ВЗГЛЯД НА «ФИНСКИЕ БОЛОТА»,

От чинного БДТ, где Алиса Фрейндлих играет английских леди, одним барственным и трагическим жестом восстанавливающих свое попранное первенство (лучше уйти в тень, как леди Мильфорд из «Коварства и любви» Шиллера, чем склонить выю), до камерных театров и театров без определенного места жительства, как «Фарсы» Виктора Крамера, - театральный Петербург, от которого мы отделены барьерами и границами, удивительно целен и в то же время сосредоточен на себе самом.

В самом деле, какие бы пьесы ни ставились на петербургских сценах, они в большинстве своем - размышления о судьбе бывших «финских болот», пусть даже речь идет о Древнем Риме и недревней Венеции. Общительному украинскому наблюдателю этот северный нарциссизм и мил, и странен - мил, если он дорастает до вещей более глобальных, странен, если неумолимо просвечивает сквозь эти глобальные вещи. Поэтому поговорим о петербургских постановках, доросших до глобальности, а следовательно, интересных и нам, а не только экзальтированным любителям «петербургского текста».

В Театре сатиры на Васильевском премьера - «Призраки» Ибсена, драматическая притча с предельно малым актерским составом и народным артистом России Николаем Ивановым в роли пастора Мендерса. «Когда же мы увидим солнце?!» - восклицают герои пьесы, и этот крик кажется не просто ремаркой по поводу местной погоды, а метафизическим воплем, близким по страстности и накалу к знаменитому воплю трех сестер «Ну когда же в Москву?!» История о том, как молодой талантливый художник, больной размягчением мозга, просит мать дать ему морфия, если припадок перейдет в сумасшествие, а потом, после припадка, все время твердит: «Мама, дай мне солнце» - кажется в постановке Ахмата Байрамкулова выражением всечеловеческой, всемирной жажды жизни и всечеловеческой же боязни страдания. Николай Иванов играет в высшей степени филигранно, его жесты так отточены, так выверены, так монументальны, что суровый и одновременно наивный, как дитя, аскет-пастор кажется воплощением скандинавского протестантизма, религии труда и долга. Когда он говорит о любви, страсти и даже браке: «Боже мой, я ничего не понимаю в этих вещах!» - чудится по меньшей мере Бранд, суровый проповедник, сдвигавший именем Творца горные лавины.

Его антагонистка и в то же время тайная любовь фру Элене Алвинг (народная артистка России Антонина Шуранова) и ее страстный и больной сын Освальд (Алексей Осьминин) - выглядят символом мечтающего о солнце и радости жизни человечества, боящегося труда и долга и даже отвергающего эти непреложные ценности. Силы противников-героев уравновешены: с одной стороны фру Алвинг и ее сын, с другой - пастор Мендерс и между ними циничная Регина, сводная сестра Освальда, как бы демонстрирующая собой, что станется с пресловутой радостью жизни без уравновешивающих ее труда и долга. Спектакль архитектурно гармоничен и выдержан на одном дыхании - от робких вздохов и сетований в начале до пронзительных шепотов-воплей в конце. Редкий пример стройности и цельности театральной архитектуры...

В БДТ - «Коварство и любовь» Шиллера с Алисой Фрейндлих (леди Мильфорд) и Кириллом Лавровым (президент фон Вальтер). Спектакль не так архитектурно целен и уравновешен, как «Призраки», вернее, он изначально построен на архитектурном несоответствии: маститая пара «отцов» (леди Мильфорд и президент фон Вальтер) «перетягивает» юную и трогательную чету «детей» - Луизу и Фердинанда. В результате текстуальный поединок превращается в поединок сценический, актерский, и если у Шиллера юная чета, хоть и в смерти своей, но одерживает победу над «отцами», то в постановке БДТ этого отнюдь не происходит. Однако, в отличие от популярных сейчас циничных трактовок пьес романтиков, эта постановка вдохновенна и возвышенна, и высокопарные, торжественные фразы героев отнюдь не вызывают смеха в зале. Может быть, благодаря этой постановке БДТ мы снова научимся падать в обморок на спектаклях?

Александринка менее академична, чем, скажем, БДТ, но более экспериментальна и музыкальна. Чеховская сестра Маша, исполняющая в кругу друзей дома пастернаковское «Мело, мело по всей земле...», не кажется персонажем фэнтези, а, напротив, убедительно демонстрирует, что «цепь времен» цела и незыблема, и этот романс в устах чеховской героини не только уместен, а даже насущно необходим. А когда после пожара один из юных офицеров с воплем: «Погорел, погорел...» пускается вприсядку, широта русской души, способной на такой «пляс после чумы», вызывает умиление и горечь.

Недавняя постановка Александринки - «Сказ о царе Петре и убиенном сыне его Алексее» - представляет собой одно из глобальных театральных воплощений петербургского мифа. Царь-плотник, вплывающий на сцену на остове недостроенного корабля с привязанными к перекладинам жертвами, страшен и грозен, грознее Ивана с его опричниками, не говоря уже о взбалмошной Анне Иоанновне. Алексей щупл и трогательно уязвим, и несмотря на то, что один палач, а другой - жертва, каются и замаливают грехи оба. Да разве немало властителей вплывало в историю на остове такого недостроенного или обглоданного корабля-государства, да и только ли петербургская это тема? Приходится признать, что наша общая, мировая, и эта постановка Александринки более чем близка нам в наше смутное время.

Театральная жизнь Петербурга пестра и насыщена событиями, но в то же время представляет собой этакий архитектурный ансамбль, где все о разном и в то же время об одном. Пестроты нам и самим хватает, но где взять цельности и архитектурного равновесия, где были бы гармонично соединены «прекрасного разрозненные части»? Увы, вопрос этот остается не только открытым, но и риторическим, по крайней мере до лучших времен.