СОЛДАТ ВАХТАНГОВСКОЙ АРМИИ

Гастроли театра им. Евгения Вахтангова подарили своим киевским почитателям много положительных эмоций, мощной составляющей которых явилось знакомство с потрясающей характерной актрисой Марией Ароновой. Она много и плодотворно работает в театре, за что и глубоко любима театральными завсегдатаями. Остальные же узнают ее по рекламе и роли в «Клубничке», программе «Улица Сезам» и «Остановке по требованию». Пока что кино, к сожалению, использует лишь типаж, не раскрывая в полной мере ее актерские возможности. Мария Александровна из «Дядюшкиного сна» в исполнении Ароновой так ярко вылеплена, так сочно сработана! Невольно забываешь, что это не самое совершенное произведение из написанного классиком. Маша Аронова любит свою работу до самозабвения, к зрителям относится с уважением, а ее семья для нее — святое. Впрочем, лучше послушать ее саму.

— Мария, девчонка из Долгопрудного — ведущая актриса театра Вахтангова, звезда. Многие поколения предков накопили творческий потенциал, и все выплеснулось в вас и вашем брате — художнике. Кто же были эти предки-«накопители»?

— Мой дед, отец матери, до войны в каком-то народном театре играл Незнамова. Если бы не война, он наверняка пошел бы в профессиональный театр. Родня по отцу — чистокровные евреи. Была некая тетя Тамара, которая работала с Мейерхольдом, начинала как актриса. Она посвятила себя сыну, бросив все, растила этого мальчика. А отец очень неплохо рисует. Тетка великолепно рисовала, но пошла в конструкторы. Был такой театр Владимира Штейна — «Театр детской книги», его жена делала куклы, а мама там начинала. Читала Пастернака, Блока, любила поэзию, у нее был очень хороший певческий голос, но слабые связки. И она стала библиотекарем. Меня потрясает то, как в нас верили. С братом занимался педагог за деньги. Я нашла чудесную сумасшедшую тетку — Тихонову Инну Николаевну, которая впоследствии мамой моей крестной стала. Она организовала театральную студию в Долгопрудном, готовила со мной программу. Не знаю почему, но занималась я там очень долго.

— Когда приходишь в этот сумасшедший рой абитуриентов перед Щукинским — все абсолютные гении. И первый курс — полная раскованность. К моменту окончания начинаешь задумываться, что дальше и кто я в этом мире. Вы попали в театр с великолепным именем и традициями, но очень сложный. Что чувствовали тогда и как входили в коллектив?

— Начнем с того, что я была очень зажата внутренне. Как-то так Бог дал, что у меня студенческой жизни почти не было. В конце первого курса я родила сына. Полгода просидела дома, потом Николай Иванович Иванов позволил вернуться. На втором попала в театр. Наша замечательная актриса и педагог Алла Казанская посоветовала меня на роль. У меня были совершенно другие представления о театре и работе в нем. Может быть, из-за того, что повезло — попала к Иванову. Меня спасло, что не пришла в театр, как кутенок, как многие ребята сейчас попадают. На птичьих правах они начинают восстанавливать то, что успели узнать в студенческой теплице. Думаю, меня эта ситуация сломала бы. Убеждена, если бы не поступила в первый раз, не пошла бы дальше. Меня обломать легко. Помогал тыл, который всегда был. И Иванов так меня взращивал! С одной стороны, гладил, с другой — гнал от звездной болезни, говорил, что я его надежда, одна из самых сильных студенток, но не позволял заноситься. Любая неудача в театре покрывалась удачей в институте. Когда заканчивала 4-й курс, играла уже в «Бальзаминове» достаточно успешно, был ввод в «Зойкину квартиру», репетировала новые роли. Даже вопросов не было — «Ох, как это?!». Просто работа — собственный гримерный стол, уже всех знала, дружила с кем-то. Конечно, не на равных, они все были старше меня. Но я была своя уже, приняли.

— У вас в семье, вероятно, были демократичные отношения и вы пользовались полной свободой, а вот актерская профессия не предполагает полной свободы, разве что в рамках роли, которую вам дали. Вас выбирают, вас зовут, вам предлагают. Как это уживается — свобода внутренняя и несвобода внутри профессии?

— Бог его знает. Очень обидно бывает, неприятно, когда чувствуешь себя уже кем-то, а приходишь в кино, с которым пока ничего не складывается, на мой взгляд, и на тебя смотрят весьма скептически — ну-ка, покажите, что умеете. Эти моменты просто катастрофические для меня. Недавно работала с Юлей Меньшовой, пробовалась на роль ведущей в передаче «Рядом с тобой». Это было сумасшедшее испытание. Слава тебе Господи, там чудная команда. Я потрясена ее воспитанием, ее профессионализмом. Не было никакого унижения по отношению ко мне. Это очень сложные вещи. Хочу сказать, что внутренняя свобода закладывается родителями. Мне кажется, основная проблема людей, попадающих в театры из таких семей, как я, — ощущение, что ты имеешь право быть богемой. Это основная причина катастроф и неудач. Четко понимаю свое происхождение. Говорю это, потому что была в очень близких отношениях с Машей Голубкиной, хоть нас и разводила жизнь. Была вхожа в дом, знаю очень хорошо Ларису Ивановну, Колю Фоменко. Как бы она ни крутила, она богемный ребенок, у нее подход богемный. Живет по-другому, мыслит по-другому, людей видит по-другому. Будь с моей стороны претензия на это, было бы страшно, глупо и смешно. Театр — моя работа. Обычная как у мамы, папы, брата. Работа. Отличается лишь тем, что не заканчивается, когда мы уходим из театра, а продолжается всю жизнь.

— Да, но вы выходите из театра, а вас все узнают…

— Наблюдаю, как смотрят на Сережу Маковецкого, на того же Макса Суханова. Это какая-то совсем другая известность, более утонченная. А я из разряда родственников — со мной можно на «ты» разговаривать, рассказывать про своих мужей, еще про кого-то, похлопывать по плечу. Есть, конечно, люди, которые в театр ходят. А те, кто знает по «Улице Сезам», по «Клубничке», считают родственницей.

— Для женщины-актрисы очень важно встретить режиссера, который верит в тебя, видит твою глубину и помогает тебе открывать себя снова и снова. Есть ли у вас этот тандем?

— Опять возвращаюсь к Иванову, о котором буду говорить практически все наше интервью. Не могу не вспомнить о Паше Горбане, человеке, который дал мне «Зайцев», хоть к ним и относятся по-разному. Кто-то считает, что это не очень вкусовой спектакль. Тем не менее, там была ситуация, когда человек в тебя верит и он тебя отпускает: вот тебе поле, крути на нем, как хошь. Вот я и кручу. Весь вопрос в том — что? Детские и юношеские наработки, институтские приколы. Выдаю свое. Все, с чем я, по большому счету, попала к Иванову в руки. Сережа Зарубин из «Сатирикона» помогал мне строить этот образ, Света Синицына, моя ближайшая подруга, художник по костюмам. А с Ивановым — это не просто тандем. Тебе говорят — постарайся, ты любишь играть с носом, будешь играть без носа, без грима, работать своим голосом. Мне неинтересно играть своим голосом! Нет, только своим голосом. Страшные ломки. Это был кошмар, испытание. Но при этом режиссер для меня все раскладывает. Я знаю, что делаю каждую секунду. (Речь идет о спектакле «Дядюшкин сон».) Море того, что не получается, но как бы к этому окружающие ни относились, понимаю — это мой рост. Для меня это очень ценно в Иванове.

— Вы говорите, с кино не складывается. Но сегодня и в театре, и в кино такого яркого острохарактерного направления актрис нет, кроме вас. Если бы была возможность самой выбирать, что хотелось бы сделать?

— Сейчас сложно об этом говорить. Уже произошло распределение, есть идея поставить «Царскую охоту» на большой сцене театра Вахтангова, очень хочу сыграть Екатерину II. И в кино хочу ее сыграть. Понимаю, иду по краю лезвия. Это была моя очень классная роль в институте. Так ее прочувствовала, как переселение душ. Был смешной случай. У нас есть актриса, тетя которой работает в Эрмитаже. Я приехала, меня взяли за руку, повели по Эрмитажу. Заходили в зал и она говорила: здесь к вам прибегали любовники. Это не было шуткой. Я действительно это ощущала, захлебывалась в этом материале. Чувствовала — мое. Бог знает, нет ли в этом попытки вернуться назад, сесть в кресло, в котором сидела в институте...

— Театр — организм сложный и часто больной. Театр Вахтангова — такой громадный, со сложившимися традициями. Что вы, как одна из ведущих актрис театра, видите в будущем? Есть ли кризис, о котором так много шумят, и каков может быть из него выход?

— Это самые больные разговоры. Вопрос кто придет после Ульянова, мучает сейчас всех. Будет очень страшно, если придет режиссер, который построит всех «под себя». В нашем театре работал практически один режиссер на протяжении многих лет. И все артисты волей-неволей становятся на него похожи. По большому счету, у нас все играют главные роли. Это неправильно. При такой громадной труппе, на массовочные сцены приглашаются студенты. Театр начинает зависеть от них. Бывают случаи, когда артист, выходя в массовке или маленькой роли, делает громадное одолжение артисту, играющему главную роль. Такого быть не должно. Как сделать так, чтобы люди боялись потерять эту работу, не знаю. Как заинтересовать их? Может, это делается с помощью денег или жесткой конкуренции. Я была в худсовете, выступила дважды. Первый раз говорила, что спектакль Горбаня «Левша», в котором играла главную роль, не может быть на сцене театра Вахтангова. А второй — рассказывала Вячеславу Анатольевичу Шалевичу, с присущим мне спокойствием, почему ушла из спектакля Володи Мирзоева. Сейчас понимаю, нужно было сказать: «Если вам нужна информация, можете обратиться к режиссеру спектакля». Я же говорила час. Мне сказали потом: «Девочка, тебе нельзя заниматься общественной работой, ты должна быть лошадкой. Шоры надела и поехала». У меня есть черное и есть белое. Я не дипломат. Поэтому рассуждать глобально не могу, выступаю от себя. Очень боюсь, что придет молодой человек, который поставит все на зарабатывание денег. Артист денег зарабатывать в театре никогда не будет. Это невозможно. Это возможно при договорной системе, но в ней я бесправна, если не согласна с режиссурой. Меня может выгнать бывший артист, ставший руководителем, или еще кто-нибудь. Но не делаем ли мы хуже, ломая систему. Боюсь антрепризного театра. Я традиционна и несовременна. Пересесть за другой гримерный столик — невозможно, тем более уйти в другой театр, другой коллектив, не ощущать коллектива в целом. Ведь Вахтанговский театр собирает сливки курсов, первых студентов, которым предрекают фантастическую актерскую жизнь. О каких массовых сценах идет речь! А играют практически 10—12 человек. Как быть в этой ситуации? Театр — армия с жуткой дисциплиной. Иначе все развалится.

— В театре должен быть диктатор?

— Я считаю, что да. С другой стороны, важно, какой он должен быть. Когда приходишь в театр и видишь Михаила Александровича Ульянова, человека-легенду— меня колотило при одном взгляде на него, — не вправе обсуждать. Могу спорить с Максом Сухановым, с Володей Симоновым.

— Вы не принимаете театра ангажементного. Об этом сейчас много спорят — много халтуры. С другой стороны, ангажемент дает возможность артисту раскрыть себя, его часто нет в родном театре. Просто потому, что к нему пригляделись. Были ли предложения?

— Огромное количество предложений было. Никогда не подписываю документов, пока не пройдет десять репетиций. Ушла отовсюду. Была масса причин. Мне кажется, что это халтура. Езжу с одной антрепризой, которая антрепризой не является — «Бенефис Яковлева». Спектакль шел у нас, был снят с репертуара, нам разрешили его вывозить. Это единственная антреприза, единственный спектакль, с которым я езжу.

— Маша, сразу ощутили себя характерной актрисой или хотелось быть героиней? Ведь все хотят.

— Этот вопрос не вставал. Неинтересно. Очень боюсь, не наступит ли это, когда будет лет 45. У героинь же беда — должна быть все равно красивая. Я четко вижу себя в зеркале, понимаю, на чем могу самоутверждаться. Это касается жизни, общения с мужчинами, работы. Поэтому такого вопроса не было.

— Женщина-актриса часто решает так: сначала дело, потом увлечения, ребенок. Страшно выпасть из процесса, не знаешь, как будешь выглядеть через год. Вы решились на это в самом начале пути. Неосознанно? Или понимали, что можете все потерять?

— Это связано с родителями. С мамой, ее отношением к детям. Потрясающей маминой мудростью. Я никогда не смогу так жертвовать собой, как она. Но если станет выбор между моей профессией и моим сыном, выберу сына. Если расстанусь с супругом, не дай бог такое произойдет! — и передо мной встанет выбор, выберу сына. Понимаю, что творю ужас, но ничего не могу сделать. Помню, как узнала, что беременна. Шла по Арбату, из больницы, к своей близкой подруге. Были такие мысли: меня могут выгнать из института, я не замужем. Придумывала. А потом расправлялись крылья, крылья счастья. Очень хотела ребенка и хочу второго. Сейчас, будучи 30-летней женщиной, рассуждаю о том, что если я рожу — выпаду из процесса. А тогда был омут, великое счастье, в которое я бросилась. Я понимаю, что это была молодость. Ругаю себя порой. Есть люди, которые подчиняют всю свою жизнь спектаклю. Они репетируют и начинают жить, как этот герой, грешить, как он, ходить. Я служу, но что-то у себя оставляю. Я бытовая. Вроде бы нужны крылья, но я иду. Мой брат и я так созданы. Все спрашивают, почему не делаешь это или это. Понимаю, правы эти люди. Но не могу и не знаю, почему. Мне хорошо слушать…

— Вам просто удобно так жить. Есть работа любимая, которая требует невероятного количества сил, энергии. Есть дом, семья, которые тоже требуют сил и внимания. Момент перехода из театра в дом — не переносите ли вы туда эмоции и страсти профессии?

— Это могло произойти если бы я осталась жить с первым мужем — актером и режиссером. Была бы постоянная фальшь, постоянная игра. Очень боюсь этого в жизни — проживания не своей жизни. А дома идет нормальная бытовая жизнь. Хочется, помою машину, сама. Всю жизнь делаю все сама, как родители. Есть одно «но» — живу в постоянном страхе. Мама умела успокоить, все расставить по своим местам. Сейчас понимаю: если у сына двойка, бог с ней, с этой двойкой. Если разбилась ваза, могу безутешно плакать. А если кто-то что разбил — нос, голову, попал в аварию — собираюсь вся, не рыдаю зря, ведь нужна помощь, реальная помощь. А вот из-за ребенка могу разыграть кучу спектаклей его будущей жизни, это ужасно волнует.

— А ребенок понимает, что мама актриса, мама известна? Ему это помогает жить или мешает?

— В школе мешает. Если что-то сделает Вася Петров, не заметят. А его заметят. Очень сложные у нас с ним разговоры. Что поразило в Маше Голубкиной, что нас свело — она никогда не присваивала себе ни маму, ни папу, всегда была Машей. Она строила сама свою жизнь. Все время пытаюсь ребенку это рассказать: «Ты интересен. Как человек, как личность. Своими проявлениями, своими глазами, своей душой. А я могу только помочь, не больше».

— Что для вас является источником энергии и информации к размышлениям?

— Не скажу, что книжки. Никогда не любила читать. Мне читала вслух мама. По количеству самостоятельно прочитанных книг я совершенно необразованный человек. Это плохо. Нужна ли ломка сейчас? Для меня подпитка — отдых. Дикий отдых. Уезжаю, разговариваю с людьми близкими. Есть две подруги, с которыми говорю обо всем. Мне очень плохо при такой мысли: то, что во мне сейчас происходит, большая часть моей души — только мамина заслуга. Мама была суперобразованным человеком. Думаю, какой же багаж дам своему сыну? Самые болезненные разговоры. Ведь все от родителей. Я никогда не играла в детские игры, родилась взрослым человеком. Неинтересно было общаться со сверстниками. Можно родиться старым человеком. У тебя огромный чемодан в башке, который передала прабабка, бабка передала матери, мать передала тебе. Что я передам ему? Ведь не читаю, не хожу в театры, редко бываю в консерватории. Очень устаю от информации. Я богата душой и не богата образованием. Сопротивляюсь образованию. Не хочется.

— Если бы вы привезли «За двумя зайцами», стали бы здесь национальной героиней.

— Это болезненная тема. Потому что их не вывозят.

— Что для вас эта роль? Какая из ролей для вас важна?

— Огромное количество людей, играя роль, становятся похожи на своих персонажей. Не могу играть вообще. Мне нужно понять. Разговариваешь с этой ролью, со зрителем. Возьмем «Дядюшкин сон». Мы много говорили с Ивановым. Очень интересные темы: часто родители знают, что нужно делать детям, для них стараются. Играть нужно об этом. Ходила, бродила, размышляла и пришла к тому, что в какой-то степени совершенно идентична со своей героиней. Рассматриваю своего ребенка как часть себя, нечто такое, что вышло из меня. И я знаю, что ему хорошо. Не принимаю во внимание, что это не я, что там есть половина моего супруга, который на меня не похож, мои пра- пра- и еще кто-то. Это очень сильно подействовало. Я нервная, страшно за него боюсь. Сейчас стала лучшей мамой, чем была. Благодаря этой роли.

— Если информация, почерпнутая из книг, вам не нужна, а значит, недоступна, как же вы узнаете, что вам хочется сделать, сыграть?

— Благодаря событиям, людям, ролям, которые играю. И приходит это благодаря моему другу, бывшему педагогу. Я начинаю ему объяснять, рассказывать, он в ответ — прочти это, это и это. И во мне всегда срабатывает мамина формула. Всегда к ней подходила, она мне давала книгу, потом мы с ней разговаривали. Вот так же провожу время с Симаковым. Он может предложить вместо чтения прогулку по Москве, рассказывает, кто где жил, что там было. Это потрясающий человек, образованный, религиозный. Общение с ним — такое богатство и честь. Ведь я не Олег Меньшиков, не Максим Суханов, я — солдат Армии Театра. Если меня выгонят из армии, погибну.