В поезде Базель — Берлин, 23.10.2006

Из Базеля в Берлин езды более семи часов, и нужно в самом деле любить железную дорогу, чтобы настолько неразумное перемещение могло приносить удовольствие. Я один из тех, кто любит железную дорогу. Я изо всех сил изображаю, что мне это нравится, эта нелогично растянутая в пространстве потеря времени. С ней что-то нужно делать. В ней можно скрыться и успокоиться. Можно читать, можно с головой погрузиться в книгу, семь часов — это роман страниц на 200 или даже 250, зависит от автора. Можно ловить отблески авторских слов, но при этом смотреть в книгу и порой за окно и думать о своем.

В поезде из Базеля в Берлин можно думать о — прошу прощения — Европе. Например, о цюрихском вокзале, где я пересаживался на Базель (дополнительный час путешествия). Мы еще только прибывали, в вагонном коридоре столпилось полно пассажиров, торопящихся к выходу. Мимо нас все медленнее проплывал перрон, а на нем стояло все больше полицейских. Они стояли парами и порой тройками — вдоль всего перрона, к которому мы прибывали, эдакая цепь. Я даже не успел задуматься, зачем они здесь. Мне даже не представилось, что все они сейчас войдут в этот поезд и отправятся на нем дальше — на какое-то там общешвейцарское совещание полицейских, где им будут вручать именные почетные грамоты, именные пистолеты и, конечно же, именные швейцарские часы. Я даже не смог этого предположить, хоть подсознательно удивился: почему их аж столько?

Потом я шел по перрону к подземному переходу и все видел: из каждого вагона вываливали по одному-двое рослых негров с громадными сумками, и всех их тут же задерживали расставленные вдоль перрона полицейские. Итак, это была спецоперация. Они, негры, все заранее продумали и, чтобы не привлекать ничьего внимания, разбившись по одному-двое, ехали в разных вагонах. Они ехали группой, но попытались это скрыть, поскольку, наверное, имели на то основания. Наверное, какие-то бумаги у них не в порядке или что-то другое не так. Двадцать пять рослых негров с громадными сумками в одном вагоне — это слишком заметно. Но оказалось, что даже если их двое в одном вагоне — это тоже заметно. И кто-то из бдительных пассажиров успел предупредить полицию — например, SMS-кой. А может, в каждом вагоне ехало по одному чувствительному пассажиру. И каждый из них предупредил полицию Цюриха о двух рослых неграх в своем вагоне.

У меня не было времени присматриваться к развитию ситуации. До отхода моего следующего поезда — на Базель — оставалось три минуты, а мне нужно было перебежать с восьмого перрона на 15-й. Мне совершенно ничего не известно о судьбе этих нескольких десятков негров, задержанных полицией на перроне вокзала в Цюрихе. Быть может, я даже подсознательно обрадовался в тот миг, что не являлся негром, ведь меня тоже бы задержали и начали проверять мои бумаги. Они у меня были в порядке, но поезда на
15-м перроне я бы лишился. Хорошо быть белым, нет, просто замечательно — быть в Европе белым. У меня даже не было времени самого себя пристыдить за эту подсознательную радость.

Зато в поезде из Базеля в Берлин у меня было достаточно времени, чтобы понять: в той сцене на цюрихском вокзале речь прежде всего шла о границах. Европа, которую положено считать Старым Светом, на самом деле была и остается самым молодым из континентов. Она до сих пор формируется. Она до сих пор не знает, где ее границы, где она начинается и где заканчивается. С остальными все ясно — с Африкой, Америкой и Австралией все яснее ясного, даже с
Азией все ясно. А вот с Европой — нет. Она эластична словно сказочная варежка. Ее границы настолько не определены, что их все время хочется нарушать. На этот раз одна из ее границ проходила по восьмому перрону цюрихского вокзала.

Европа — это такая географическая амеба, которая все время меняет очертания. Местами она уже больше африканская, чем сама Африка. И если она откажется становиться турецкой, то мало ей не покажется. Ее границы повсюду и нигде вместе с тем. Нам просто грех не воспользоваться такой ее «безграничностью». При этом нам выпадает особо почетная миссия — доказать Европе, что она значительно больше, чем сама себя представляет. Приобщить ее к думанью о себе иначе. К иному пониманию себя и чем она в конце концов является. И этим самым, быть может, спасти ее. Или, по крайней мере, спасти всех тех, кого снова караулят с облавами на всевозможных перронах.