. Покуда хватит сил.

В игре актеров в пьесе "на двоих" нет ни бенефисного напора, ни антрепризного разгула. Это подлинно театральная игра. В ее возвышенном значении. Легкая и напряженная, одержимая и озорная. В героях, прежде всего, меня волнует природа их чувств, занимают оттенки их характеров.

Например, драму своего героя А.Вертинский внешне не драматизирует. Но и не преступает черту, за которой мог бы развернуться "аттракцион" (лишь намеченный силуэтом Арлекина). Одна из самых сильных сцен спектакля - рассказ Ларсена о своей невосполнимой потере. Актер сиротливо примостился на краешке кресла. Словно боится упасть. Голос его осипший, продрогший. Говорит как дышит: ровно, ритмично, медитативно. И за каждым словом - такое… Я не видел его глаз (сидел далеко). Но мои глаза в ту минуту расплавились. Тишина в зале при этом - какая-то космическая, неописуемая.

С.Боклан (Знорко) просто восхищает парадоксальной легкостью душевных движений своего персонажа: от победителя - до жертвы, от властелина - до паяца. Вроде это не только писатель, но и эквилибрист. Или канатоходец.

(Не погрешу против истины последующим реверансом. Дуэт Боклан-Вертинский в "Загадочных вариациях" - отныне в числе лучших украинских театральных тандемов. Таких как Бенюк-Хостикоев в "Швейке" или Мажуга-Заклунная в "Деревьях…").

Режиссура спектакля, на первый взгляд незаметная и невыпячивающаяся, - эдакое сложное и в то же время ясное переплетение движущейся реальности и застывшего времени. Спектакль "на двоих" (местами - грустный, местами - не чурающийся шуток) заставляет зал находиться в полуторачасовом напряжении. И это в который раз убеждает, что "режиссура" (как вид творческой жизнедеятельности) - это не веревочки и ходули (как бы "трюки", оживляющие сценическое действие), а в первую очередь - растворение в актере.

В кульминационные эпизоды в этом спектакле правильно не звучит тревожная музыка и правильно не слышен звук лопнувшей струны. Самые напряженные эпизоды здесь проиграны вроде тихо, спокойно. Вроде бы, между прочим. Как "между прочим" проходит и жизнь.

В финале на экранах (над сценой) картинка ожидаемо меняется. Море над головой отшумело. Мир снова перевернулся. И на тех таки экранах возникает женский силуэт. Элен Меттернах? Блоковская Незнакомка? Мало ли, кто приснится двум осиротевшим
мужчинам на дне моря, в объятиях прошлого.