ВСЕПРИЧАСТНОСТЬ

На протяжении последнего десятилетия выражение «гражданская лирика» воспринималось как анахронизм, если вообще не вульгаризм. Длительное время в среде молодых поэтов считалось моветоном даже употребление в текстах слова «Украина». Этот дискурс был беспробудно и, казалось, окончательно нивелирован «шмаровозами», или, извините, «паровозами», а то и вообще «книгами-паровозами» подсоветских авторов. И — добит ими же, «перестроенными»…

Затем, когда улеглись страсти, выяснилось, что на самом деле каждый из непреходящих поэтов все равно об этих вещах говорил — на своем уровне метафорического или метафизического кодирования. Но есть только один из нас, кто все это время творил прежде всего добротную гражданскую лирику, и «в тусовке» прислушивались почему-то, скорее, к его голосу, не всегда вне этого голоса разбирая слова.

В жизни Сергея Пантюка зов цыганской крови непременно отзывался зовом войны, сибирских странствований, журналистских раскопок, а то и данью Гермесу или страстью к настоящей археологии. Но среди этого он сумел тщательно и тонко перенять глубинную народную культуру Каменетчини и метаконтекстуальную городскую культуру Черновцов, создав из их рефлексий свою Украину — надрывный человекоцентричный языческий мир. Однако его книги, несмотря на более или менее регулярное их появление, так и оставались малозамеченными критикой — кроме обозначенной вначале «гражданской», есть на это еще одна довольно контраверсионная причина. «Фундаментально» толстые книги современных поэтов Пантюк называет не иначе как «гросбухами», стремясь издавать взамен «мотыльки» — карманного формата сборнички из 20—30 текстов, легко воспринимаемые собственно читателем. Согласитесь, подобное уважение к читателю, старательная попытка его заинтересовать, а не вызвать у него скуку, является на нашем литературном поприще пока что явлением редчайшим.

Такой же небольшой по объему, но тщательно скомпонованной является и новая книга Сергея «Цілунок блискавки», изданная в Донецке агенцией «OST» (читай: поэтом Олегом Соловьем) в библиотеке альманаха «Кальмиюс». Традиционно для поэтики этого автора стихи здесь не перегружены художественными средствами, но вместе с тем воспринимаются как чрезмерно «густые», насыщенные. Эта «густота» у Пантюка не метафорическая или метаболическая, как у большинства современных авторов, а энергетическая. Еще Ги де Мопассан отмечал, что у слов на самом деле есть душа, возникающая только при определенных отношениях между ними, в их неповторимых сочетаниях, и потому «вспыхивает и освещает некоторые книги неизвестным светом». Пантюк высвобождает эту душу в большинстве своем экстатическим нагнетанием вербальных потоков. Слова в его текстах существуют не столько как застывшая на бумаге материя, из пересечений которой легко сдвинуть структуральные нити культурологических ассоциаций, сколько как призрак для повторного звучания. Это несколько похоже на шаманизм, когда звучание и является значением. Но поэт в этой системе мироощущения не просто шаман, а жрец, который, в зависимости от настроения своей «паствы», должен быть одновременно медиумом, советчиком, исповедником, нахлебником, политиком, любовником. Всем и… никем. И все это — только словом.

«Це фатум, наврочений мій реченець —

Корінням вбирати й корою

Всю тугу набоїв за боєм сердець

Іще незачатих героїв…

Я зник. Розчинився. Відрізав хвости

Від гонору, гніву і грому.

Бо сором оцей планетарний нести,

Повірте, зручніше самому».

В дискурсе подсоветской гражданской лирики особенно легко высмеивалась тема всепричастности поэта. Насмешки, конечно, касались мифической «классовой солидарности», которой и подменялась графоманами природная — чувственная — всепричастность, а без нее поэт как таковой (по крайней мере, в обозначенной выше системе мировосприятия) вообще немыслим. Ведь непричастность вообще ни к чему бывает только у камня, да и то мнимая. Для поэта всепричастность — это чувственная ответственность, переживание и осмысление знаков действительности. Именно в этом, а не в злободневных политических инвективах, и проявляется сущность, обозначенная термином «гражданская лирика». И «гражданственность» поэта Пантюка проявляется далеко не только так, что он не сторонится рефлекторных рифмованных реакций на то, как «Оці свинопаси, оці козолупи, / … множать мою Україну на нуль, / Доп’явшись губами московської дупи», как проступают беспардонные неадекватности «У цім симбіозі святого й смердячого, / Який хтось назвав Україною». Не меньшей, а в значительно большей степени она проступает и в до безумия щемящих строках, посвященных памяти поэта Ивана Иова: «Бо ти пішов. І це не перетреться. Апостолам не можна так іти» … Думая о любви, думать о смерти — в этом настолько глубокая человеческая всепричастность, что даже говорить о ней страшно...

Рассказанные перед аудиторией или опубликованные даже самые интимные тексты поэта перестают быть личной лирикой. Хотя и не становятся при этом автоматически гражданской — для этого эти тексты должны быть в самом деле слишком глубоко всепричастными. Поэзия Сергея Пантюка, по моему мнению, имеет все основания для такого признания.