Поддержать
29 декабря на главной сцене Франковского драмтеатра состоялась премьера иронической драмы «Дон Кихот», поставленной режиссером Михаем Тарной на основе романов Сервантеса, Мигеля де Унамуно и нескольких произведений других мастеров, которые прорабатывали тему донкихотства во все эпохи, начиная с оригинала. Один из новейших — роман «Кишот» Салмана Рушди.
Михай Тарна — режиссер театра и кино — живет между Кишиневом и Парижем. Новый 2024 год он встретил в Ивано-Франковске.
По его словам, «…испанский философ Мигель де Унамуно сказал, что Дон Кихот — это испанский Христос. А сегодня как никогда нам нужен Дон Кихот».
⸺ Михай, приступая к такой масштабной теме как Дон Кихот, ты сказал актерам «вдохновляющие» слова: «Надо быть сумасшедшим, чтобы ставить «Дон Кихота» на сцене». Вся постановочная группа подверглась этому прекрасному сумасшествию?
— Мы работали в экстремальных условиях. Это было безумие поэзии и поэзия безумства. Мы каждую секунду приближались к вселенной Дон Кихота. И я получил интересный урок. Потому что всегда работал в очень комфортных условиях, очень методично, ведя два-три недели дискуссии с актерами — пока они не начнут жить в материале. Иногда я начинаю просто строить материал, но нечасто. В идеале — даю актерам тренинги. А здесь — никаких дискуссий, ты просто строишь спектакль. Можно делать и так. Каждый театр дает мне что-то новое, эти экстремальные условия — я впервые такое видел — и это очень интересно, непривычно и постановка вышла очень динамичной. Это как будто тебя подхватил оркестр — и тебя уже несет. Это какой-то сумасшедший оркестр, этот ваш театр. Мы все вместе справились, даже при фатальной нехватке времени. И у моего «Дон Кихота» есть все ингредиенты, которые я хотел. Это философский спектакль. Там есть талантливые актеры, которые начинают жить. Скоро он начнет менять свою группу крови. И мне уже интересно посмотреть 15-го числа показ. Рыцарь Дон Кихот — это свет. Эта работа была вдохновенным диалогом о духе человека.
— В середине декабря мы были в Кракове на фестивале «Боска комедия», и я читала интервью с Кристианом Люпой. Его спрашивали о «великой русской культуре». Он сказал, что она «великая» в том смысле, что может удушить. Ты давно живешь в Париже. Видишь ли ты сегодня, на втором году войны, в Париже украинские книги?
⸺ «Великая русская культура» — это империя, это империализм. Я тебе скажу так: во Франции все-таки есть культ России. Многие не понимают, что если бы еще в 2014-м ввели мощные санкции против агрессора, то не было бы, возможно, 2022 года. Они сами и вырастили эту ехидну, потому что за три года до войны в Париже открылся крупнейший в мире культурный центр России. Я со многими из французских художников поссорился, когда сказал, что завтра он и их удушит. Возле Эйфелевой башни центр, то есть они выкупили эту землю, а земля же там стоит миллионы, там теперь и храм есть ⸺ российский, конечно.
Книг украинских авторов уже сегодня больше. Вот я планирую найти переводы драматургии Леси Украинки, чтобы прочитать.
Я тоже сразу не мог понять многих людей, которые заявляли: «Теперь я не могу слышать о российской культуре». Но со временем постиг одно: эта величественность (она есть у Толстого, она есть у Пушкина, она есть у Достоевского, она даже у Чехова есть) ничем не обоснована. Они говорят о себе как о чем-то очень и очень особенном, необыкновенном, не таком, как все. И даже холопы у них лучше, чем где-то там. И все там особенные. Не говоря уже о Пушкине, который посетил Бессарабию и написал такое гадкое стихотворение о нас всех, о моих соотечественниках, что я удивляюсь, как он мог зайти в дом к человеку и просто его унизить! Это у них какая-то историческая радиограмма продолжается. «Великая русская культура» покалечила многих и делает это сейчас. Они же никого больше не знают, никого не читают. А о том, что Вольтер был источником для их авторов, что Шекспир и другие давали пищу и идеи туда же — они об этом никогда не скажут.
— Что ты знаешь об Украине и что является источником этой информации?
— Во-первых, Украина для меня особенная. Я вырос в Молдове, и мы семьей часто ездили на море в Одесскую область, в Коблево, Затоку. Отец всегда говорил: «Мы с тобой в другой стране». Он не говорил «в республике», он говорил «в стране». Он уже тогда четко понимал, что что-то не так. В десять лет я посетил Киев, и, когда смотрел на Киево-Печерскую лавру, это на меня повлияло колоссально. Я впервые видел большой величественный город. Это мои воспоминания. И тогда начал читать украинскую литературу. Ты удивилась, что я знаю и читал произведения Остапа Вишни. Я читал Шевченко, Гоголя — хотя теперь об этом не поговоришь. Позднее читал одесситов Ильфа и Петрова. Я люблю Жванецкого, который никогда не забывал, откуда он. Восхищаюсь режиссером Александром Довженко. А история Параджанова!.. Почему он здесь, почему он в Украине — тоже особая история. Вот на днях накануне столетия Параджанова я посетил Криворивню и был в музее фильма «Тени забытых предков».
С Ростиславом Держипильским я познакомился в день, когда горел Нотр-Дам. Это было 15 апреля, и это невозможно забыть, потому что горела жемчужина мировой культуры. Тогда он сказал: «Я знаю, что ты — особенный режиссер, и я хочу, чтобы ты что-то сделал у нас».
О вашем театре и его команде мне много рассказывал Жюль Одри, когда работал главным режиссером Франковского драмтеатра. А когда я впервые приехал по его приглашению сюда на празднование 80-летия театра, то подумал тогда: «Боже, это империя!» Я был поражен, какое это большое здание и люди, команда здесь чрезвычайная и очень талантливый харизматичный капитан. У Ростислава огромная интуиция, фантастическое ощущение актера, он невероятный персонаж.
⸺ Спрашивать режиссера о любимой постановке неправильно. Потому что каждый скажет о самой новой своей работе. И все же… Спрашиваю, чтобы ты назвал свои лучшие постановки.
⸺ Сегодня, здесь «Дон Кихот». «Сто лет одиночества» в Париже меня перевернули. А «Дон Кихот» — это моя жизнь. А еще я всегда забываю об одной из своих любимых постановок (она уже идет полтора года, и на нее всегда не достать билетов), это «Маленький принц». Он у меня какой-то самый беззащитный, и еще я не знаю, как его сделал. И «Макбет», и «Буря», и «Король Лир» — мои, все они самые лучшие и все особенные. Шекспир мне очень нравится. И когда я работал над «Дон Кихотом», то подумал, что Шекспир и Сервантес умерли в один год — закончилась эпоха Возрождения.
⸺ Михай, какой еще спектакль ты хотел бы поставить в ближайшее время?
⸺ Я уже работаю над «Ричардом ІІ» Шекспира. Мы будем открывать Дни Шекспира в Кишиневе, куда я планирую пригласить и ваш театр с постановкой по Шекспиру. А к вам привезем моего «Макбета». Да, Макбет — это трагедия власти, трагедия амбиций, а я его обратил в трагедию любви, потому что думаю, все пошло от того, что он чрезвычайно любил эту леди. И у меня она — пастушка, превращается в леди Макбет. Она пасла овец, он ее увидел, с этого все и началось. В моем «Макбете» мы видим подъем и падение.
А сегодня я влюблен в «Дон Кихота», я с ним и им живу сейчас, он меня заставлял мучиться, плакать и смеяться, это очень сложный процесс. Думаю, что спектакль — это когда ты видишь поэзию, не слышишь, а видишь. Как ваши «Дзяди» или «Лісова пісня на полі крові». Я вижу именно так.
⸺ Ты видел многие постановки Франковского драмтеатра. На протяжении всех дней интенсивных репетиций ты почти не пропускал ежедневные вечерние спектакли, особенно когда в них играли актеры, занятые в «Дон Кихоте». Каким тебе представляется наш театр? И какой театр сегодня во Франции?
⸺ Думаю, что всюду популярен искренний театр. Да, я видел очень много хороших театральных постановок, но люди выходили, покидали зал. Людям нужна, наверное, какая-то простота. И я боюсь этого. Боюсь, когда театр идет за публикой. Да, есть коммерция: если в зале есть стулья, то их нужно заполнить. Но заполнять их шелухой нельзя, потому что этого полно на улице. Поэтому мне Театр.doc не очень интересен, потому что я считаю: театр — это правда, более правдивая, чем правда, которую я вижу. И еще, если я видел такое, то меня оно не очень интересует. Мне нужен большой фильтр. Мне нужен Матисс, Модильяни, Дали, Бодлер, Леся Украинка. Потому что там все иначе. Потому что когда надо считывать, мне это неинтересно. У вас не считанный театр. Я видел несколько таких постановок, которых не считывал, они побуждали меня думать. Одна из ошеломляющих — это «Лісова пісня на полі крові» Леси Украинки. Это спектакль с эффектом бомбы. Меня очень зацепила «Солодка Даруся», наверное, еще и потому, что мы тоже были под коммунистами, я помню это, и сделана эта работа потрясающе. «Нація» — в ней очень много поэзии, «Дзяди» — второй акт срывает крышу. Я видел постановку Йокубаса Бразиса по Сартру — он мне очень импонирует, хотя я знаю, что он не всем зайдет. Это работа для избранного зрителя, там интересная режиссура и сложные, невероятно хорошие актерские работы. Я уверен, что для роста театра, для его амбиций эта постановка очень нужна. Потому что не все, что не продается, — «нехорошо». Когда я был на ретроспективе Пазолини в Париже, нас было трое, а напротив зал был полон на «Спайдермене». Это не значит, что когда там все, то это хорошо. Я не там, где много и где все. Я там, где могу себя найти, и театр — это там, где я себя нахожу. Мне понравилась постановка Урывского в вашем театре, и то, что здесь Шиллер — не совсем Шиллер, по мне, тоже довольно интересно. Потому что я делаю свои постановки как произведения, я всегда хочу соревноваться с автором. Мне это нужно, потому что когда я не соревнуюсь с автором, то проигрываю. И у вас есть эти соревнования. Мне очень понравилась постановка Алексея Гнатковского «Сватання на Гончарівці». Я ему сказал, что делать спектакль так, как нельзя делать, это круто. Театр — это как не надо. Это и мои студенты уже повторяют.
⸺ Михай, читать для себя и читать для театра — это разные вещи у тебя?
⸺ Я читаю много разных книг. Скажем, Хэмингуэя, потому что хочу поставить «Старика и море». Читаю Маркеса очень много, потому что меня пригласили поставить «Осень патриарха» — адаптирую текст, занимаюсь авторскими правами. Читаю очень-очень много Шекспира. Когда мне плохо, берусь за Шекспира. Не знаю, почему именно так его чувствую. Сейчас читаю лекции Набокова о Дон Кихоте — пока что я еще весь в нем. Потому что это же спектакль о вере и обо всем, что с ней связано. Без веры у нас ничего не получится. Если мы не верим, то ничего не сможем сделать. А Дон Кихот научил нас верить до конца. И этот конфликт между фантазией и реальностью — для меня большая тема в «Дон Кихоте». Кажется, в некоторых местах у нас с вами вышло показать, почувствовать. Это сейчас я много об этом рассказываю, раздумываю, а обычно никогда не смотрю свои спектакли и не говорю о них. Мне всегда что-то не нравится, всегда что-то не так, а здесь я уже на репетициях понимал, что есть много моментов, которые оттуда, стоящие и настоящие.
Но должен подвести итог: когда читаешь для себя, читаешь и для театра. Оно все складывается. Все потом работает.
— В течение этого периода, который в театре называют «застольным», ты очень много говорил с нами. Это, как по мне, было прекрасное время, время интеллектуальной роскоши. «Говорите с ними, но не удивляйте». «Актер должен оставлять след в воздухе». Ну, и чаще всего: «Мы должны все сойти с ума»… Ты всегда так поступаешь с актерами?
⸺ Да, всегда. Но в Франковском драмтеатре я включился сразу на… четвертой скорости. Но это не значит, что я все доработал, это значит, что актеры должны уйти в поиски, дорабатывать, искать суть того, что мы делали. Потому что актер — это не только физическое присутствие, это интуитивное присутствие. Считаю, что самые великие актеры — это тогда, когда я их слышу, а, скорее, когда чувствую. Поэтому…
— …они оставляют след в воздухе.
⸺ Да, именно так. Поэтому говорите, а не удивляйте. Это очень важно. Потому что я против перформанса. Когда вижу перформанс на сцене, мне это неинтересно. Потому что актер играет спектакль, и только потом — свою роль. То есть в этом спектакле есть и твоя роль. Но все это целостное, поэтому я боюсь перформансов. Я боюсь, когда говорят: «О, этот актер был гениальным». Но он был гениальным, потому что там были и другие актеры, были рядом. Хотя ты их и не видел.
— И я не могу не спросить о труппе после этих твоих слов.
— Блестящая команда актерская в Франковском театре. Я видел очень много труп, но эта — одна из лучших. Потому что они могут сконцентрироваться сейчас, в это мгновение, на репетиции, и могут играть вечером спектакль. И так каждый день. Да, они молодые. Это и потому, что их качают каждый день. В вашем театре я увидел ритм работы для очень серьезных актеров, здесь не приживаются другие. Те, кто не держит ритм, уходят. Это блестящая прекрасная труппа. Я на заключительной стадии убрал некоторые роли, некоторых персонажей из своей постановки. И это не поэтому, что актеры были не такие, а потому, что глаз режиссера так видел. Я всегда чувствую, оттуда это или нет. У хорошей мизансцены нет других вариантов. А когда ты говоришь: «Можно еще и так», то все — ее нужно переделывать. Переделывать до тех пор, пока твое внутреннее чувство не скажет: «По-другому никак». Иначе быть не может. И только после этого ощущения можно идти дальше. Именно такое чувство я развиваю в себе годами. Да, «Дон Кихота» я готовил очень долго, когда писал инсценировку, вобрав тысячи страниц, я уже все видел. Но когда попадаешь в этот сумасшедший театральный ритм, то снова становится непросто. Я работал в Британии, у выдающегося профессора Фаримана, который меня пригласил. И этот человек сказал мне: «Я никогда не видел такого ощущения импровизации». И это правда, я очень быстро, мгновенно могу изменить мизансцену, чувствую пространство и наперед вижу: это сыграет там, в этой сцене спокойно можно это убрать, а это — ни в коем случае. Хотя актеры не всегда согласны, потому что наша режиссерская логика иная: мы берем в целом, а актер — в деталях. Вот поэтому мне было очень интересно в этих сложных, ограниченных временем условиях следить за тем, как актеры за мной успевали. И они успели. Потому что между режиссером и актером есть время, актеры и режиссер разные, между ними есть это громадье времени, потому что я работаю давно, а они лишь с тех пор, как я приехал и мы встретились. Поэтому актеры Франковского драмтеатра, с которыми я работал, блестящие, фантастические. Я делал в начале с ними тренинги и видел, как они менялись. Актерам надо всегда меняться. Потому что спектакль — это новый язык. Надо учить новый язык. И так каждый раз. Если спектакль сделан на языке, который был в предыдущем спектакле, я не хочу его видеть. Потому что там мы уже были. Спектакль — это каждый раз новый язык, и все вместе должны его выучить. Я вас обожаю и надеюсь, что наш общий «Дон Кихот» принесет много душевного покоя и хорошей профессиональной отдачи. У вас я встретил свой театр.
⸺ Михай, если бы ты не был артистом, то кем бы был? Или если бы ты не мог быть артистом, то кем бы стал?
⸺ Я возьму из «Дон Кихота» — потому что это для меня правда на сегодня. Мне бы понравилось быть пастухом, бродить, быть близким к природе. Странствовать и думать — как Сковорода например. Или цветы выращивать. И вернуться в ваш театр.
Следить в Телеграмме
Войти с помощью Facebook
Войти с помощью Twitter
Войти с помощью Google