Сестра наша — Гамлет

В центре Львова, в Театре "И люди, и куклы" (на улице Александра Фредро, 6), в крохотном зале всего на 40 мест дают премьеру известной трагедии "Гамлет" В.Шекспира. Режиссер - Алексей Кравчук, художники - Александр Сергиенко и Оксана Россол, в роли принца датского - актриса Надежда Крат.

Львовяне знают этот маленький, уютный театрик, он размещается в одном из старинных жилых домов (построенных, конечно, еще в далекие времена). Открываешь массивную дверь подъезда - и сразу шасть в крохотное сказочное пространство! Здесь разное бывало. Был даже пожар. Но, как известно, настоящие куклы - не горят, они постоянно фениксуют.

Несмотря не на что, здесь насыщенный репертуар, особенно для малышни: зайчики-побегайчики, шаловливые лягушата, другие вкусностями.

И нынешний "Гамлет" - с тремя часами подробного сценического действия (с подлинными шекспировскими страстями, с людьми-куклами в главных ролях) - бесспорно, новый шаг в развитии этого сценического центра, маленького приюта для лицедеев и игрушек.

Режиссер Алексей Кравчук, ученик Владимира Кучинского, сам, словно Гамлет, странствовал по разных дорогам (от Луганска до Киева, потом - вновь во Львов), не пугается тесного пространства, не останавливается перед возможным минимализмом "отдачи публики", т.е. только сорока зрителями.

Собственно, он ставит спектакль еще и о 41-м зрителе. Одновременно и участника событий. Каким и является этот Гамлет, мужчина-женщина, кукла-актриса, брат-сестра, "весьмирШекспир".

Андрогенный Гамлет, вне сомнений, то и дело вскрывает четвертую стену миниатюрного зала, обживается среди сорока притихших зрителей, чувствует себя чаще всего своим среди своих.

Потому что, собственно, он-она (Гамлет) и является - 41-м, одним из нас. Тех, которые вновь и вновь перечитывают следом за режиссером с давних времен известный текст.

Люди и куклы во львовском "Гамлете" объединены художественной "технологией" достаточно крепкого, детализированного и, в хорошем смысле, традиционного спектакля, без радикальных выкрутасов. Человек то и дело выныривает из кукольной оболочки, кукла то и дело подменяет человека.

Сама кукла - как средство сценической выразительности - всегда замечательная находка для режиссера, который может подать такую куклу по-разному, в ее различных извечных форматах.

Львовский "Гамлет", в соответствии с режиссерским замыслом и моими ощущениями, и предусматривает рефлексивный путь человека и его кукольного альтер-эго - путь самопознания, самосогласия, самоутверждения, самоанализа.

Классическое "Быть или не быть?" - в этой интерпретации - заостренно воспринимается именно как попытка живого существа понять хотя бы самого себя: кем я являюсь в сумасшедшем мире, заселенном уродами-карикатурами-оборотнями, - маска-марионетка или человек; мужчина или женщина; брат или сват?

Так удивительно получилось, что перед спектаклем попалась на глаза книга Станислава Виспянского "Студії над "Гамлетом". Режиссер, драматург, сценограф в свое время погружался в мир трагедии, осознавая именно эту шекспировскую цепочку - самопонимание-самопознание. А еще - самоутверждение (на основе шекспировского мира-мифа) вечной антитезы: Гамлет - день и ночь, человек и марионетка, мужчина и женщина.

То, что Кравчук выбрал на главную роль именно женщину, актрису Надежду Крат (известную мастерицу на роли побегайчиков), заметно смещает во львовской версии отдельные акценты. Но не в сторону Сары Бернар или Аллы Демидовой, великих актрис, также когда-то эпохально игравших принца.

Это движение - в сторону шекспировской "Двенадцатой ночи", где Виола и Себастьян - теряются-находятся, где комедия рождественского маскарада еще чуть-чуть - и может превратиться в трагедию.

Надежда Крат чувствует и воссоздает своего Гамлета не то чтобы мужчиной или женщиной, ее Гамлет - это прежде всего сестра наша.

Как писал когда-то Б.Пастернак, - "Сестра моя - жизнь".

Сестра обреченная и гордая, жалобщица и бунтовщица.

Ее миссия в этом спектакле - внешне резонерская, а внутренне - страдающая. Ее диалог с удивительной куклой - конфликт общий и
локальный.

Постоянно попадая в естество маленького зала, актриса "без возраста" не экономит ни сил, ни голосовых связок. Взбудоражено и отчаянно она протестует против сумасшедшего карикатурного мира, в который и она, сестра наша, тоже попала, вернувшись якобы в Эльсинор.

А это давно не Эльсинор. Это безумный кукольный дом.

И символическая дверь на сценической ладошке и символизируют этот его (ее) химерический путь: от реальности - к ирреальности, от человеческого естества - к кукольному подобию.

Вот так приоткроешь дверное отверстие - и сразу с корабля на бал.

Кукольный бал-маскарад А.Кравчук обустраивает остроумно, мастерски, трепетно ощущая куклу как живую, но уже истерзанную душу.

И, очевидно, он умышленно гиперболизирует заданно карикатурные куклы, чтобы пропасть между милыми-чистыми лицами его талантливых актеров и внешне ужасными масками - была еще глубже, еще трагичнее. Клавдий, Полоний, Гертруда, Офелия, Лаэрт, в общем, это бесовские куклы, пораженные проклятым вирусом "Власть". Она и искажает эти лица, не говоря о душе.

Этот вирус демонизирует почти каждого кукольного персонажа. И, собственно, львовский "Гамлет" - отчаянная пощечина карикатурной власти, где бы она ни "властвовала": в Эльсиноре или ближе к нам.

Осмотрительный режиссер, впрочем, все время хочет словно оправдать "их", намекая, что в каждом земном существе якобы есть и обратная сторона Луны - светлая, гуманная. И поэтому его шекспировские персонажи предусматривают сознательное "рассечение". Есть светлый человек-кукольник-поводырь (в темных сумерках сцены), и есть сама карикатурная кукла-урод (на первом плане).

Среди такого дуализма маска Гамлета - растерянное выражение кукольного лица. Он (она) - не карикатура, а отголосок "Крика" Мунка.

Предполагаю, что кукольники А.Кравчука в своих предыдущих карьерных достижениях вряд ли имели дело с материалом такой выдающейся сложности, как "Гамлет". И к тому же в блестящем переводе Ю.Андруховича. Художники из театра на улице А.Фредро не являются парадно-титульными актерами из высокобюджетных национальных драм. И именно то, что они ими не являются, придает львовскому камерному спектаклю особые оттенки внутреннего беспокойства, пронзительной, щемящей боли, детской непосредственности.

А еще - высокой наивности. И какого-то едва скрытого крика, который постоянно беспокоит их всех: дескать, как же мы "все это" сыграем и вас убедим?

Не волнуйтесь, дорогие, играете хорошо, очень хорошо, абсолютно все (Надежда Крат, Владимир Мельников, Людмила Зборовская, Татьяна Шелельо, Эдем Ибадулаев, Василий Сидорко).

Пронзительный "крик" Гамлета-сестры все время срывается в этом спектакле в небесную высоту, а потом стремглав падает к ногам зрителя, превращаясь в талый снег, в грязную воду, в чистую слезу.

И этот "крик" со временем звучит в твоей голове как саундтрек инфернального кукольного романа.

Она, бедная, и играет своего Гамлета, в прямом смысле, - до разрыва аорты: без страховки, без рационального понимания, что всего лишь один неосмотрительный шаг - и сорвется в бездну.

Этот спектакль не предусматривает эконом-вариантов в плане актерских энергозатрат. В этом его сила, искренность, эксклюзивное чудо.

В то же время соединение людей и кукол, а также своеобразная режиссерская трактовка пьесы-лабиринта предусматривает и цепь замечательных сценических метафор, и абсолютно "несовременное" очарование авторским словом.

В этом смысле богатый Андрухович должен был бы выписать специальную премию бедным актерам. Ибо они с таким пристальным вниманием относятся к его переводному слову, что нигде такого не встретишь.

И, как ни удивительно, этот кукольный Гамлет - еще и театр слова.

Кстати, это не очень модный ныне формат в актуальном театре.

Впрочем, такая немодность иногда превращается и в авангард. Поскольку авторское слово три часа подряд словно впервые ведет тебя по лабиринтам известной пьесы, все время сверкает новыми смыслами именно (!) в исполнении кукольников, которые с бесшабашной искренностью предлагают сорока зрителям - серьезную сказку для взрослых на ночь.

После страшных сказок долго не можешь придти в себя, заснуть. Будешь вспоминать, например, огромное корыто, в котором люди "купают" кукол (именно тех, кто олицетворяет грязное зло). И ничто не может отмыть грязь с карикатурных физиономий Клавдия, Гертруды. Поскольку Зло давно въелось в маску.

Есть другие метафорические изобретения, когда кукольный Шекспир звучит на грани взрослого крика и детского вскрика. Это, в частности, мини-апокалиптическая сцена, когда мертвые куклы превращаются в гробок - на сцене-кладбище, а чемодан превращается - в гроб.

Есть жуткая сцена с могильщиком-фонарем, у которого глаза - как две свечки в пузе старика тыквы во время Хеллоуина. И он нахально пугает - и нас, тех, кого сорок, и его - сорок первого.

Оказывается, вечный огонь в этом шекспировском мире способен гореть только под мертвой макитрой старика, душегуба-могильщика, поскольку все остальные живые огни - давно потухли.

В маленьком пространстве на основе Шекспира режиссер именно и обустраивает "этот" мир в трех измерениях - как кукольно-литературное кладбище давних культурных знаков, как "театр в театре", как карикатурный портрет безобразной власти, которую давно не волнует гамлетовское "Быть или?.."

Конечно, "быть", ведь у каждой куклы своя версия - почему именно "быть".

Для Розенкранца и Гильденстерна такое "быть" в том, что два приятеля-шпиона, по версии режиссера, однояйцевые близнецы - две однотипные куклы-перчатки, которыми руководит одна рука.

Для Лаэрта и Гамлета такое "быть" - в фатальной сцене смертельной дуэли, когда после зрительского "Ох!", они берут в руки рапиры в виде маленьких куколок. И это же мгновение неистовый макромир с большими куклами-карикатурами превращается в микромир, где кукла - это холодное оружие.

Кажется, такие камерные (по внешним параметрам), но чувствительно масштабные (по внутреннему потенциалу) режиссерские сюжеты - без шумных пиар-претензий - и являются чистым полотном живого современного чувствительного театра. За которым необязательно бежать-лететь за границы, за океаны. Поскольку он, скромный, но настоящий театр, постоянно где-то рядом - например, на улице А.Фредро. Он радуется своими детскими иллюзиями или тоскует, как пронзительный ветер. Он звучит, как простуженный голос сорок первого зрителя - Гамлета. Который, как оказалось, не Гамлет, а сестра наша. То есть целая жизнь. Потому что так же - тоскует, страдает, радуется или цепенеет.