Когда деревья были большими. Элина Быстрицкая: «На свете меня держит только театр»

Без восторженности никак. Прекрасная, величественная, стильная, изысканная… И т.д., и т.п. И это все — о ней. И красивых слов не жаль. Если не ей, то кому еще их сегодня адресовать? Когда Элина Быстрицкая лишь появляется в своих кринолинах в «Горе от ума» или в «Мудреце…», в одном спектакле играя Хлестову, а в другом — Турусину (на этой неделе как раз завершились киевские гастроли Малого театра на сцене столичной Русской драмы), взбудораженное население — господа-зрители — издает нечто нечленораздельно-восторженное: «У-у-у-у…». И тут же бурные аплодисменты, переходящие в овации: «Браво!» (хотя она еще и слова не произнесла, а только явилась пред зрительские ясные очи).

Да, читатель-зритель, тебе позарез нужна материализовавшаяся иллюзия! Такая как Быстрицкая, например. Женщина вне времени и моды. Хотя за модой, между прочим, следит зорко. И как раз накануне нашего продолжительного разговора в номере гостиницы «Украина», она со спортивным азартом наблюдала за телешоу, где модельер Зайцев обучал люмпенш особенностям дворянских манер. «Это же так нужно сегодня! Ведь многие давно забыли и о манерах, и о стиле...», — говорит мне актриса. — «А вы полагаете, это им сильно поможет?..»

«Смотрю политические новости — и горюю»

— Элина Авраамовна, понимаю, что без украинской тематики этот диалог будет пресным. Ведь вы и родились здесь, и трудное детство здесь… Кстати, что это за сюжет с «правописанием», когда поначалу вы были ЭЛЛиной, а затем — просто Элина?

— Та коли це все було! Ото кляті писарі наробили! Батьки нарекли Елліною. З двома літерами «л»! Потім — одне «л» кудись зникло. Таке собі спрощення відбулося — завдяки паспортистам.

— О, да у вас прекрасный украинский! Лучше чем у некоторых наших телеведущих.

— Та невже?

— Элина Авраамовна, вы хотя бы Киевом налюбовались, поностальгировали вволю, вспомнив места детства-юности?

— Особой возможности гулять не было. Я хворала не так давно. Поэтому берегу себя для сценической работы. Но кое-что посмотреть удалось. Киев по-прежнему прекрасен. Хотя помню его совершенно иным: и довоенным, и послевоенным, и уже восстановленным. Поэт написал: «Мила сестронько, любий братику, попрацюємо на Хрещатику!» И я прекрасно помню, как возрождался послевоенный Крещатик. Все это по-прежнему перед глазами.

— А где ж эта улица, где этот дом — тот самый адрес, который «привязал» вас к Киеву?

— На том месте, к сожалению, ничего нет. Понимаете, это нечто в духе «когда деревья были большими»…

— Как в фильме Льва Кулиджанова?

— Просто в детстве на все смотришь другими глазами. И тот мой старый адрес — ул.Толстого, дом 1 — совершенно другой «фильм».

— А у вас не возникало желания цитировать Вертинского: «Я хожу по родному городу, как по кладбищу юных дней…»?

— Да нет! Этот романтический надрыв Вертинского мне не свойственен. Я оптимистка по натуре. Чего плакать-то? Хожу по чистому светлому городу, много новостроек, много молодых лиц. Что-то изменилось. Но ведь что-то и осталось.

— Пока еще осталось, это правда.

— Вот подошла к университету имени Шевченко — такой же красный…

— ...а не оранжевый, как вы, должно быть, ожидали?

— И дом Морозова, где когда-то моя тетка жила… И парк Шевченко. Хотя в парк не рискнула идти — там какие-то предвыборные шатра разбили. Зачем мне это?

— Но все равно ведь, даже в гостиничном номере смотрите, небось, украинские новости и что-то чувствуете, что-то думаете о своей бедной родине.

— Что чувствую? Горюю, когда все это вижу. Горюю!..

— Замечательный глагол — «горевать». Образный и емкий. А вот если выбирать из слайдов памяти самый яркий кадр, связанный с детством, с родиной, чтобы впоследствии включить его уже в «фильм жизни», что тогда?

— Довоенный Киев... Большие сугробы на Крещатике... Я иду с папой и мамой по главной улице… И смотрю на темное-темное небо, где яркие-яркие звезды… Много чего впоследствии было в жизни — и яркого, и незабываемого. Но таких звезд и такого неба я больше не видела никогда. И вряд ли увижу.

В общем, «когда деревья…». Та картинка передо мной. Я войну-то застала ребенком — тринадцать лет. Отец, а он был очень хорошим военным врачом, как раз получил назначение в Нежин. А уже после — и мой фронтовой госпиталь, и трудные военные годы. И так до сентября 1944-го.

— Страшное же время, военное.

— Но, к счастью, моя память устроена таким образом, что многие трагические детали не запомнила. Многое стерлось. Ощущение от эпохи осталось, а деталей — нет. Хотя никогда не забуду одну сцену. Бомбежка, горит станция, разворочен вагон, а тут еще дикий ветер. И вот из этого разгромленного вагона вылетают треугольники солдатских писем — и летят в обугленную степь. Это те письма, которые не дошли до адресатов. Послания, которые еще никто не успел прочитать. И когда меня спрашивают, что было самым жутким в то время, сразу и вспоминаю бомбежку, вагон, письма. Какой-то символ.

— Неиспользованная метафора для военного фильма.

— Да это не метафора, мой дорогой, это же жизнь такая была. Ведь те письма люди ждали! Мы сами их ждали... Я с мамой работала в госпитале. Мы прятали мою маленькую сестренку. Уже поступив на курсы медицинских сестер, я стала лаборанткой клинической лаборатории госпиталя — ответственная работа! И глаза десятков раненых бойцов… А отец сразу попал под Сталинград, потом — в окружение на Северном Кавказе. Обо всем, конечно, не расскажешь...

«Из-за ленинского спектакля так и не попрощалась с отцом»

— Если вспоминать не военное, а художественное прошлое, что вам особо памятно из киевской творческой атмосферы тех лет?

— Знаете, я ведь еще слышала Оксану Петрусенко, Ивана Паторжинского, Марию Литвиненко-Вольгемут... Великих! Помню оперы «Запорожец за Дунаем» и «Наталка-Полтавка» в нашей опере. А в пять лет меня повели на «Демона». Послушав его, сказала: никогда в жизни подобного не хочу слышать! В Киеве в ту пору был и прекрасный детский театр. Потрясающий Театр имени Ивана Франко. Моя учительница — Полина Нятко — говорила: «Эллочко, от оце «че» — воно ж таке кругленьке…» Я не видела ее Мавку в «Лесной песне», зато помню ее потрясающую Агу Щуку в «Калиновой роще» Корнейчука. Там играла и Наталья Михайловна Ужвий, перед которой нельзя было не преклоняться в те годы. Какой голос, какие интонации! А у Нятко какой голос — низкий, бархатистый. А в это же время в Русской драме — Опалова, Романов, Лавров, Халатов…

— Вы «подпитывались» от них, посещая те знаменитые спектакли?

— Да я училась у них. Много смотрела. Много где бывала. Наша семья очень любила театр.

— С детства для себя решила: «только сама». И опору всегда искала (и продолжаю искать) только в себе самой. В других можно, конечно, попытаться ее найти, но часто это бессмысленно. С детства меня приучали работать. И никакого труда не сторонилась. И ничего не боялась. Помню, моя мама, стремясь побороть какие-то мои страхи, специально посылала в темную комнату: «А принеси-ка водички из крана». И я шла в ту темень. Преодолевала себя. И научилась сама себя защищать. Дралась как мальчишка. Могла в любой момент постоять за себя. Меня ведь в Украине когда-то очень обидели, именно тогда, когда я защитила себя…

— Что случилось-то?

— Я стала объектом разбирательств на комсомольском собрании, поскольку врезала одному типу оплеуху…

— Было за что?

— Было. И та ситуация — «публичной порки», скажем так, — для меня оказалась переломной. Я стала искать свою сценическую судьбу не в Украине, а в Литве… Поэтому, повторюсь: опора может быть только в самом себе. А если человек профессионал в своем деле, то и труд ему — опора.

Конечно, есть большие потери… Это болезненно. Но и это время нужно пережить. Для меня тяжелым испытанием оказалась смерть отца. Он был удивительным человеком: немного говорил, но был значителен — в каждом слове, в каждом поступке.

— Когда его не стало?

— В 1970-м, 8 апреля. Как раз в том году к 100-летию Ленина наш театр готовил премьеру — спектакль «Признание». А мне сообщают о смерти отца... Сойти с премьерной дистанции не было возможности. Ответственный спектакль, ленинская тема... И уже после случившегося я долго приходила в себя. Хотя действительно была безвыходная ситуация: я — в Москве, а он в свои последние годы — в Литве (там служил, там похоронен). По сей день у меня есть душевный долг перед Литвой. Если приглашает местный театр на мастер-классы, откликаюсь обязательно.

«Александров намекнул: сниметесь у меня — и все будет хорошо…»

— Одни биографы утверждают, будто ваш первый сценический опыт — нежинская «Маруся Богуславка», другие говорят именно о прибалтийском прошлом.

— Как раз в Литве состоялась моя первая профессиональная работа — это «Таня» в знаменитой пьесе Арбузова.

— Кого вы играли?

— Таню!

— Это уже после того, как по Союзу прогремела Мария Бабанова в этой же роли?

— Я Марию Ивановну в этой роли не видела. Но со мной недавно Виталий Вульф разговаривал (а он большой поклонник творчества Бабановой), и к моему изумлению Виталий Яковлевич вспомнил, что видел и мою Таню. Ему эта работа понравилась.

— Говорят, с легкой руки Вульфа, точнее благодаря его переводу, вы не так давно сыграли главную роль в премьере Малого — «Круг» по пьесе Сомерсета Моэма?

— Просто взяли этот материал, появился режиссер — Андрей Житинкин. И я довольна. Правда, эта роль была бы для меня большей радостью лет эдак двадцать назад… Только зачем оглядываться?

— А если все же оглянуться… Уму непостижимо: почему почти полвека (после фильма «Тихий Дон», которому, кстати, в этом году ровно 50) вас так активно игнорировал кинематограф?

— А может быть, это я игнорировала? Полагаете, я что-то потеряла за это время? В чем-то важном не снялась? Разве после Эрмлера, Герасимова — после того уровня, который они задали — разве могло быть что-то выше?

— Разное могло быть... Экрани­зации классических произведений, например, которые вы бы только украсили своим участием.

— Видите ли в чем дело… Только об одной экранизации сожалею. Это «Анна Каренина».

— В фильме Александра Зархи, где Анну сыграла Самойлова?

— Речь об этой картине. И я действительно хотела сыграть Анну. Очень хотела. И как когда-то напросилась на роль Аксиньи к Герасимову (узнала об экранизации шолоховской книги в Париже и уже потом, приехав в Москву, сказала Сергею Аполлинариевичу: «Хочу эту роль! И могу ее сыграть!»), так же попросила и пробу в «Карениной». Но… Мне в этой пробе отказали.

— Вас «не видели» в картине?

— Не сошлись звезды.

— А как вы отнеслись к Каре­ниной, сыгранной Татьяной Самойловой?

— Я не приняла ни фильм в целом, ни отдельные актерские работы. Это очень отдалено от Толстого и от его Анны.

— Между тем, Элина Авраамовна, в вашей не слишком раздутой фильмографии (всего-то с десяток картин!) есть загадочная лента под названием «Русский сувенир» Григория Александрова, где вашей партнершей была сама Орлова.

— И по сей день сожалею, что согласилась сниматься в том фильме.

— Потому что его уничтожила критика и провальная лента стала «началом конца» режиссера Александрова?

— Не только. Из-за «Русского сувенира» я потеряла более серьезную работу —экранизацию «Евгении Гранде», где снимались мастера Малого. В то время мне позвонил сам Александров и недвусмысленно намекнул: сниметесь в моем «Сувенире» — и все у вас в карьере сложится хорошо, а не сниметесь, может быть все что угодно…

Так и согласилась на эту авантюру. Фильм получился ужасающим! Казалось, ситуацию может спасти лирическая линия героини (моим партнером был Валентин Гафт). Но Александров решил иначе. И лирическую «аранжировку» придал образу, который играла Любовь Петровна. Только и это не помогло. Орлова — замечательная актриса, большая звезда. Но в человеческом плане она никогда не была мне близка. Хотя у нас не было ни конфликтов, ни споров во время съемок. Но вот «не мой человек»! И все тут. Помню забавный эпизод на съемках — с косулей. Это бедное животное должно было лобызать Любовь Петровну, но почему-то панически ее боялось. И постоянно подбегало ко мне. Я же кормила ее с рук, косуля ластилась. Любовь Петровна ничего не могла понять, раздражалась... Все это милые эпизоды давно минувших дней. И уже спустя много лет, когда отмечали юбилей Орловой, меня попросили провести вечер ее памяти. Я согласилась. Потому что была совместная работа, какой-то кусок прожитой творческой жизни.

«С Руфиной Нифонтовой конкуренции не было...»

— Если вспомнить еще один ваш фильм, относительно недавний, снятый в Киеве — «Бабий Яр» режиссера Николая Засеева-Руденко. Даже если сознательно избегать художественных оценок, то…

— Понимаю, о чем вы говорите. Согласилась на эту работу только по одной причине — тема. И больше ничего. А тема эта для меня важная. Болезненная, личностная. Много моих друзей, моих ровесников — в Бабьем Яру… Полагаю, это не надо объяснять? У этой темы, конечно, может быть разное художественное осмысление. Есть такие замечательные картины, как «Пианист» Романа Полански или «Список Шиндлера» Стивена Спилберга. Я не сравниваю, разумеется. Но и в нашем фильме, кстати, есть отдельные эпизоды… Только в целом судить о фильме Засеева не возьмусь, извините.

— …Гоголевой, Пашенной, Анненкова, Бабочкина. Многих других. Их нет. И таких уже не будет. Но я уверена, что нынешнее руководство Малого театра правильно поступает, когда берет в репертуар классику, когда отстаивает реалистические позиции русского театра. Когда продолжает традиции тех, о ком сейчас говорим.

Посмотрите на Еремееву — старейшую актрису Малого — она сегодня выходит на сцену в «Горе от ума»… Это в высоком смысле подлинная актерская природа и абсолютное понимание своего места на сцене. Я иногда не понимаю молодых, которые могут добавлять в текст какую-то «отсебятину». Как можно — «вместо» Островского или Грибоедова? Как? Они сами знали, что сказать и как сказать. Меня, конечно, волнует, что в последнее время актерская профессия теряет престиж…

— Как сказать! В киевском театральном только в этом году на одно место (на актерский факультет) претендовало 60 красавиц. Спрос-то какой!

— А предложение? На сцене? Или на экране? Вы знаете, долгое время в Малом мы работали бок о бок с одной известной актрисой — Руфиной Нифонтовой…

— Говорят, между вами существовала даже жесткая конкуренция?

— Особой конкуренции не было. Каждая из нас занимала свою нишу. Хотя порою нас и распределяли на одну роль. Когда-то мы почти одновременно появились в Малом. И наши первые фильмы имели одновременно феноменальный успех. У нее «Вольница», у меня «Неоконченная повесть». У меня «Тихий Дон», у нее «Хождение по мукам». Так вот, когда Нифонтова умерла, я ощутила — не стало той самой опоры… Понимаете? Что-то надломилось во мне самой. Хотя подругами мы не были никогда. И по большому счету, друзей в театре у меня нет. Есть ровные, добрые отношения с коллегами. Да, пытаюсь как-то по-своему опекать молодых. Мне приятно, например, когда молодой актер Вершинин (он играет Глумова в «Мудреце») на сборе труппы дарит мне букет… Ведь по большому счету на этом свете меня и держит только театр. Больше ничего. Театр — главное для меня в жизни.

— Только театр — главное, а как же родина?

— А родина, думаю, уж как-то перебьется.

Из личного досье

Элина Быстрицкая родилась в Киеве в 1928 году. Ее отец — Авраам Петрович — заслуженный врач, в качестве военного хирурга участвовал в гражданской и Великой Отечественной войнах, похоронен в Вильнюсе. Мать — Эсфирь Исааковна Быстрицкая — вместе с детьми прошла суровые военные испытания в фронтовых госпиталях.

Элина Быстрицкая училась в медицинском техникуме (окончила его в 1947-м). Там же принимала участие в художественной самодеятельности. В 1953 году окончила Киевский театральный институт, после чего проработала три сезона в Вильнюсском русском театре. Гастроли в Ленинграде перевернули творческую судьбу молодой актрисы. Ее пригласили на съемки — сразу две роли в кино. Шумный успех принесла ей роль врача Елизаветы Максимовны в фильме «Неоконченная повесть» (1955 год), после этого она стала путешествовать по миру. Была в Париже, познакомилась с Мишель Морган, Луи Арагоном, Жераром Филипом. В 1956-м, когда Сергей Герасимов начинал подготовительную работу над «Тихим Доном», Быстрицкая отстояла свое право играть роль Аксиньи. Образ донской казачки стал, пожалуй, главным в ее кинокарьере. За эту роль актриса удостоена титула почетной казачки. С 1958-го Элина Авраамовна работает в труппе Малого театра (ее туда пригласил Михаил Царев). Значительные работы на этой сцене в спектаклях «Маскарад», «Веер леди Уиндермир», «Бешеные деньги», «Волки и овцы», «Стакан воды», «Без вины виноватые»… Сегодня в репертуаре Быстрицкой — «Горе от ума», «На всякого мудреца довольно простоты», «Круг». Актриса по-прежнему активно занимается общественной деятельностью. Она «народная артистка» не только Советского Союза, но и Грузии, Азербайджана, Казахстана. Академик Российской Академии естественных наук.

Всего в послужном списке актрисы — около двух десятков титулов и званий.