ТЕНИ РЕВОЛЮЦИИ НА ТИНЕ ЗАСТОЯ

О значении юбилеев как важном институте культуры мне уже приходилось писать. Но суть существенного не грех и повторить: справлять коллективные и частные годовщины, значит, причащаться к прошлому, одновременно подтверждая и поверяя в ритуале празднования символы веры, ценности и цели настоящего. Короче говоря, скажите, какие даты и как вы отмечаете, и я скажу вам, кто вы. Тот, кто чтит только собственные вехи, — эгоцентрик, индивидуалист. Если «торжества» скучны, формальны и не от души, то таковы и его участники. И т.д. В отечественной киножизни, по моим наблюдениям, увы, принято отмечать круглые даты как раз исключительно «своих».

В прошлом году что-то незаметно было юбилейного шевеления украинских кинематографистов в честь коллег-гениев — Микеланджело Антониони (90 лет) и Андрея Тарковского (70 лет). Чуть раньше никак не аукнулось 70-летие Жан-Люка Годара и 80-летие Федерико Феллини (послезавтра ему исполнилось бы 82). Оно нам надо? По той же возвышенной причине и на будущий год вряд ли кто из «наших» поздравит блистательно здравствующего в искусстве, но «ненашего» 70-летнего Отара Иоселиани. Персональный салют, великие!

Вот и хочу, вопреки обыкновению, хоть вербально отметить сейчас сразу две круглые даты двух абсолютно не связанных с Украиной киномастеров-классиков. Но и патриотичному приноровлению «чужих» дат к отечественным проблемам тоже постараюсь воздать должное.

Взятие Москвы

Они, ещё не ведая друг о друге, оба вошли в Город в сентябре. Правда, с разницей в год — первый в 1920-м, второй в 1921-м. Как и родились: почти в один день (22 и 23 января), но с интервалом в пять лет — в 1898 и 1903 годах соответственно. Правда, подступали к Первопрестольной с разных сторон: один с запада, от Питера; другой — с востока, от Екатеринбурга. Но с общей целью: закончив революцию на театре военных действий, срочно совершить переворот в театре обыкновенном. Обоих командировали на то «в центр» политорганы фронтов. Потому и выглядели они одинаково по-военному: долгополая шинель, обмотки да «сидор» за плечами. Оба были молодыми, худыми, длинноволосыми, голодными. Только у первого волосы от природы стояли дыбом, был он ершист и говорил смешно — попеременно в двух тональностях — дискантом и басом (как он сам шутил, материнским и отцовским голосами). Тогда как второй носил аккуратную чёлку и, по описанию первого, «был голубоглаз, обходителен и мягок. В дальнейшем безупречно балансировал на проволоке». Позже выяснилось, не только на проволоке. Как бы то ни было, сегодня очевидно, что в характерных особенностях внешности будто была закодирована судьба.

Между тем они неумолимо продолжали сближаться в пространстве. Специально отведённой площадкой для революций на сцене в то время был Пролеткульт. В Москве сей громокипящий и булькающий котёл радикального экспериментаторства, как бы в насмешку над поверженным строем, разместили в «Эрмитаже», что по-французски означает «уединённый уголок». Именно на его парадной лестнице и завершилось внешнее сближение наших героев, положив начало внутреннему. Один шёл читать лекцию по биомеханике и по пути спросил другого, который шёл его слушать: «Вы знаете, что такое биомеханика?». «Ещё нет». «Когда чего-нибудь не знаешь, начинай преподавать это!» — внушительно посоветовал преподаватель ученику, указав на стопку книг у себя под мышкой. В ближайшие месяцы они станут очень близкими друзьями и сотрудниками. И наведут шороху в театральном мире. Правда, «первый» навсегда так и останется первым. А пройдёт всего семь лет, и они вкусят мировой славы, причём в совсем новой для всех художественной сфере — кино. И отправятся в 1929 году, уже маститыми, в трёхлетнее турне по Европе и Америке. Будут ручкаться с Пиранделло, Брехтом, Пикассо, Цвейгом, Шоу, Кокто, Гербертом Уэллсом, Джойсом, Драйзером, Чаплином и многими другими — цветом мировой культуры. Поедут, чтобы учиться делать звуковое кино. А получится — будут учить. Преимущественно первый, которого звали Сергей Эйзенштейн. Вторым был Григорий Мормоненко ( в миру Александров). 105 и 100 лет со дня их рождения исполнится в ближайшие дни.

Их разлучила другая парочка — Америка и Любовь. В США Григорий не на шутку обиделся на склонность Сергея («Сэр Гей» — один из литературных псевдонимов Эйзенштейна) в обращении к аудитории игнорировать его вклад в совместное творчество. А Любовью звали актрису Орлову. Режиссёрский дебют Григория Александрова — «Весёлые ребята» (1934, приз Венецианского МКФ) — просто пропитан гормонами их супружеской страсти. «…Спасибо, сердце, что ты умеешь так любить!». Далее пути бывших друзей решительно разошлись. Ведь, кроме всего, они по возвращении застали на родине иные времена — свинцовые, совсем сталинские. Когда такие, как они, уже не только не плодились, но, напротив, отчаянно пытались спастись. На редкость драматично складывалось творчество у Эйзенштейна, который в 50 лет, по остроумному выражению Ефима Левина, совершил «самоубийство фильмом» — второй серией «Ивана Грозного». Зато купался в благодати Александров, сумевший блестяще адаптировать их совместную с Эйзеном «америку» к их общему же концлагерю и выстроить островок абсолютного личного счастья в океане неизбывного народного горя. Григорий Васильевич, увенчанный всеми мыслимыми наградами и почётом, тихо скончался на 81-м году жизни. И оба заслуженно достигли высшей славы. Эйзенштейн больше в академическом смысле: его фильмы и теоретические труды — в фундаменте современного понимания природы кино. Александров более в практическом отношении: его эксцентричные «джаз-комедии» до сего дня потешают публику и для понимания мифологии той эпохи незаменимы.

Анамнез

Чем же поучителен этот дуэт творческих биографий наших-ненаших юбиляров для нынешнего украинского кино-некино? А тем, что почти исчерпывающе моделирует условия, при которых возможен крутой взлёт национальной кинематографии, как это случилось в постреволюционном СССР (но также и: после Первой мировой — в Германии, после Второй — в Италии, в 50—60-е годы — во Франции, Британии и ФРГ). К тому же не менее доказательно «ненаш» юбилей объясняет, почему ничего подобного не произошло и быть не могло в другом новообразованном государстве — независимой Украине.

Для начала отметим фактор объективного свойства: степень пассионарности общества в России-1917 и в Украине-1991. То есть степень напряжения между подавленными желаниями людей и возможностями их удовлетворения без смены Системы, между суммой конкретных идей по преобразованию общества и солидарной мощью консервативных сил, сдерживающих творчество нового. В нашем кино, когда предполагаемые «путы» были сброшены, никакая такая угнетённая самобытность на волю триумфально не вырвалась. На экране не засверкали имена новорождённых талантов. Напротив, везде и во всём стали «донашивать» советское. В частности, так называемую «украинскую поэтическую школу», которую совсем по-тарасобульбовски и породила такой, и убила так именно прежняя эпоха. Как и нынешних юбиляров — Эйзенштейна с Александровым. Наша независимость оставила прежнюю номенклатуру на прежних местах, и та, впитывая в себя любую оппозицию, не зря завела ныне знакомые речи о государственной идеологии как объединяющей силе, о сознательных и несознательных гражданах, об антигосударственных силах и узде для них.

В такой атмосфере новаторские кинематографии не растут — не для кого. Им ветер перемен подавай. Тот, которым дышали статьи, манифесты, режиссура и учительство Л.Кулешова, Д.Вертова, В.Пудовкина, С.Эйзенштейна с Г.Александровым, Г.Козинцева с Л.Траубергом и многих других индивидуумов и группировок. Советское кино 20-х годов — подлинная жемчужина мировой киноистории. Весна без лета и осени — посреди зимы с двумя оттепелями: «хрущевской» и «горбачёвской». Материалы дискуссий о кино тех лет — во всех солидных библиотеках и киноархивах мира. Как много оригинальных идей! Как яростно они сталкиваются, как легко создают вокруг себя мастерские, школы, направления в искусстве! Как мало бюрократической волокиты! Как короток путь молодых авторов от замысла произведения до его реализации, до отклика зрителя-критика и мировой славы! Дилетант-новичок А.Довженко путь от первого опыта до первого шедевра проходит за три года. Ветер истории дует во все паруса. Ведь то же происходит в театре, литературе, живописи, искусствознании. И — чудо из чудес — никто из настоящих творцов в той ситуации материального убожества не ставил своё творчество в зависимость от объёмов финансирования. Что доказывает: даже великому в искусстве достаточно минимально необходимого. В чём тут соль? Отвечу точно: во фронтовой котомке 18-летнего Гриши Мормоненко, когда он с захватническими целями вступал в Москву. В его вещмешке действительно была соль и только соль. Политотдел выдал на дорожку. На это уральский паренёк выменивал продукты, добирался до столицы и жил там, учась новому художеству у другого новичка — Эйзенштейна.

Лечение революцией

Кроме общей ситуации экономического упадка (от чего, как мы убедились, очень мало что зависит для настоящего искусства), всё остальное ныне в украинской кинематографии пребывает в состоянии прямо противоположном описанному. Пресно-бесвкусном. Эксперимент, дискуссия, авторская ответственность, честная творческая конкуренция и т.п. — всё подобное поотсохло напрочь, вплоть до инстинктивного влечения к тому. Киноистеблишмент, правда, никого не душит, но и кислородом не балует. Разве что «своих». А свои — это, разумеется, сплошь «проверенные товарищи». Всё тут по-брежневски чинно и благодушно. Мерно идёт работа по «дальнейшему улучшению и углублению» национального кинопроцесса. Динамику и эффективность административных процедур при этом можно смело сравнить с темпом и качеством мышления Ильича-2. Скажем, если резвый чужак, не входящий в избранный круг, имеет нахальство инициативничать, его для начала улыбчиво проигнорируют. Даже опровергать не удосужатся. Будет надоедать — радостно пойдут навстречу. Чтоб утихомирить как капризное дитя. Уверят, что всё в порядке, нет проблем и вопрос практически решён. И на дорожку по вектору «куда подальше» вместо реального мешочка соли, сердечно так, пожелают дальнейших творческих успехов и что-нибудь вроде: «Привет семье!» В точности как в ненашем фильме «Зайчик» нашего режиссёра и актёра Леонида Быкова. А потом ровно никаких сдвигов не случится. И так будет тянуться до бесконечности. И ряска сомкнется над всякой волной, пущенной всяким трепыхающимся. Читатель, уловивший в таком описании лирические интонации, не ошибся. Пробу автор снимал лично.

Потому и идут в «бой» почти исключительно взвешенные — ещё на весах Госстандарта СССР — геронты кинодела. Из тех, бывших членов КПСС, кто вовремя позаботился о реноме отчаянного «бандеровца», засланного, на манер Штирлица, в тылы тоталитаризма для разложения его изнутри. Великое дело — сноровка при смене генеральной линии! Таким-то мастерам преимущественно и открыта дорога в отечественном кино. Это они серийно ваяют нынешние неопатриотические блокбастеры. И дают уроки молодым по технике соответствия. Глядь, уж и дружбу с недавно проклятой Россией снова крепят…

Вот так, в общих чертах, и самовоспроизводится наличный паралич украинского «тенематографа». Так пыхтит и надувает щёки, но ни куёт, ни мелет, с позволения сказать, перпетуум-иммобиле нового-старого застоя. И в целом, похоже, так парадоксально закольцовывается реальная история нации — лентой Мёбиуса. Что есть одновременно знак вечности по виду и феномен абсолютной односторонности, безальтернативности по существу. И видится этакий геральдический образ свиваемый из бегущей строки с родимым тавтологичным кредо: «…-маємо-що-маємо-що-маємо-...»

Чему же всё-таки практически нас учит опыт юбиляров-классиков? РЕ-ВО-ЛЮ-ЦИИ. Разумеется, культурной. Очень культурной. Той самой, которая не пережита нами в 1991-м. Системное заболевание в принципе нельзя излечить локальными примочками. Или старым казачьим способом. Необходима полная смена концепции, структур и процедур, приведших к нынешней самой натуральной стагнации в украинском кино. И не только в кино.