ПУТЕШЕСТВИЕ СМЕРТНИКОВ,

или Киноистория еврейской беды

Поезд, на всех парах несущийся к смерти, бесконечная вереница вагонов, подобных тем, в которых во время второй мировой войны везли евреев в Треблинку или Освенцим. Таким был последний кадр девятичасовой киноэпопеи Клода Ланцманна «Шоа» («Беда»), увиденный теми, кто сумел досидеть до конца и пройти вместе с евреями кругами их страданий. Болевая доза, предназначенная для зрителя, казалась еще большей оттого, что в фильме отсутствовали какие-либо сантименты. Немногие выжившие в Треблинке и Освенциме рассказывали о пережитом в лагерях смерти почти спокойно - и это траурное спокойствие было страшнее любой истерики, тем более что кадры развалин газовых камер Освенцима перемежались с поэтическими польскими пейзажами. Режиссер не философствует, не обобщает, он просто фиксирует события и компонует голоса свидетелей так, что вместе они образуют страшный хор, отпевающий погибших. Эта мастерская суровость напоминает «Колымские рассказы» Варлама Шаламова и лучшие страницы «Архипелага Гулаг». Главное - ничему не ужасаться, не всплескивать руками, но суметь при этом сделать свидетельства выживших настолько монументальными, чтобы от них нельзя было отмахнуться.

Клод Ланцманн этап за этапом воспроизводит перед зрителем тщательно продуманную нацистами процедуру уничтожения евреев: от изоляции в гетто до перевозки на восток, в лагеря смерти, и очереди перед газовой камерой. Перед нами своего рода путевые заметки обреченных, не понимающих, зачем нужен «карантин» в гетто, вонь вагонов для скота и бесконечные дни и месяцы пути перед тем, как удушить газом или расстрелять. Дорожное расписание, приготовленное нацистами для своих жертв, было тщательно продумано - к концу пути свободный человек должен был превратиться в «куклу» или «тряпье», выражаясь на фашистском жаргоне. Но, как и во всех экспериментах подобного рода, дьявольская машина стала давать сбои, и не случайно хор очевидцев замыкают ветераны еврейских боевых организаций и участники движения Сопротивления.

Человека XX века, знающего, что в каждом дремлет звериная жажда разрушения, трудно удивить и еще труднее растрогать. Мы больше не падаем в обморок на спектаклях, и потрясти человечество могут разве что факты геноцида или массового истребления. Чтобы достучаться до зрителя, Ланцманн создал грандиозную киноисторию еврейской беды, которая занимает промежуточное положение между документальным и игровым кино. «Шоа» - произведение новаторское, киноэпопея без голоса автора за кадром, предисловий и послесловий, эпопея, противоречащая всем законам жанра, эпическая мозаика.

«Нас сжигают не в первый раз», - пел за несколько минут до смерти еврейский певец, погибший в польском местечке Хельмно. Только перед каждым новым сожжением забывается предыдущее. Поезд смертников из финального кадра фильма казался бесконечным. Что это - жест отчаяния или передозировка болевого воздействия на зрителя, необходимая для пробуждения исторической памяти? Искусство борется с беспамятством своими средствами, и если оно не может остановить такой поезд, то способно по крайней мере предупредить о его приближении и смутить покой жителей придорожных городов.