ПУТЬ, КОТОРЫМ ИДЕТ ЕВГЕНИЙ СТЕБЛОВ

Даже если Евгений Стеблов не сыграл бы больше ничего, кроме роли Саши Шагалова в прелестном фильме Георгия Данелия «Я шагаю по Москве», думаю, его знали бы и любили все. Однако в его «послужном списке» масса ролей, не похожих одна на другую, интересные работы в театрах Москвы: Ленкоме, ЦТСА, им. Моссовета; режиссерские постановки и отнюдь не ученические литературные опыты. Последние несколько лет мы часто встречались на разных кинофестивалях, раскланиваясь уже, как добрые знакомые, но Евгений Юрьевич был так плотно задействован в их работе, что неловко было в нечастое его свободное время просить о приватной беседе. А очень хотелось, и на V Международном фестивале детского кино «Артек», на морской прогулке, устроенной хозяевами фестиваля, мы сели рядом.

- Евгений Юрьевич, как и почему актер Стеблов стал писателем?

- Не могу сказать, что с детства мечтал быть артистом, это сформировалось к концу школы, когда надо было решать, куда поступать. Но театром занимался с детства: сначала кукольным, с восьмого класса был в студии при театре им.Станиславского. Из нее вышли Инна Чурикова, Никита Михалков, Виктор Павлов и много талантливых и замечательных людей.

Параллельно была склонность к перу - очень любил писать сочинения с юмористическим уклоном, вся школа читала. Когда стал вопрос, куда поступать, домашние рекомендовали филологический факультет. Все родители боязливо относятся к актерской профессии, потому что она очень рискованная, зависимая от многих случайностей, непостоянная. Все же поступил в Щукинское и уже на первом курсе стал сниматься, на втором практически не учился, доздавал на третьем. Перо отошло на второй план, но иногда «доставало» - писал рассказы. Мы с Никитой Михалковым знакомы-то были давно, но дружба началась в 65-м году на картине «Перекличка». Показал ему свои опусы, и он очень активно уговаривал меня писать. Свой первый курсовой фильм в качестве режиссера Никита снял по моему сценарию - «Я уезжаю домой». Повесть «Возвращение к ненаписанному», напечатанная в журнале «Октябрь» в 83-м году, появилась вследствие того, что я пoпaл в аварию на съемках в Чехословакии. Эта повесть не мемуары, а художественное произведение, хоть в ней и использованы какие-то факты моей судьбы. То, что пишу, называю «сюжетом моей души». Потом написал еще одну повесть, но она никогда не публиковалась, специально этим не занимался. Выдвигали меня на Съезд молодых писателей, с последующим приемом в союз, но, будучи членом двух других - театрального и кинематографического, - стать членом третьего стремления не было. Не было и амбиций - честолюбие реализовывалось в моей основной профессии. Хотя писательство люблю, пожалуй, больше, чем актерскую игру - это более безусловное занятие, когда ты наедине с белым листом. Играя, никогда нельзя реализовать свои замыслы на сто процентов, вынужден идти на компромиссы с режиссером, автором, художником, оператором и т.д. У меня написано много статей-портретов коллег. Никогда не писал по заказу, лишь о тех, кто мне нравится, кого чувствую. Осенью, наверное, выйдет небольшая книжечка в издательстве «Вагант», которое само ко мне обратилось: две повести (опубликованная и неопубликованная), несколько ранних рассказов, статей, что были в газетах и журналах, и - пьеса моего сына.

- Сын - драматург?

- Пьеса «Пришельцы» - экспериментальная, безрассудная, рискованная в творческом смысле затея. Я познакомился в гостях с очень интересным человеком: три курса консерватории, кандидат наук, преподаватель МИИТа, уникальная актерская индивидуальность. Он не может играть кого-то, но себя - очень здорово. Подумал, что хорошо бы для него написать что-то, и поделился идеей со своим сыном Сережей. Никогда до этого не писавший, он написал пьесу. Я показал ее в театре «Вернисаж», там идею поддержали, мы поставили и играли ее вчетвером: мы с сыном, его бывший сокурсник по Щукинскому - Володя Парков и Кучеренко - тот интересный человек. Сейчас уже не играем, сын работает режиссером на телевидении в «Три Т-видео» у Михалкова.

- На «Кинотавре» вы были в жюри открытого Российского фестиваля, где достаточно полно представлен сегодняшний кинопроцесс. Считаете ли вы, что кино в кризисе?

- Надо понимать, что кинематограф, преобладающий как «коллективное бессознательное» по Юнгу, окончился в мире вообще. Сейчас существуют параллельные средства воздействия: компьютеры, телекоммуникации. Кино сегодня не является выразителем общественного настроения - это надо признать. Побывав на похоронах Феллини, Георгий Александрович Данелия сказал мне, что это были похороны кинематографа XX века. Кино все равно останется, как одна из форм человеческой деятельности. Не увлекаемся же мы все поголовно поэзией?! Это не кризис, а естественный переход от одного качества сознания к другому. А в кинопроизводстве кризис мы создали своими руками. Думаю, когда люди обвиняют кого-то - власти, к примеру, - это нонсенс. Столько недостатков в каждом из нас, работы хватит до смерти. Надо своими грехами заниматься, а не соседа - этому нельзя научить, этому надо учиться. Если человек бездарен, обязательно винит обстоятельства; одаренный, как более сильная личность, винит только себя. Теперь в кинопроизводстве лидирующим является фактор денег. Творческий талант не всегда совпадает с административным дарованием. Сегодня часто в кино работают люди, умеющие достать деньги, а не делать кино. Всегда были картины хорошие и плохие, но не было самодеятельных, а 50 процентов картин фестиваля были именно такими. Фильмы же, отмеченные жюри, могут нравиться или нет, но они относятся к явлениям искусства. Исследование зла Киры Муратовой можно принимать или не принимать, но оспаривать ее высокий профессионализм - нельзя.

- Вы идеалист?

- Я христианин. Просвети себя и мир вокруг тебя просветится. Я ощущаю физически, что человечество, к сожалению, никак не может понять простую вещь - надо менять себя, а не соседа. Изменишься сам, тот же сосед, что раньше был зол к тебе, вдруг обернется доброй стороной. Ведь нет людей абсолютно злых, закрытых для Бога, для добродетели. В трудных обстоятельствах я испытал это на себе: на самом деле люди гораздо добрей, чем порой кажутся.

- Евгений Юрьевич, в театральных работах, в кино и прозе вы находите детали и бережно преподносите их; в жизни тоже так?

- Для меня важен ритуал, нет случайностей. Ведь у Господа есть план по поводу каждой души и он все время дает нам необходимую информацию. В силу малой контактности с Богом, мы не можем ее расшифровать: она в символах, случайном слове из радиопередачи, книги, из уст проходящего мимо человека. Информационное пространство, как и пространство вообще, сложней и многомерней, чем мы себе представляем. Логика - проявление линейное, а Бог - абсурден, многомерен. Помните, был мальчик в «Доме на набережной» Юрия Трифонова? Он предсказал войну и погиб на фронте молодым. Он был пионером в то время, и не думаю, что он был сознательно верующим человеком, хотя по складу - безусловно. Он любой разговор, любой взгляд фиксировал, считал, нет ничего не важного.

- А какие детали важны для вас?

- Есть молитва, которой я стараюсь загружать свое сознание, когда оно не исполняет какого-то конкретного дела. Человек, как преемник, у него все время идут всяческие инвалтации - энергетические и духовные. Нет людей, которых не посещали греховные мысли, просто у больных людей они преобладают, у здоровых - приходят и уходят. Молитва - психическая гигиена, постоянный настрой на волну с высшим миром.

- Что вы считаете для себя в профессиональном и духовном плане важным, что хотели бы сказать зрителю, если бы была возможность выбора в актерской профессии?

- Никогда не мечтал ни о каких конкретных ролях. Меня всегда интересуют проблемы и загруженность моей души. Это переполняет, и вдруг судьба подбрасывает какой-то материал, где я могу это проявить. Не конструирую задачи, где я мог бы проявить это адекватно, просто жду судьбы. Сейчас играю Иоганна Себастьяна Баха в спектакле Михаила Казакова «Возможная встреча», где он играет Генделя. Образ интересен не конкретикой, ведь Бах в музыке - еще одно Евангелие. Я достаточно мало образован в музыке, но люди, знающие в этом толк, говорят, что я точно это сыграл. Я не играю его, а тему, которая ему была близка - художник и Бог. У Генделя другая тема - художник и власть. Наш спектакль - столкновение этих двух тем, их взаимовлияние.

- Эта тема подсказала следующий вопрос: ваши взаимоотношения с Никитой Михалковым остались близкими?

- Конечно, романтический период нашей дружбы остался в прошедшем времени, но не случайно наши судьбы пересеклись еще до ее начала. Мы люди близкой, параллельной судьбы, Никита и я, может быть, и есть единство и борьба противоположностей. У нас громадное взаимотяготение и взаимоотталкивание одновременно. Дружба началась с конфликта. Я был не прав тогда, не будучи верующим, страдал идеалистическим догматизмом: больше требовал от других, чем от себя. Может, была правота в конкретных претензиях, но не в том, что я предъявлял их, предъявлять их можно лишь себе. Никита для меня человек родной, могу критиковать гораздо жестче, чем другие. Я имею право, потому что люблю его, а другие, думаю, не имеют такого права, они его не любят. Сейчас немного у него снимаюсь, не могу отказать не только по мистическим соображениям, что наши судьбы переплелись. Конечно, у Никиты совершенно другая материальная жизнь, чем у меня сейчас, другая социальная. Если оперировать советскими понятиями, он ведет жизнь министра. Он возглавляет Фонд культуры России. Он - режиссер с мировым именем, нравятся кому-то его картины или нет. Фильм, за который он получил «Оскар» не лучшая его картина, но по мастерству она на уровне мировых стандартов. Никита - состоявшийся факт мирового культурного процесса, даже если он ничего уже больше не снимет, он уже сделал свое дело. Дай ему Бог сделать что-то и дальше! Меня ничего в его поступках удивить не может, ни в плохих, ни в хороших - это его характер, его проявления, меняется лишь масштаб этих проявлений. Художник не бывает номенклатурой, есть те, которым нужна игра с властью, другим она не нужна.

- Евгений Юрьевич, вы считаете, что сегодняшняя игра в духовность, а для многих это действительно игра, может привести к истинной духовности?

- Не имею права судить об этом, чужая душа - потемки. Когда номенклатурный человек стоит со свечой (их называют «подсвечниками»), считаю, что это хорошо, даже если это для него игра, потому что сам религиозный ритуал все равно изменяет человека. Если он входит в храм, это лучше, чем в публичный дом. Пусть в нем сейчас больше внешнего, он придет к внутреннему. Если сегодня ты сделал чуть лучше, чем вчера, улыбнулся кому-то - это плюс нам всем, это лучше, чем орать во всю глотку, что жизнь невозможная.