Верди по Гамбургскому счету

Постановку оперы Джузеппе Верди "Луиза Миллер" осуществила труппа Гамбургской государственной оперы. Партитура отходит от ценностей больших исторических и библейских сюжетов раннего и среднего периодов творчества композитора. Опера создана по мотивам "мещанской трагедии" Фридриха Шиллера "Коварство и любовь".

Либреттист Сальваторе Каммарано и композитор постарались, как это было принято в то время, максимально отстраниться от социальных мотивов первоисточника.

Немецкий спектакль в духе современных тенденций. Минимум отвлекающей сценической атрибутики. Эволюция сценографии и костюмов. Идеальное воплощение поставленных задач всеми участниками драмы.

Сцена оформлена художником Паулем Цоллером как огромная прямоугольная комната с белыми стенами, двумя большими входными дверьми по обе "кулисы" и висящего на заднем плане (в тяжелой золотой рамке в стиле XVIII в.) пейзажа.

В игровом пространстве почти нет реквизита. Порой это одинокий стул, кресло или письменный стол. Но как многозначны они в действии!

Если вначале отец Луизы умиротворенно восседает в широком кресле, наслаждаясь счастьем дочери, то в момент, когда ему становится известна затеянная против нее гнусная интрига, он в сердцах опрокидывает его. И в дальнейших возвратах к этой декорации кресло валяется вверх ножками посередине комнаты как символ разрушенного семейного покоя. Смены декораций между картинами происходят как выезд из кулис очередной "комнаты".

Содержание музыкальной драмы - любовь молодого аристократа Рудольфа и Луизы, юной мещанки, дочери придворного музыканта (у Шиллера - отставного солдата). Композитор изменил имя главного героя по цензурным соображениям: опера писалась для двора короля Неаполя и Сицилии, носившего имя Фердинанд, как у персонажа Шиллера.

Все хористы в начале драмы одеты в белые камзолы и платья XVIII в., нарядные парики (автор костюмов Гидеон Дави). На фоне белых стен и безмятежного неба на картине они поют веселые живые песни, мило приплясывая немудреные па в духе менуэта. А в одном из эпизодов носят нанизанные на палочки головы овечек и коз, изображая модные в предреволюционную эпоху конца XVIII в. безмятежные пасторальные сцены.

Постепенно, в результате возникновения непреодолимых препятствий к браку со стороны отца юноши и нагнетания противоречивых сомнений папаши Миллера в правильности подобного неравного союза, среди хористов начинают мелькать отдельные фигуры в серых лохмотьях и будто перепачканные пеплом лица с седыми космами на головах.

По мере усиления сюжетных коллизий "серых фигур" становится все больше. Небо на картине от сцены к сцене мрачнеет, загорается багровый закат, и в конце драмы, когда влюбленные принимают яд, чтобы разрубить узел противоречий, и умирают на глазах обоих родителей, весь хор уже "одет" в эти пепельно-серые лица, торчащие паклей растрепанные парики и рваные грязные одежды.

В рамке картины на заднике клубится черное, вещающее бурю небо, а посередине сцены стоит огромная гильотина, символизирующая разрушенное счастье, смерть и горе... "Экономный" и одновременно напряженный стиль оформления весьма впечатляет, дает богатую пищу уму и чувствам зрителя.

Качество музыкального ряда этого непремьерного спектакля - прекрасно. С первой до последней ноты все звучало на самом высоком профессиональном уровне. Начиная от большой, длящейся более семи минут увертюры, под которую приплясывал нарядный хор, радуясь каждому звуку, летящему в зал - оркестровому, хоровому, ансамблевому, сольному.

Спектаклем руководил главный приглашенный дирижер театра Лучано ди Мартино, деликатно и одновременно мощно управлявший музыкальной махиной оперы. Хормейстер Эберхард Фридрих добился идеального ансамбля и тембра подопечных, тонко идущих за каждой извилиной вердиевского текста.

Радость и горе сценической жизни героев и массовки - необыкновенно живых, активно двигающихся, создающих массу подвижных, органичных мизансцен, придумал талантливый и изобретательный немецкий режиссер Андреас Хомоки. Он постоянно ставит во всех оперных театрах Германии, а также в Париже, Токио, Вене, Цюрихе, Женеве, Осло, Копенгагене, Базеле и т.д.. Его находчивость неистощима, а фантазия бесконечна.

Состав исполнителей, как всегда в Европе, где кроме маленькой стационарной труппы солистов основную нагрузку несут приглашенные вокалисты со всех концов планеты, интернационален. Блестящая Луиза - 33-летняя Нино Мачаидзе - обладательница ровного, сильного, зрелого сопрано огромного диапазона. И Рамаз Чиквиладзе - могучий внешне и голосом бас, создавший образ подлого, коварного приближенного графа Вальтера, интригана Вурма. При всей дородности певец бегал по сцене как 18-летний, падал несколько раз на пол и пел, то лежа, то сражаясь на шпагах.

Замечательно, демонстрируя отличную итальянскую школу, выступил молодой тенор, уроженец Сицилии Иван Магри (Рудольф). Он поет, как дышит, сама естественность, кажется, у него нет ни единой "проходной" или небрежной ноты - все насыщено полным звучанием и проникновенной глубиной свежего молодого голоса. Его герой - комок противоречий: возвышенная, сильная любовь, раздражающая подозрительность и неуверенность в собственных силах.

Преследующей юного графа своими чувствами герцогине Федерике окончательно сломить его сопротивление не удается. Румынская меццо-сопрано Рамона Захария провела партию достойно, хотя и без больших взлетов. Широченные фижмы ее платья и чуть ли не метровой высоты парик, символизируя высокий социальный статус герцогини, были неестественно вычурны, контрастируя с образом милой, живой Луизы. Именно она и навязчивое "желание тела" Луизы со стороны Вурма, а не социальный барьер - по Верди истинная причина трагедии... Два отца - граф Вальтер (турецкий баc Бурак Билгили) и его придворный музыкант Миллер (итальянский баритон Роберто Фронтали) живут каждый в собственном мире, "сталкиваясь лбами" в защите представлений о счастье своих детей. Весьма впечатлили многочисленные огромные ансамбли, длящиеся по 20–30 минут, в которых солисты озвучили богатство вердиевских гармоний и собственных чувств с проникновенностью и идеальной интонацией. И при этом не торчали, как статуи Ваала, а жили на сцене естественной человеческой жизнью.